Шмуэль-Йосеф Агнон - Простая история Страница 21

— Послушайте, как вам известно, в Писании сказано, что с женихом надо обращаться как с царем. Разве же царей учат, что им надевать?

А взволнованный служка добавил:

— Будьте уж так добры, извините, что на женихе нет штраймла. Я уверен, что господин Гурвиц будет рад пожертвовать синагоге новый ковчег для Торы. — Борух-Меир утвердительно кивнул, и старик сдался.

Серьезней оказался спор между двумя семьями насчет того, где играть свадьбу. Цирл настаивала на том, чтобы это происходило в доме Гурвицев, что противоречило обычаю. Ее поддержали несколько видных жителей Шибуша: в тот день в городе должно состояться еще несколько свадеб, и они не смогут на них присутствовать, если им придется отправиться в Маликровик, — это бы обидело другие семьи. Раввин и хазан были того же мнения, тем более что они не представляли себе своего участия в проведении свадебной церемонии в один и тот же день в Маликровике и Шибуше.

— Кроме того, — вставил служка Большой синагоги, — я не могу разрешить увезти из города единственный свадебный балдахин в день, когда намечены и другие свадьбы.

Таким образом, Берте и Гедалье пришлось согласиться, чтобы свадьба их дочери была сыграна в Шибуше.

XVI

Свадьба Гиршла и Мины все же оказалась особенной. И на других свадьбах были певцы, музыканты, гости из разных мест, но лишь на их свадьбе присутствовал гость из-за границы. Хотя в Шибуш порой и заезжали евреи из Германии, они редко появлялись на свадьбах.

Деньги нигде не растут на деревьях, даже в Германии. Но если требовалось доказательство, что человек умный и деятельный в состоянии заработать там капитал, таким доказательством мог служить богато одетый сын двоюродного брата Гедальи Цимлиха, того самого, который отправился на поиски счастья и нашел его в безвестной могиле. Молодой Цимлих, или герр Цимлих, как его называли, наконец набрел на свое счастье. Он занимался оптовой торговлей курами и яйцами, имел представительства во многих городах. Собравшись по делам в Галицию, он очутился в Шибуше. В тот день до его слуха дошло, что еще один Цимлих выдает замуж свою дочь. «Любой Цимлих должен быть моим родственником», — решил приезжий и отправился на свадьбу.

Гедалья и Берта, конечно, счастливы были познакомиться с богатым родственником, из чего отнюдь не следует, что они стыдились своих менее состоятельных родственников. Напротив, Берта разослала приглашения на свадьбу всем бедным членам семьи, отправив при этом каждому новый костюм и свадебный подарок. Ведь и у Гурвицев не все гости были богачи. Если на то пошло, даже самые богатые из них были далеко не Ротшильдами! Все существенные свадебные подарки получены Гиршлом от купцов и предпринимателей, которые вели дела с Гурвицем, — что касается родственников Боруха-Меира, то их подарки можно было сложить с подарками, поступившими от членов семьи Цирл, и все привязать к хвосту мыши, при этом кошка не получила бы сколько-нибудь заметного несправедливого преимущества. Единственное исключение составил длинный зеленый банкнот, называемый долларом, который стоил многих других вместе взятых подарков. Правда, курс его обмена не превышал пяти австрийских крон, зато к подарку было приложено стихотворение.

Монета всегда остается монетой, какой бы кайзер ни отчеканил ее, — портрет того или иного президента на долларовой банкноте не делает ее ни на цент дороже, тогда как несколько рифмованных строк, несомненно, повышают ценность подарка. Поскольку брат Боруха-Меира Мешулам не мог сам приехать на свадьбу племянника, он прислал вместо себя подарок в виде доллара с прикрепленным к нему стихотворением собственного сочинения.

Надо сказать, что общее между братьями исчерпывалось только тем, что были они братьями. Если Борух-Меир всегда был занят с покупателями, то у Мешулама лавка часто пустовала, и в свободное время, которого у него было в избытке, он писал стихи к праздникам и разным торжественным случаям.

В еврейском молитвеннике нет места для новых молитв, зато сердце еврея бесконечно велико, и, когда он изливает свою душу в стихах на святом языке, херувимы и серафимы перестают петь и несут новые стихи к престолу Всевышнего, который, читая их, преисполняется доброты, изливаемой Им на Свой народ.

Короче говоря, даже если у Мешулама Гурвица не было такой лавки, как у брата, он, весь поглощенный поэзией, был занят не меньше его взвешиванием слов и отмериванием стихотворных форм на святом языке. Стихи Мешулама не появлялись на страницах «А-магида», «Оцар а-Сафрута» или какого-либо другого еврейского издания. Они накапливались у автора и хранились в плетеной корзинке под кроватью. Жена его, собираясь на базар, чтобы купить на несколько копеек овощей, находила их в корзинке, вынимала оттуда, прятала под подушку, а вернувшись, снова укладывала в корзинку, которую отправляла под кровать. Единственными стихами Мешулама, удостаивавшимися внимания признательной аудитории, были его новогодние поздравления. Рядовому человеку, возможно, больше понравились бы поздравительные открытки Боруха-Меира с надписью золотом и золотой рамкой, но знатоки литературы предпочитали поздравления его брата Мешулама, пусть даже написанные на простой бумаге обыкновенными чернилами.

Мой дом от вас так далеко,         живу я давно за границейЕсть радость, однако же, весть         услышал — ты хочешь жениться.Шикарную свадьбу устрой,         (в письме я послал вам банкноту).Услышьте вы в слове моем надежду,         любовь и заботу,Ликуйте, примите мои         от чистой души поздравленья.А мне не забудьте послать         в корзиночке банку с вареньем.

Дорога ложка к обеду. Вот удивительно: сколько всего понаписал Мешулам, но никто никогда этого не увидел! А несколько строф, посланные на свадьбу племяннику, заставили всех говорить об их авторе. И непросто говорить, — обсуждать и комментировать. Например, а куда делась последняя «М» в имени автора. Одни говорили, что она убежала и стала первой буквой имени невесты, другие говорили, что она попала в начало слов «Мазл тов». Иные не соглашались ни с теми, ни с другими: «Он, — говорили они, — спрятал последнюю букву своего имени, сделав его последней буквой стихотворения».

…Гиршл не знал своего дяди Мешулама, не думал о нем ни до, ни после свадьбы. Если он и вспоминал о ком-нибудь из своих родственников, то, скорее всего, о том брате матери, который сошел с ума.

На свадьбу Гиршла и Мины собралось много гостей: в штраймлах и в котелках, известных в городе людей и не столь известных, искренних друзей и не столь искренних. Дом не мог вместить всех гостей. Для торжественного случая пришлось открыть даже комнату с зачехленной мебелью (чехлы с нее сняли), и запах нафталина смешивался с запахом кушаний. Официанты бегали взад-вперед, внимательно вглядываясь в присутствующих в надежде угадать, от кого можно ждать чаевых. Гости сидели группами и разговаривали. Гильденхорн обсуждал на диване всякие важные проблемы с молодым Цимлихом из Германии. На немце была бобровая шапка, на Гильденхорне — обыкновенная шляпа, и, поскольку он был на голову выше собеседника, ему постоянно приходилось наклоняться к нему. Однако и немец не производил впечатления мелкого человечка: один факт, что он прибыл из Германии, придавал ему значительность в глазах окружающих.

— Знаете, я еще помню дедушку Гиршла по матери, того самого, в честь которого он получил свое имя, — стал вспоминать тесть Гильденхорна Айзи Геллер, который был примерно того же возраста, что и Цирл, и в детстве жил по соседству с ней. — Он был со странностями. Казалось, жизнь ему не в радость, а в тягость, хотя он никогда не жаловался и, надо заметить, вообще людей сторонился. По-моему, у него не было ни одного настоящего друга. Он любил только своих голубей, которых держал на крыше дома. Видели бы вы, как он о них заботился. Однажды при мне он полез наверх с кормом и водой для птиц, и в это время один голубь упал с крыши. Я ждал, что старик попросит меня поднять голубя и принести ему. Но он молчал, и тогда я сам предложил принести ему птицу. Он даже не дал себе труда ответить, просто посмотрел на меня, сполз вниз по лестнице, поднял птицу, разгладил ей перышки и снова вскарабкался наверх вместе с ней.

— Вы уверены, что так все и было? — поинтересовался Хаим-Иешуа Блайберг.

Почему-то в этот день Блайберг пребывал в дурном настроении, и рассказ Геллера вызвал у него недоверие.

— Конечно, уверен, — ответил Айзи.

— Мне кажется, что это вам приснилось, — настаивал Хаим-Иешуа.

— С чего бы?

— А вот что-то мне подсказывает — это вам приснилось.

— С каких это пор вы заметили за мной, чтобы я что-нибудь придумывал?