Уилки Коллинз - Отель с привидениями Страница 21

— Тут какая-то ошибка, сэр. Никакого номера 14 на первом этаже нет. Комната с этим номером находится на втором этаже, и со дня открытия отеля ее занимаю я сам. Возможно, вы имеете в виду номер 13А? Это на первом этаже. Она будет к вашим услугам завтра; прекрасная комната. А пока мы сделаем все, чтобы обеспечить вам сегодняшний ночлег.

Мало кто так же неспособен держаться хорошего мнения о ближнем, как преуспевающий хозяин театра. Про себя Фрэнсис записал управляющего в мошенники, а разговор о нумерации комнат счел враньем.

В тот день он обедал в ресторане один, до табльдота, имея ясную цель: расспросить официанта без посторонних. Из ответов выяснилось, что номер 13А располагается там же, где по описаниям брата и сестры находился номер 14. Потом он спросил список постояльцев. Выяснилось, что занимавший номер 13А французский джентльмен был владельцем парижского театра, которого он лично знал. Он сейчас в отеле? Он отсутствовал, но обязательно вернется к табльдоту. Фрэнсис пришел в столовую к концу табльдота, и парижский коллега встретил его буквально с распростертыми объятиями.

— Приходите ко мне выкурить сигару, — сказал сердечный француз. — Мне интересно знать, в самом ли деле вы ангажировали эту итальянку.

Фрэнсису сама собой представилась возможность сравнить интерьер комнаты с описанием ее, слышанным в Милане.

Уже подходя к двери, француз вспомнил о своем попутчике.

— Со мной тут декоратор, — сказал он, — собирает материал. Прекрасный парень, он будет признателен, если мы его позовем. Я велю швейцару направить его к нам, когда он появится. — Он передал ключ от комнаты Фрэнсису. — Вернусь через минуту. Это в конце коридора — «тринадцать-а».

Фрэнсис один вошел в комнату. Вот она, роспись на стенах и потолке, о которой он столько наслышан! Он уяснил это себе с первого взгляда, и в ту же минуту случилась такая мерзость, что он мог теперь заниматься только своими ощущениями.

Он вдруг почувствовал, как комната наполнилась непонятно откуда взявшимся зловонием, гаже которого он в жизни своей не знал. В его состав, если такое возможно, входили два вполне различимых запаха: слабый и малоприятный душок, замешанный на тошнотворном смраде. Не в силах вынести эту отраву, он распахнул окно и высунул голову наружу.

С сигарой во рту вернулся его французский коллега. При виде открытого окна, страшнее чего не могут представить себе его соотечественники, он отпрянул в смятении.

— Вы, англичане, совершенно помешаны на чистом воздухе! — вскричал он. — Мы же насмерть простудимся.

Фрэнсис обернулся и изумленно уставился на него.

— Как! Вы не чувствуете, какой в комнате запах? — спросил он.

— Запах? — повторил собрат по искусству. — Я чувствую запах моей хорошей сигары. Угощайтесь! И, ради бога, закройте окно.

Помотав головой, Фрэнсис отказался от сигары.

— Извините меня, — сказал он. — Закройте окно сами, когда я уйду. У меня темно в глазах и кружится голова — мне лучше выйти. — Он прикрыл нос и рот платком и направился к двери.

Француз шел за ним в полной растерянности, упуская случай закрыть окно.

— Неужели это так противно? — спросил он, изумленно выкатив глаза.

— Чудовищно! — глухо сказал Фрэнсис из-за платка. — Ничего подобного я не ощущал за всю мою жизнь.

В дверь постучали. Вошел декоратор. Его хозяин сразу спросил, какой запах он чувствует.

— Запах вашей сигары. Восхитительный! Дайте мне попробовать!

— Погодите, а кроме сигары, вы ничего не чувствуете? Ничего гадкого, мерзкого, удушающего, неописуемого, небывалого?

Столь темпераментная речь озадачила декоратора.

— Воздух как воздух, — сказал он, — чистый и свежий.

Он удивленно оглянулся на Фрэнсиса Уэствика, с нескрываемым отвращением смотревшего из коридора в комнату.

Приблизившись, парижский коллега внимательно и тревожно вгляделся в него.

— Смотрите, мой друг, нас двое, и у нас такие же носы, как у вас, однако мы ничего не чувствуем. Если вам угодно еще доказательство, то вот еще носы. — Он показал на пару английских девчушек, игравших в коридоре. — Дверь у меня открыта, а запах, вы знаете, распространяется быстро. Сейчас я допрошу эти невинные носы на языке вашего унылого острова. Душеньки, вы чувствуете какой-нибудь ужасный запах, а?

Дети рассмеялись и решительно ответили:

— Нет!

— Дорогой Уэствик, — продолжал тот по-французски, — вывод, очевидно, ясен? Что-то скверное, очень скверное происходит с вашим собственным носом. Я рекомендую обратиться к врачу.

Подав этот совет, он вернулся в комнату и с возгласом облегчения закрыл окно. Фрэнсис вышел из отеля и улочками направился на площадь Святого Марка. Вечерний ветерок взбодрил его. Он наконец раскурил сигару и смог спокойно размышлять о происшедшем.

Глава 4

Сторонясь толчеи под колоннадами, Фрэнсис мерил державное пространство площади, залитой светом поднимавшейся луны.

Он был, не ведая о том, законченным материалистом. Странное действие, которое произвела на него комната, до этого столь же странной подействовавшая на других близких его покойного брата, не очень обескуражило эту чувствительную натуру. «Возможно, — размышлял он, — я в большей степени фантазер, чем полагал, и воображение сыграло со мной скверную шутку. А может, прав мой друг и со мной что-то неладно? Я определенно не чувствую себя больным, но иногда это ни о чем не свидетельствует. Ночевать в этой мерзкой комнате мне, слава богу, не надо, а утром увидим, показываться врачу или нет. И не похоже, чтобы отель подсказал мне сюжет пьесы. Смердящий невидимый призрак — это, безусловно, свежая мысль. Однако она с изъяном. Возьмись я осуществить это на сцене, я выкурю из зала всю публику».

Завершив свои здравые суждения этим остроумным выводом, он заметил, что его самым внимательным образом разглядывает некая дама, одетая во все темное.

— Если не ошибаюсь, мистер Уэствик? — спросила дама, когда он ответно взглянул на нее.

— Да, это мое имя, мадам. А с кем, простите, имею честь говорить?

— Мы с вами виделись всего одни раз, — сказала она, уходя от ответа. — Ваш покойный брат знакомил меня с вашим семейством. Интересно, вспомните ли вы мои большие темные глаза и страшный облик? — Она подняла вуаль и подставила лицо лунному свету.

Фрэнсис тотчас узнал эту единственную в своем роде женщину, вызывавшую в нем самое неприязненное чувство: вдова его брата, первого лорда Монтбарри. Он нахмурился. Намучившись на репетициях со строптивыми актерами, он приучил себя грубить женщинам, которые ему неприятны.

— Я вас помню, — сказал он. — Я думал, вы в Америке.

Она оставила без внимания его нелюбезное обращение, и когда, приподняв шляпу, он собрался уходить, просто задержала его.

— Походите со мной несколько минут, — невозмутимо сказала она. — Мне нужно кое-что сказать вам.

Он показал на сигару.

— Я курю, — сказал он.

— Я не возражаю.

Оставалось либо грубить дальше, либо покориться. Он покорился, кое-как соблюдая приличия.

— Ну? — сказал он. — Что вы хотите мне сказать?

— Сейчас услышите, мистер Уэствик. Но сначала скажу, в каком я положении. Я одна на белом свете. К потере мужа теперь добавилась другая утрата: в Америке погиб мой брат, барон Ривар.

Фрэнсису были хорошо известны и репутация барона, и сомнительность, по слухам, его родства с графиней.

— Пристрелили в игорном доме? — без церемоний спросил он.

— Кому, как не вам, задавать этот вопрос, — осадила она его тем насмешливым тоном, какой приберегала для особых случаев. — Вы же все помешаны в Англии на скачках, вы нация игроков. Нет, мистер Уэствик, мой брат умер своей смертью. Как множество других несчастных, его свела в могилу лихорадка, трепавшая западный городок, где мы оказались проездом. Боль утраты настроила меня против Америки. С первым же пароходом я отплыла из Нью-Йорка. Это было французское судно, оно доставило меня в Гавр. Мое одинокое путешествие продолжилось на юг Франции. И вот я приехала в Венецию.

«Какое мне до этого дело?» — думал Фрэнсис.

Она между тем ждала, что он скажет.

— Вот вы приехали в Венецию, — сказал он безразличным голосом. — Зачем?

— Затем, что ничего не могла с собой поделать.

Он взглянул на нее с откровенным любопытством.

— Странное дело, — сказал он. — Как это? Ничего не могли с собой поделать?

— У женщин в обычае совершать импульсивные поступки, — пояснила она. — Можно допустить, что какой-то импульс подвигнул меня на это путешествие. При том, что меньше всего на свете мне хотелось тут оказаться. Самые ненавистные мысли связаны у меня с этим местом. Будь моя воля, я бы никогда сюда не вернулась. Я ненавижу Венецию. И однако я здесь, как видите. Встречалась вам когда-нибудь еще такая же несообразная женщина? Уверена, что нет. — Она смолкла, не спуская с него глаз, и неожиданно сменила тон. — Когда ожидается в Венеции мисс Агнес Локвуд? — вдруг спросила она.