Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году Страница 22

— Откроем совет, — сказала мадмуазель де Верней, — У вас здесь свежие войска, отсюда конвой проводит меня до Майенны, я могу прибыть в нее вечером. Найдем мы в Майенне новых солдат, чтобы ехать дальше не останавливаясь? Шуаны не знают о нашей маленькой экспедиции. Если мы будем ехать ночью, мало вероятно, чтобы, на свое несчастье, мы встретили их в таком большом количестве, что они решатся напасть на нас... Как, по-вашему, возможно это?

— Да, мадмуазель.

— Какова дорога от Майенны до Фужера?

— Тяжелая. Все время горы: то подъем, то спуск... Этот край создан только для белок.

— Ну, пора, пора, отправляемся! — сказала она. — А так как при выезде из Алансона опасаться нечего, идите вперед, мы вас догоним.

«Скажите пожалуйста! Будто лет десять в командирском чине состоит! — думал Мерль, выходя из комнаты. — Юло ошибается, эта девушка не из тех, кто добывает себе ренту на перине. Тысяча чертей! Ежели капитан Мерль желает сделаться майором, не советую ему принимать архангела Михаила за дьявола».

Пока мадмуазель де Верней держала совет с капитаном Мерлем, Франсина вышла в коридор посмотреть из окошка на тот угол двора, куда непреодолимое любопытство влекло ее с самого ее приезда в гостиницу. Она глядела на солому в конюшне с таким сосредоточенным вниманием, словно молилась перед статуей богоматери. Вскоре она заметила, что по двору к шуану пробирается г-жа дю Га, осторожно, точно кошка, когда та боится замочить себе лапки. Увидев ее, Крадись-по-Земле встал, и поза его говорила о глубочайшей почтительности. Такая странная встреча разожгла любопытство Франсины, она бросилась во двор, прокралась у стены и спряталась за дверью конюшни, постаравшись, чтобы г-жа дю Га не заметила ее; она шла на цыпочках, затаив дыхание, совсем бесшумно, и ей удалось подойти очень близко к шуану, не привлекая его внимания.

— ...и если после всех твоих расспросов окажется, что она присвоила это имя, пристрели ее без всякой жалости, как бешеную собаку.

— Ладно, — ответил Крадись-по-Земле.

Госпожа дю Га ушла. Шуан снова надел на голову красный шерстяной колпак и стоял в замешательстве, почесывая за ухом. Вдруг, словно по волшебству, перед ним появилась Франсина.

— Святая Анна Орейская! — воскликнул он, выронив кнут, сложил молитвенно руки и замер в экстазе. Слабый румянец окрасил его топорное лицо, глаза засверкали, как алмазы, затерянные в грязи.

— Неужто это котэнова девка? — сказал он глухим, еле слышным голосом. — Да какая же вы ладная! — добавил он, помолчав.

Довольно странное слово ладный, ладная является в местном наречии прилагательным превосходной степени; влюбленные обозначают им сочетание красоты и богатого наряда.

— Я не посмею теперь и прикоснуться к вам, — добавил Крадись-по-Земле, но все же протянул свою большую руку, словно хотел взвесить на ладони толстую золотую цепочку, обвивавшую шею Франсины и спускавшуюся до пояса.

— И вы хорошо сделаете, Пьер! — ответила Франсина, руководясь инстинктом, по которому женщина становится деспотом, когда ее не порабощают.

Она надменно отступила на шаг, однако суровость своих слов смягчила ласковым взглядом и, насладившись смущением шуана, снова приблизилась к нему.

— Пьер, — промолвила она, — эта дама говорила тебе о той барышне, у которой я служу. Верно?

Крадись-по-Земле молчал, и на его лице как будто свет утренней зари боролся с сумраком ночи. Он посматривал то на Франсину, то на толстый кнут, выпавший из его рук, то на золотую цепочку, видимо, пленительную для него не менее, чем девичья прелесть бретонки, затем, словно желая положить конец своему смятению, подобрал кнут и застыл в молчании.

— Ох, догадаться нетрудно! Эта женщина велела тебе убить мою госпожу, — сказала Франсина. Она знала молчаливую преданность шуана и хотела побороть его колебания.

Крадись-по-Земле с многозначительным видом кивнул головой. «Котэнова девка» поняла этот ответ.

— Так вот, запомни, Пьер: если с ней случится хоть самая малая беда, если хоть один волос упадет с ее головы, мы с тобой видимся здесь в последний раз, и уж навеки расстанемся, потому что я-то буду в раю, а ты — ты пойдешь в ад!

Глубокая вера придавала этому предсказанию характер непреложности, и Крадись-по-Земле, слушая его, корчился не меньше, чем бесноватые, из которых некогда церковь изгоняла с пышными церемониями злых духов. Взгляд его, сначала исполненный суровой нежности, вскоре побежденной фанатизмом, не менее требовательным, чем любовь, вдруг стал свирепым, когда шуан заметил властную осанку невинной возлюбленной, которую он когда-то избрал себе. Франсина по-своему истолковала молчание шуана.

— Ты, стало быть, ничего не хочешь сделать для меня? — спросила она с упреком.

В ответ на эти слова шуан бросил на нее взгляд темнее воронова крыла.

— А ты свободна? — буркнул он.

— Да разве иначе я была бы здесь? — возмущенно сказала Франсина. — А ты? Что ты здесь делаешь? Опять связался с шуанами? Опять рыскаешь по дорогам, как бешеный зверь, ищешь, кого бы тебе укусить? Ох, Пьер, пора бы образумиться. Поедем со мною. Так и быть, скажу тебе: эта красивая барышня, госпожа моя, у нас в семье воспитывалась, и теперь она позаботилась обо мне. У меня двести ливров в год надежного дохода. Да еще она купила для меня за пятьсот экю дом у моего дяди Тома, и, кроме того, я сама скопила две тысячи ливров.

Но ни ее улыбка, ни перечисление ее богатств не могли поколебать Крадись-по-Земле, — выражение его лица оставалось непроницаемым.

— Ректоры велели подняться на войну, — ответил он. — За каждого убитого синего получаешь отпущение грехов.

— А если синие убьют тебя?

Он только пожал плечами и махнул рукой, как будто сожалел о ничтожестве такой жертвы богу и королю.

— А что будет тогда со мной? — горестно спросила девушка.

Крадись-по-Земле оторопело посмотрел на Франсину, глаза его как будто расширились, две слезы скатились по волосатым щекам на козью шкуру, в которую он был закутан, а из груди его вырвался глухой стон.

— Святая Анна Орейская! Значит, тебе нечего и сказать мне после семилетней разлуки!.. Ты очень переменился, Пьер.

— Я люблю тебя по-прежнему, — резко сказал он.

— Нет, — шепнула она ему на ухо, — на первом месте у тебя король...

— Не смотри на меня такими глазами, а то я уйду, — ответил он.

— Что ж, прощай! — печально промолвила она.

— Прощай! — повторил Крадись-по-Земле.

Он схватил руку Франсины, крепко ее поцеловал, перекрестился и убежал в конюшню, как пес, укравший кость.

— Хватай-Каравай, — сказал он, — ничего я тут не разберу! Есть у тебя рожок?

— Ох, черти собачьи! Цепочка-то хороша! — ответил Хватай-Каравай, роясь в кармане, пришитом под козьей шкурой. Он протянул Крадись-по-Земле маленький конус из бычьего рога: бретонцы держат в таком приспособлении мелкий нюхательный табак, который они сами трут дома в длинные зимние вечера. Шуан сложил ладонь горстью, приподняв большой палец, как это делают инвалиды, отмеряя себе понюшку, и над образовавшейся впадинкой энергично встряхнул рожок, у которого Хватай-Каравай уже отвинтил острый кончик. Неосязаемая зеленоватая пыль медленно высыпалась из узкого отверстия, сделанного на конце этой бретонской табакерки. Крадись-по-Земле семь или восемь раз молча повторил такую операцию, как будто табачный порошок обладал свойством менять характер его мыслей. Вдруг он безнадежно махнул рукой, перебросил рожок Хватай-Караваю и вытащил карабин, спрятанный в соломе.

— Семь, а то и восемь понюшек подряд! Это никуда не годится! — проворчал скупой хозяин рожка.

— В дорогу! — крикнул Крадись-по-Земле хриплым голосом. — Работа есть!

Человек тридцать шуанов, дремавших под яслями и в соломе, подняли головы, увидели стоявшего над ними Крадись-по-Земле, и вся шайка тотчас же скрылась через дверь, выходившую в сад, откуда можно было выбраться в поле. Когда Франсина вышла из конюшни, почтовая карета была подана. Мадмуазель де Верней и новые ее спутники уже сидели там. Бретонка вздрогнула, увидев на заднем сиденье кареты, рядом с мадмуазель де Верней, женщину, которая только что приказала ее убить. Подозрительный незнакомец поместился напротив Мари; как только Франсина села на оставленное для нее место, тяжелый ковчег тронулся, и лошади побежали крупной рысью.

Солнце пробилось сквозь осенние серые тучи и каким-то молодым, праздничным сиянием оживляло унылые поля. Влюбленные нередко считают счастливой приметой такие случайные перемены в небе. Франсину удивляло странное молчание, воцарившееся в карете с первых же минут пути. Мадмуазель де Верней вновь приняла холодный вид, опустила голову, потупила взор и, кутаясь в плащ, сидела неподвижно. Если порою она и поднимала глаза, то лишь для того, чтобы взглянуть, как быстро убегал назад и словно кружился пейзаж. Она была уверена, что ею любуются, но как будто совсем этого не желала; однако кажущееся ее безразличие скорее говорило о кокетстве, чем о простодушии. Трогательная чистота, сообщающая такую гармонию многообразным оттенкам в выражении женского лица — зеркала слабой души, — видимо, не могла наделить своим очарованием существо, живою своею впечатлительностью обреченное бурям любви. Незнакомец, преисполненный приятных ощущений, обычных в начале любовной интриги, еще не пытался объяснить себе противоречие между восторженностью и кокетством этой странной девушки. Ведь это деланное простодушие позволяло ему свободно любоваться ее лицом, столь же прекрасным в минуты спокойствия, как и в минуты волнения! Мы никогда не осуждаем источник наших радостей.