Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT Страница 21

— Оставайся-ка здесь, мы ведь должны поднять крышку железного сундука, а я один не осилю. — Эту махину, настоящий рыдван, в темноте едва можно было разглядеть. Он был из кованого железа; огромные железные кольца прикрепляли его к стене. Капитанша сняла с шеи ключ и опустилась на колени перед сундуком.

— Во имя отца, и сына, и святого духа, — забормотала она и повернула ключ в затворе, что был с правой стороны.

Точно так же поступила и ключница. Средний замок с громким скрежетом отпер сам Коперецкий. Потом они с Бубеником навалились и с величайшим трудом подняли крышку, украшенную гербом Коперецких — драконами и грифами.

В сундуке на пожелтевших бумагах лежал бархатный футляр. Капитанша осторожно открыла его и вынула историческую достопримечательность — чепец. Благоговейно коснулась устами его золотой кружевной оборки, в то время как ключница все еще стояла на коленях и молча молилась.

— Сколько тебе жемчужин? — тихо и торжественно спросила капитанша, повернувшись к Коперецкому.

— Мне хватило бы одной, — ответил Коперецкий, чуточку и сам растроганный, — но коль уж вы так добры ко мне, я не хочу ни одну из вас обидеть. Так и быть, возьму две, чтоб у меня и в сердце запечатлелось так: каждая из вас дала по жемчужине.

Дамы переглянулись, но ничего не сказали; капитанша, вынув из шкатулки ножнички, отрезала две черные жемчужины, — те, что были поменьше.

— Возьми и будь счастлив с ними! («Подавись ими!» — подумала она). Две последние жемчужины я положу обратно. И помни, Коперецкий, пророчество, — торжественно провозгласила она: — Когда не станет последней жемчужины, не станет и Коперецких. Не прикасайся больше к жемчугам. У тебя есть сын.

— Э, — небрежно ответил Коперецкий, — ведь и эти две отправляются только путешествовать, поедут мир повидать. Они вернутся, я же их только в залог отдам и всегда смогу выкупить.

— Это, Израиль, только разговоры, пустые слова, прошли уже века, и ни одна жемчужина не вернулась.

Вот так достались Коперецкому — и с какой легкостью! — две черные жемчужины. От этого он невероятно развеселился, особенно когда удалились дамы.

— Эй, Бубеник, — сказал он, вернувшись от ворот, до которых проводил капитаншу, — я вот все думаю, не прогнать ли тебя. Ведь я, Бубеник, начинаю уже побаиваться твоего ума. Ты же опасный человек! Что ты наговорил этим мегерам? Как их улестил? В жизни ничего подобного я не видел. Бубеник лукаво прищурился и молодцевато передернул плечами:

— Ах, боже мой, да просто и я, худо-бедно, знаю обхождение. Вот и все.

СЕДЬМАЯ ГЛАВА Различные приготовления и распоряжения Баронесса не появилась и к ужину

— Моя жена рано ложится, — заметил губернатор за кофеем. — Она еще очень слаба. Жаль, что вы не видели ее. Красивая женщина. Секретарь грустно улыбнулся.

— Что, не верите? — накинулся на него Коперецкий.

— О, почему же не верить?

— И милая женщина. Была бы она здесь, вот уж поговорила бы с вами о поэзии, о писателях, об артистах и прочем сброде… Да только бедняжка очень ослабела. А что вы думаете, наверное, не так уж легко родить эдакого Коперецкого?

Пока шел разговор, Малинка чувствовал себя будто на скамье для пыток. Какова же была радость, когда губернатор, часто зевая, отправил его спать.

— Я ведь ложусь с петухами, — сказал он, — потому что я ученик животных. Правда, утром спать люблю допоздна, но это уж фамильная черта. Словом, давайте заранее условимся так: ежели утром мы не встретимся, паче чаянья, то четырнадцатого вы приедете навстречу мне в Баратхазу и доложите обо всем, что узнали и какие мероприятия наметили на ближайшее время. А я тем часом буду разучивать свою речь. Кстати, нет ли для этого какого-нибудь особенного метода? Весь день над этим голову ломаю. Слышал я, будто кто-то клал для этого камешек себе под язык.

— То был Демосфен, но ведь он хотел отучиться от заикания.

— Ну, ладно. Я придумал другой метод. Отдам певчему перевести всю речь на словацкий, Мария Колесар выучит, ее наизусть и день и ночь будет бубнить маленькому Израилю, до тех пор, пока все, слово в слово, не втемяшится и в мою башку. Я-то ведь буду сидеть рядом с сыном и трубку курить. А как выучу речь назубок, переверну в уме на венгерский, и тогда уж все трын-трава — так речкой и потечет: «Уважаемая административная комиссия. При нынешнем политическом положении, когда над нашей отчизной громоздятся тучи…» Так она как будто начинается? Словом, вы, amice, не бойтесь за меня. Спокойной ночи!

Однако ночь Малинка провел беспокойно. Радость, с которой принял он новую службу, быстро испарилась. Это ведь только в теории казалось прекрасным, когда расцвечивал он и поездку в Крапец, и все, что было связано с секретарством, в тайниках своей мечтательной души. Ему-то думалось, он вступит в запретный рай, а на деле оказался на голгофе, где все говорило ему о том, что Вильма принадлежит другому, что она вовсе уже не та, что была. Совсем не та шустрая девчушка, с которой они назначали друг другу свидания в отдаленных парках, а молодая, только что родившая женщина, нечто совсем для него неведомое.

И зачем ему видеть все это вблизи? Вдруг ему показалось, будто в безмолвие ночи вливается детский плач. Неистовый гнев охватил его, он мог бы сейчас задушить младенца. Раз десять переворачивал он подушку, чтобы заснуть. Но не подушка была горячей, а голова его пылала. И какая безумная голова! Мысли метались в ней, скакали, жаркие, беспокойные; они терзали, мучили, бесили его. Из стен, колышась, выходили тени и приближались бесшумным шагом, угрожали, — дескать, как посмел он проникнуть в этот древний замок! «Беги отсюда, ты, грабитель, — слышался чей-то голос. — Что тебе здесь понадобилось? Какая у тебя, собственно, цель? Разрушение!»

Он обвинял себя, но защищался. То витал в небесах на неуверенных набухших крыльях, то барахтался в трясине. Ставил перед собой вопрос: что ему нужно, чего он ждет от этого шага? Потом сам же отвечал: а не все ли равно мне, что будет? Я поддался той тайной силе, что завлекла меня сюда, ибо не мог поступить иначе. Ведь и в старину рыцарь нанимался в слуги к владельцу замка, который похитил у него обожаемую даму, А в конце концов, все оборачивалось так (во всяком случае, в сказках), что дама принадлежала рыцарю. Ничего грешного нет в его поступке. Ведь это он страдает, ведь это его щемящую рану бередят неустанно. А кому какое дело, что ему приятно бесноваться в этой боли? К рассвету он так измучился, что нить мыслей порвалась… вернее, можно было бы сказать и так: терзания завершились вынужденным сном. Но сон ничуть не освежил его, да и длился он недолго. Рано утром Малинка проснулся со страшной головной болью и поспешил выйти на свежий воздух.

Из-за лысой багровой горы Враны как раз в это время смиренно и торжественно поднималось солнце. Что говорить, оно тоже постарело. Это был уже не горящий огненный шар, а только блестящее золотое кольцо. Впрочем, солнцу станет теперь гораздо легче, это уже детские игрушки — ну, будет, конечно, подыматься, как водится, и гулять по голубому своду неба, зная, что ничто больше не созреет от его лучей. Дни растений уже сочтены. Теперь это не его забота. А как трудно было их вырастить! Что поделаешь, закон есть закон — они должны уйти. Поэтому солнце берет с собой лишь столько огня, чтобы высушить росинку на астрах и травах, и выпускает лишь столько лучей, чтобы в них могло выкупаться несколько бабочек, из тех, что еще уцелели.

Малинка обошел весь двор и заглохший сад. В доме стояла еще тишина. Ни души не было видно, кроме каменщиков, которые подтягивали на блоках отдельные части герба. Правда, на огороде поднялся вдруг гигантский алый цветок, потянулся и превратился в Марию Колесар. В огненно-красном платке на голове она казалась экзотическим цветком, но лишь до той поры, пока стояла на корточках, обстукивая и нюхая арбузы, чтоб выбрать к завтраку самый спелый.

Наконец она выбрала один и, напевая, пошла по извилистой тропинке, где и встретилась с секретарем.

— Его высокоблагородие уже встали? — спросил он. Мария Колесар подняла глаза к окнам второго этажа, заметила, какие ставни были еще опущены, и помотала головой.

— Господин барон спят еще, но ее высокородие баронесса уже встали.

— Откуда вы знаете?

— По окну вижу.

— Баронессу видите? — спросил он жадно. — Где?

— Вон там сидит, — ответила Мария Колесар, указывая на одно из верхних окон, где сидела ангорская кошка с голубым бантиком на шее.

— Так это же кошка.

— Ну и что же! Где кошка, там и баронесса. Как только баронесса надевает утром пеньюар и переходит в свою гостиную, кошка идет за ней туда же.

— Стало быть, там гостиная баронессы?

— Да, вон там, где поднимается блок.

— Я не видел еще баронессы, — с нарочитым равнодушием произнес Малинка. — Что же, она не вместе с супругом кушает?