Unknown Unknown - Краткое содержание произведений русской литературы I половины XX века (сборник 2) Страница 22

Министр, на которого революционеры готовили покушение, заду­мывается в ту ночь, которая могла стать его последней ночью, о бла­женстве неведения конца, словно кто-то сказал ему, что он не умрет никогда.

Злоумышленники, задержанные в установленное по доносу время с бомбами, адскими машинами и револьверами у подъезда дома ми­нистра, проводят последние ночи и дни перед повешением, к которо­му их наскоро приговорят, в размышлениях столь же мучительных.

Как это может быть, что они, молодые, сильные, здоровые, – умрут? Да и смерть ли это? «Разве я ее, дьявола, боюсь? – думает о смерти один из пятерых бомбометателей, Сергей Головин. – Это мне жизни жалко! Великолепная вещь, что бы ни говорили пессимис­ты. А что, если пессимиста повесить? И зачем у меня борода вырос­ла? Не росла, не росла, а то вдруг выросла – зачем?..»

Кроме Сергея, сына отставного полковника (отец при последнем свидании пожелал ему встретить смерть, как офицер на поле брани), в тюремной камере еще четверо. Сын купца Вася Каширин, все силы отдающий тому, чтобы не показать сокрушающий его ужас смерти палачам. Неизвестный по кличке Вернер, которого считали зачинщи­ком, у которого свое умственное суждение о смерти: совсем неважно, убил ты или не убил, но, когда тебя убивают, убивают тысячи – тебя одного, убивают из страха, значит, ты победил и смерти для тебя больше нет. Неизвестная по кличке Муся, похожая на мальчика-под­ростка, тоненькая и бледная, готовая в час казни вступить в ряды тех светлых, святых, лучших, что извека идут через пытки и казни к вы­сокому небу. Если бы ей показали после смерти ее тело, она посмот­рела бы на него и сказала: «Это не я», и отступили бы палачи, ученые и философы с содроганием, говоря: «Не касайтесь этого места. Оно – свято!» Последняя среди приговоренных к повешению – Таня Ковальчук, казавшаяся матерью своим единомышленникам, так заботливы и любовны были ее взгляд, улыбка, страхи за них. На суд и на приговор она не обратила никакого внимания, о себе совсем забы­ла и думала только о других.

С пятерыми «политическими» ждут повешения на одной перекла­дине эстонец Янсон, еле говорящий по-русски батрак, осужденный заубийство хозяина и покушение на изнасилование хозяйки (сделал он все это сдуру, услыхав, что похожее случилось на соседней ферме), и Михаил Голубец по кличке Цыганок, последним в ряду злодеяний ко­торого было убийство и ограбление трех человек, а темное про­шлое – уходило в загадочную глубину. Сам себя Миша с полной откровенностью именует разбойником, бравирует и тем, что совер­шил, и тем, что теперь его ожидает. Янсон, напротив, парализован и содеянным, и приговором суда и повторяет всем одно и то же, вкла­дывая в одну фразу все, чего не может выразить: «Меня не надо ве­шать».

Текут часы и дни. До момента, когда их соберут вместе и затем вместе повезут за город, в мартовский лес – вешать, осужденные по-одиночке осиливают мысль, кажущуюся дикой, нелепой, невероятной каждому по-своему. Механический человек Вернер, относившийся к жизни как к сложной шахматной задачке, мигом исцелится от пре­зрения к людям, отвращения даже к их облику: он как бы на воз­душном шаре поднимется над миром – и умилится, до чего же этот мир прекрасен. Муся мечтает об одном: чтобы люди, в чью доброту она верит, не жалели ее и не объявляли героиней. Она думает о това­рищах своих, с которыми суждено умереть, как о друзьях, в чей дом войдет с приветом на смеющихся устах. Сережа изнуряет свое тело гимнастикой немецкого доктора Мюллера, побеждая страх острым чувством жизни в молодом гибком теле. Вася Каширин близок к по­мешательству, все люди кажутся ему куклами, и, как утопающий за соломинку, хватается он за всплывшие в памяти откуда-то из раннего детства слова: «Всех скорбящих радость», выговаривает их умильно... но умиление разом испаряется, едва он вспоминает свечи, попа в рясе, иконы и ненавистного отца, бьющего в церкви поклоны. И ему становится еще страшнее. Янсон превращается в слабое и тупое жи­вотное. И только Цыганок до самого последнего шага к виселице ку­ражится и зубоскалит. Он испытал ужас, только когда увидел, что всех на смерть ведут парами, а его повесят одного. И тогда Танечка Ковальчук уступает ему место в паре с Мусей, и Цыганок ведет ее под руку, остерегая и нащупывая дорогу к смерти, как должен вести мужчина женщину.

Восходит солнце. Складывают в ящик трупы. Так же мягок и пахуч весенний снег, в котором чернеет потерянная Сергеем стоптан­ная калоша.

Иуда Искариот – Рассказ (1907)

Среди учеников Христа, таких открытых, понятных с первого взгляда, Иуда из Кариота выделяется не только дурной славой, но и двойст­венностью облика: лицо его как будто сшито из двух половинок. Одна сторона лица – беспрерывно подвижная, усеянная морщинами, с черным острым глазом, другая – мертвенно гладкая и кажущаяся несоразмерно большой от широко открытого, незрячего, затянутого бельмом ока.

Когда он появился, никто из апостолов не заметил. Что заставило Иисуса приблизить его к себе и что влечет к Учителю этого Иуду – также вопросы без ответов. Петр, Иоанн, Фома смотрят – и не в силах постичь эту близость красоты и безобразия, кротости и поро­ка – близость восседающих рядом за столом Христа и Иуды.

Много раз спрашивали апостолы Иуду о том, что понуждает его совершать худые поступки, тот с усмешкой ответствует: каждый чело­век хоть однажды согрешил. Слова Иуды почти похожи на то, что го­ворит им Христос: никто никого не вправе осуждать. И верные Учителю апостолы смиряют свой гнев на Иуду: «Это ничего, что ты столь безобразен. В наши рыбацкие сети попадаются и не такие уро­дины!»

«Скажи, Иуда, а твой отец был хорошим человеком?» – «А кто был мой отец? Тот, кто сек меня розгой? Или дьявол, козел, петух? Разве может Иуда знать всех, с кем делила ложе его мать?»

Ответ Иуды потрясает апостолов: кто ославливает своих родите­лей, обречен погибели! «Скажи, а мы – хорошие люди?» – «Ах, ис­кушают бедного Иуду, обижают Иуду!» – кривляется рыжий человек из Кариота.

В одном селении их обвиняют в краже козленка, зная, что с ними ходит Иуда. В другой деревне после проповеди Христа хотели побить Его и учеников камнями; Иуда бросился на толпу, крича, что Учитель вовсе не одержим бесом, что Он – просто обманщик, любящий деньги, такой же, как и он, Иуда, – и толпа смирилась: «Недостой­ны эти пришельцы умереть от руки честного!»

Иисус покидает селение в гневе, удаляясь от него большими шага­ми; ученики шествуют за Ним на почтительном расстоянии, кляня Иуду. «Теперь я верю, что твой отец дьявол?», – бросает ему в лицо Фома. Глупцы! Он им спас жизнь, а они еще раз его не оценили...

Как-то на привале апостолы вздумали развлечься: мерясь силою, они поднимают с земли камни – кто больший? – и швыряют впропасть. Иуда поднимает самый тяжелый обломок скалы. Лицо его сияет торжеством: теперь всем ясно, что он, Иуда, – самый силь­ный, самый прекрасный, лучший из двенадцати. «Господи, – молит Христа Петр, – я не хочу, чтобы сильнейшим был Иуда. Помоги мне его одолеть!» – «А кто поможет Искариоту?» – с печалью от­ветствует Иисус.

Иуда, назначенный Христом хранить все их сбережения, утаивает несколько монет – это открывается. Ученики в негодовании. Иуда приведен к Христу – и Тот вновь вступается за него: «Никто не дол­жен считать, сколько денег присвоил наш брат. Такие упреки обижа­ют его». Вечером за ужином Иуда весел, но радует его не столько примирение с апостолами, сколько то, что Учитель опять выделил его из общего ряда: «Как же не быть веселым человеку, которого сегодня столько целовали за кражу? Если б я не украл – разве узнал бы Иоанн, что такое любовь к ближнему? Разве не весело быть крюком, на котором один развешивает для просушки отсыревшую доброде­тель, а другой – ум, потраченный молью?»

Приближаются скорбные последние дни Христа. Петр и Иоанн ведут спор, кто из них более достоин в Царствии Небесном сидеть одесную Учителя – хитрый Иуда каждому указывает на его первен­ство. А потом на вопрос, как он все-таки думает по совести, с гордос­тью отвечает: «Конечно, я!» Наутро он идет к первосвященнику Анне, предлагая предать суду Назорея. Анны прекрасно осведомлен о репутации Иуды и гонит его прочь несколько дней подряд; но, опаса­ясь бунта и вмешательства Римских властей, с презрением предлагает Иуде за жизнь Учителя тридцать сребреников. Иуда возмущен: «Вы не понимаете, что вам продают! Он добр, он исцеляет больных, он любим бедняками! Эта цена – выходит, что за каплю крови вы даете всего пол-обола, за каплю пота – четверть обола... А Его крики? А стоны? А сердце, уста, глаза? Вы меня хотите ограбить!» – «Тогда ты не получишь ничего». Услышав столь неожиданный отказ, Иуда преображается: он никому не должен уступить права на жизнь Хрис­та, а ведь наверняка найдется негодяй, готовый Его предать за обол или два...

Лаской окружает Иуда Того, Кого предал, в последние часы. Лас­ков и услужлив он и с апостолами: ничто не должно помешать за­мыслу, благодаря которому имя Иуды навсегда будет в памяти людей называться вместе с именем Иисуса! В Гефсиманском саду он целует Христа с такой мучительной нежностью и тоской, что, будь Иисус цветком, ни капли росы не упало б с Его лепестков, не колыхнулся бы он на тонком стебле от поцелуя Иуды. Шаг за шагом идет Иудапо стопам Христа, не веря глазам, когда Его бьют, осуждают, ведут на Голгофу. Сгущается ночь... Что такое ночь? Восходит солнце... Что такое солнце? Никто не кричит: «Осанна!» Никто не защитил Христа с оружием, хотя он, Иуда, украл у римских солдат два меча и принес их этим «верным ученикам»! Он один – до конца, до последнего вздоха – с Иисусом! Осуществляются ужас его и мечта. Искариот поднимается с колен у подножия Голгофского креста. Кто вырвет по­беду из его рук? Пусть все народы, все грядущие поколения притекут в эту минуту сюда – они обнаружат лишь позорный столб и мертвое тело.