Свифт Грэм - Свет дня Страница 21

Помимо этого – Кении Миллс, и только. Вещественных доказательств никаких. Нож (не маленький, лезвие – четыре дюйма минимум) найти не удалось, Дайсон (если это был он) очень ловко его потерял и за те минуты, что к месту преступления ехали полиция и «скорая помощь», успел (предположительно) вернуться в Каллаган-эстейт к себе на квартиру, снять всю одежду, сунуть в стиральную машину («Ну и что? День стирки»), избавиться каким-то образом от окровавленных кроссовок, одеться в чистое и отправиться в другой конец жилого массива к Мику Уоррену, у которого, по словам Уоррена, они сидели с семи часов и смотрели футбол.

И все это, спросил бы адвокат защиты, все это за те минуты, что к месту преступления ехали полиция и «скорая»?..

Да. Если это был Дайсон – да.

И еще только Кении Миллс в комнате номер один. Которому приходилось сейчас несладко. Который сказал, что пошел в магазин Пателя за пивом и сигаретами. Да, по проулку из жилого массива, и по дороге не встретил ни души, а в магазине увидел миссис Патель и ее мужа, лежащего без сознания в луже крови.

Я сказал, что он лжет, а он сказал, что нет. Так или иначе, выглядел испуганным.

Не из отпетых, не из непрошибаемых. Не из узкого кружка Дайсона. С периферии – возможно, хотел, чтобы впустили. Теперь, скорее всего, расхотел.

За пивом и сигаретами, которых он так и не купил. И этот невинный маленький поход обернулся для него – хотя Мира Патель показала, что он вошел после ее звонка в полицию, спустя примерно минуту после того, как она сама появилась из заднего помещения, – тем, что его сцапали и обыскали с раздеванием, как будто четырехдюймовый нож мог быть спрятан у него в прямой кишке. Потом долгий поздний допрос, в том числе и детективом-инспектором Уэббом, который приехал из магазина Пателя в девять пятнадцать.

Бросил взгляд на Миллса и велел арестовать еще и Дайсона.

Хорошо известная игра. Двое по разным комнатам, и ты в надежде на быстрый результат пытаешься настроить их друг против друга. Особенно в те драгоценные минуты, пока рядом с ними еще не сидят адвокаты и не подсказывают им, что пора заткнуться.

Не столько допрос, сколько цирковой номер с вращающимися тарелочками. Пока одна из двух не разобьется. Но иногда тебе самому изменяет выдержка. Горячишься, можешь сорваться. Ноздри щекочет запах близкой добычи.

Я знал, что это сделал Дайсон, не Миллс. Но я не обязан был докладывать об этом Кении. Я даже верил насчет пива и сигарет. Я одному не верил – что он, идя по проулку в то самое время, не встретил Дайсона.

У него была не одна причина выглядеть испуганным.

«Когда ты шел в магазин, тебе никто не попался навстречу?»

«Никто».

«Ли Дайсон, к примеру».

«Нет».

«Жаль-жаль».

«А что?»

«А то, что, если ты не видел Дайсона, ты главный подозреваемый».

«Я пришел после. Та женщина...»

«Миссис Патель? Да, так она сказала. Но, может, она спутала. Она ведь думала, что муж умирает. Еще неизвестно, выживет ли. А может быть, она тебя испугалась?»

«Меня?»

«Тебя. Разве не так было задумано? Пугнуть их. Старый прием. Посмотреть, как далеко можно зайти. Ты, Дайсон и вся компания. Решили: пугнем слегка – и будут как шелковые. А сейчас, Кении, у тебя у самого что-то испуганный вид».

«Иди в задницу».

«Нет, сам бы ты Ранджиту Пателю кровь пускать не стал. В одиночку – вряд ли. Но ты был там, когда это сделал Дайсон. Очень даже допускаю. И ты вляпался. Ушел. Но потом вернулся обратно. Хитро – да не слишком. Думал замести следы: вот он я, только явился, знать ничего не знаю...»

«Не так было...»

«А как? Как было, Кении? Что ты хочешь сказать? Что сам это сделал?»

«А ну тебя к дьяволу».

«Кто же тогда? Если не ты – почему вид такой испуганный?»

«А ну тебя».

Комнаты для допросов. Серые коробки. Но бывает, что превращаются в лесные прогалины. И тогда в ход идут когти, зубы. Магнитофон включен на запись, сидит детектив-констебль, но это дела не меняет.

«К твоему сведению, у нас здесь и Дайсон. Только что взяли. Прихватили по дороге».

Пристально смотришь им в глаза.

«Но... держать вас будем раздельно».

«Иди в задницу».

«Боишься Дайсона? Правильно делаешь. Страшный он человек. Я и сам бы боялся, не будь я полицейским. У тебя есть шанс, Кении. Пока вы тут оба. Ты его или он тебя. Одному гулять, другому сидеть».

Вот что я ему сказал. При магнитофоне.

«Ведь он, он это сделал. А ты там был и видел».

«Нет».

«Ты был с ним».

«Иди в задницу».

«Ладно, хорошо. Тебя с ним не было. Допустим. Но вот тебе другая версия – скажешь, лучше она или хуже. Да, ты пошел за пивом и сигаретами. Ничего плохого не хотел сделать и не сделал. Просто решил купить пива и сигарет. Но повстречал в этом проулке Дайсона. Несчастливая случайность – или счастливая, как посмотреть. Он был здорово на взводе, и деться тебе от него было некуда, верно? А ему – от тебя. Вы двое, больше никого. Он тебя останавливает и рассказывает, что сделал. Из него через край бьет. Могу поспорить даже, что он помахал перед тобой ножом. Он же псих – правда, Кении? Совсем чокнутый, гад. И говорит тебе, что ты его не видел. Не видел и знать ничего не знаешь. Сказал – и пошел, и нет его.

И теперь у тебя был выбор – так, Кении? Серьезный выбор. Самое простое – самому исчезнуть. Но ты сообразил, умно сообразил, что если повернуть назад и про это узнают, то ты сообщник. И ты двинул дальше. Двинул, чтобы себя обезопасить, но не только для этого – будем надеяться. Хорошо, Дайсона закладывать ты не хотел, но ты пошел туда по другой причине. В двух шагах—истекающий кровью человек. Может быть, еще живой. Ты правильно поступил, Кении. Не смылся. Ты не из таких. Повел себя как сознательный гражданин. Это тебе зачтется. Не жди юриста, Кении. Юристы иногда приходят очень нескоро...»

Я смотрел ему в глаза. Понятно бывает. Знаешь с вероятностью девяносто пять процентов. Иной раз это совсем не похоже на допрос. Это – поместить себя туда, в ситуацию. Как будто я стоял там все время, в этом проулке, стоял и наблюдал.

«Неплохо звучит? Ты ничего пока не сказал. Хочешь – так и оформим. Будут твои показания, подпишешь. И могу поспорить. Если не надумаешь ничего лучшего и Дайсон узнает, что ты был в магазине, он тобой прикроется, будь уверен».

Комнаты для допросов. Бывает, становятся как другой мир. Я встал, повернулся спиной, руки в карманах, разглядываю стену. Как учитель, когда класс пишет контрольную. Но сердце, помню, стучало, мерило тишину. Первые часы после задержания. Дайсон – наконец-то.

Если смотришь в сторону, они скорей колются. Но тишина тянулась. Кении усиленно мозговал.

Наконец я сказал:

«Ладно, я пошел к Дайсону».

«Погодите», – сказал Кении.

29

Сижу на скамейке. Еще нет и двенадцати. Надо убить время. Впрочем, если не спеша, можно и поехать... Я всегда приезжаю с запасом, никогда не опаздываю. Как будто сам рассчитываю чего-то добиться хорошим поведением.

Каждый раз одно и то же: оставляю машину на боковой улочке, иду сначала в другую сторону. Нет, не потому, что стыжусь, не потому, что скрываю, куда мне надо. Не первое мое посещение, слава богу.

Так или иначе – самые драгоценные минуты моей жизни.

Два раза в месяц меня тут видят. Завсегдатай. Второй дом, считай, у него здесь. Женская тюрьма. Что-то его заставляет сюда мотаться. Только одно и может быть, если подумать...

И при этом не муж он ей никакой.

Они называют меня Джордж. Или Джорджи-Порджи. А иногда еще – из-за «домашних работ», которые я сдаю и принимаю, – Ученичок или Училкин Любимчик. И все до одной, что тут дежурят и меня обыскивают (они не во всех местах могут тебя трогать, для этого нужен был бы надзиратель-мужчина), знают, что я раньше был полицейским, детективом-инспектором. Теперь у него частная лавочка.

Завсегдатай. Раз в две недели как штык.

Поначалу я страшно волновался, что опоздаю. Вдруг она подумает... Что подумает? Что я ее обманул, предал? Впрочем, она не очень много думала тогда – хотела быть как лед.

Из-за этой нервозности я давно уже завел привычку приезжать рано. Успеваю подкрепиться. Для этого иду в другую сторону, к большой улице. Там есть закусочная «Ланчетерий» – вывеска непритязательная, а готовят прилично.

«С чем сегодня был сандвич, Джордж? С овощами и сыром моццарелла? Или с острой ветчиной?»

Она хочет знать такие вещи. До мелочей, до последней крошки. Жизнь снаружи – как будто я могу и за себя, и за нее. Блаженная повседневность. Запах хорошего кофе. Час ланча с его суетой. Толково приготовленный сандвич.

Это был хороший знак, когда она начала спрашивать (немножко в духе Элен): что я себе готовлю, что ем? Хороший знак, когда она сказала: «Здешняя еда – дерьмо».

Тут тоже, между прочим, неплохое место, чтобы сидеть и жевать сандвич. Скамейка у нагретой солнцем стены. Для этого, собственно, скамейки и существуют: присесть, перекусить. Но можно ли на кладбище, разрешено ли? Крошки – мертвецам.