Август Стриндберг - Жители острова Хемсё Страница 21

— У тебя вряд ли с собой есть водка? — снова начал он.— Видишь ли, моя старуха запирает все спиртное, и я рано утром ничего найти не могу.

У Густава была водка. Пастор отхватил здоровый глоток. Это развязало ему язык, и он начал болтать о внутренних и внешних делах прихода.

Сидя на камнях перед сараем, они увидели, как зашло солнце и как сумерки, вроде окрашенного в дымный цвет тумана, ложились над островом и над водой. Чайки затихли на елях, растущих на откосах, а вороны удалились на ночь в леса и на шхеры.

Пришла пора ложиться спать. Но сначала надо было выгнать из сарая комаров. Для этой цели закрыта была дверь, и в сарае накурено было «черным якорем»; потом отворили дверь и приступили к травле комаров с помощью ветки рябины.

Оба рыбака скинули с себя платье и полезли на свои койки.

— Теперь ты еще должен мне дать маленький глоток,— попросил пастор, уже получивший значительную долю.

Сидя на краю кровати, Густав дал ему еще водки. Потом решено было спать.

В сарае было темно. Через сквозные стены местами только проглядывал снаружи свет. Однако, несмотря на слабое освещение, несколько комариков нашли дорогу к улегшимся, которые начали вертеться на своих койках, кидаться из стороны в сторону, спасаясь от мучителей.

— Нет! Это что-то ужасное! — застонал наконец пастор.— Спишь ли ты, Густав?

— Сохрани боже! Сегодня, как видно, со сном ничего не выйдет. Чем бы время скоротать?

— Нам надо встать и опять развести огонь; другого ничего не придумаю. Были бы у нас карты, мы могли бы поиграть. У тебя нет карт?

— Нет, у меня нет, но я, кажется, знаю, где кварнойцы прячут свои карты,— ответил Густав, залез с ногами на кровать, полез на последнюю койку и вернулся с колодой немного потрепанных карт.

Пастор развел огонь, положил в печку веток сухого можжевельника и зажег огарок. Густав поставил кофейник на огонь и притащил бочонок из-под килек; его поставили между собой пастор и Густав в виде карточного стола. Игроки закурили трубки, и карты запрыгали в руках.

Проходили часы, один за другим.

— Три свежих! Пас! Козырь! Пас!

А порой раздавалось проклятие, когда комар вдруг вонзал свое жало в затылок или в руку игроков.

— Послушай-ка, Густав,— прервал наконец игру пастор, мысли которого были, видимо, далеко от карт,— не можешь ли ты сыграть над ним шутку, не отсутствуя, однако, на свадьбе? Как-то выглядит малодушно, если ты бежишь от этого негодяя! Если ты хочешь ему досадить, то я могу дать тебе другой совет.

— Как же мне быть? — спросил Густав, которому как-никак было жаль отказаться от угощенья, приготовленного к тому же на средства, которые он должен был бы унаследовать от отца.

— Приходи домой после двенадцати, сейчас же вслед за венчанием, и скажи, что задержался на море. Это уж будет достаточный укол, затем мы с тобой оба примемся за Карлсона и напоим его так, что ему никак нельзя будет попасть на брачное ложе; мы также позаботимся, чтобы парни над ним насмеялись. Не достаточно ли этого?

Это, казалось, понравилось Густаву. Мысль о том, что придется три дня провести на шхерах и по ночам быть предоставленному на съедение комарам, смягчила его; к тому же ему положительно хотелось испробовать все те вкусные вещи, которые готовились на его глазах.

Пастор развернул план действий, и Густав согласился принять во всем участие.

Довольные каждый самим собой и друг другом, поползли они наконец на свои койки, когда уже в дверные щели проглядывал дневной свет и когда комары утомились от своей ночной пляски.

Карлсон в этот же вечер услыхал от возвращающихся с ловли килек рыбаков, что видели как Густава, так и пастора, держащими путь к шхере Норстен. Он из этого вывел правильное заключение, что затевается какая-нибудь чертовщина. Против пастора у него была сильная злоба: во-первых, потому, что он на шесть месяцев отсрочил свадьбу, а во-вторых — потому, что пастор выказывал ему никогда не прекращающееся презрение. Карлсон ползал перед ним, льстил ему — без результата. Были ли они в одной комнате, пастор всегда показывал ему свою широкую спину, никогда не выслушивал того, что Карлсон говорил, всегда рассказывал истории, которые могли легко быть отнесенными к настоящему случаю.

Вместо же того чтобы посмотреть, какие против него поведут козни пастор и Густав, Карлсон сам составил план того, как он их встретит. Матрос береговой обороны находился в данное время в отпуске и был приставлен подручным в Хемсё; его ловкость руководить танцами была известна. Карлсон рассчитал правильно, когда решил, что матрос этот поможет ему сыграть шутку с пастором. Рапп, так звали матроса, имел зуб против пастора, не допустившего его к конфирмации, так как он слишком ухаживал за девушками; эта отсрочка на целый год причинила ему затруднение при поступлении во флот.

И вот оба ненавистника пастора затеяли за кофеем с водкой свои планы. Шутка, которую они собирались сыграть с пастором, состояла ни более ни менее как в том, чтобы напоить его пьяным; а что сделать затем дальше, покажут обстоятельства.

Итак, с двух сторон были заложены мины, и случай должен был указать, на которой стороне мина эффективнее.

Наступил день свадьбы.

Все проснулись усталые и в дурном настроении от всех приготовлений.

Когда причалили первые гости, немного слишком рано, вследствие того что сообщение по воде никогда не может быть пунктуально, их никто не встретил. Они в недоумении ходили вокруг дома, как будто явились сюда незваными.

Невеста была еще не одета. Жених хлопотал в одном жилете, вытирал стаканы, раскупоривал бутылки, вставлял свечи в подсвечники.

Стуга вычищена и украшена зеленью; вся мебель вынесена и составлена в уголки, так что можно было подумать, что находишься на аукционе. На двери установлен шест для флага, на который водружен таможенный флаг, который на этот торжественный случай взяли на время у таможенного надсмотрщика. Над дверьми висят венки из брусничной зелени и маргариток; с обеих сторон стоят березки.

На окнах установлены рядами бутылки, с сияющими яркими цветами этикетками. Карлсон смыслил в сильных эффектах. Золотисто-желтый пунш сиял солнечными лучами сквозь зеленое стекло, а пурпуровый цвет коньяка искрился, как пылающий уголь; похожие на серебро оловянные капсюли, надетые на пробки, сверкали, как блестящие золотые монеты.

Самые храбрые из молодых парней приблизились и глазели, как будто стоя перед магазинной вывеской, предвкушая приятное щекотание в горле.

С каждой стороны двери стояли шестидесятиштофные бочки; они, как тяжелые мортиры, охраняли вход. В одной была водка, в другой слабое пиво, за ними лежали кучкой, подобно пирамиде ядер, двести пивных бутылок.

Впечатление производилось великолепное и воинственное, и боцман Рапп прогуливался среди этого, как ефрейтор, со штопором за поясом и приводил в порядок военные снаряды, бывшие в его распоряжении. Он украсил бочонки сосновыми ветками, просверлил и снабдил их металлическими кранами; он размахивал своим бочечным буравом, как пушечным банником, и постукивал от времени до времени по бочкам, чтобы слышно было, что они полны.

Одетый в парадную форму, в синюю куртку с отложным воротником, в белые брюки, с лакированной кожаной фуражкой на голове, он внушал уважение к себе со стороны крестьянских парней, хотя ради безопасности на нем и не было шпаги. Кроме обязанности виночерпия, ему было поручено следить за порядком, предотвращать бесчинства, при необходимости кого надо вывести и вмешиваться в случае драки. Богатые парни притворялись, будто они презирают его, но это была лишь скрытая зависть. Они с удовольствием надели бы мундир и поступили на государственную службу, если бы не боялись канатов и требовательных канониров.

На кухне в печке стояли два чугуна для кофе, и хрустели и скрипели кофейные мельницы. Топором кололи головы сахара, а на подоконниках расставлены были пироги. Служанки бегали от кухни к кладовой, уставленной всякого рода вареньем и печеньем и увешанной мешками свежеиспеченного хлеба.

Порою невеста появлялась в окне комнаты с распущенными волосами и без лифа и звала то Лотту, то Клару.

Паруса один за другим сворачивали в бухту, ловко подплывали к мостикам и причаливали при ружейных залпах. Но приезжие еще не решались идти в стугу, а толпами разгуливали по двору.

Благодаря счастливой случайности, жене и детям профессора пришлось куда-то уехать на именины, и профессор один был дома. Он поэтому любезно принял приглашение, предоставив на этот торжественный случай свой большой зал и свою лужайку под дубами для распивания кофе и для ужина.

На козлы и бочки были положены большие доски, и так получились столы и скамейки; столы уже были покрыты скатертями и уставлены кофейными чашками.