Том 4. Пьесы. Жизнь господина де Мольера. Записки покойника - Михаил Афанасьевич Булгаков Страница 22

Темно.

Чтец. И по непреодолимой таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день передались одновременно во все концы войска.

Сцена XII[55]

Чтец. В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел, не поднимая глаз.

Курган. Пушечный грохот. Наполеон один. Большой портрет мальчика — короля Рима[56].

В медленно расходившемся пороховом дыму в лужах крови лежали лошади и люди. Такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще Наполеон!

Он с болезненной тоской ожидал конца того дня, которому он считал себя причастным, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы (какой нужно было ему еще славы!). Одно, чего он желал теперь, — отдыха, спокойствия и свободы.

Адъютант, истомленный, входит на курган.

Чтец. «Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят», — сказал адъютант.

Наполеон. Ils en veulent encore?[57]

Адъютант. Sire?[58]

Наполеон. Ils en veulent encore, donnez leur-en![59]

Адъютант уходит.

Чтец. «Им еще хочется, — сказал Наполеон, — ну дайте им еще!» И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять покорно стал исполнять ту печальную нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.

Темно.

Сцена XIII[60]

Перевязочная палатка. Гул орудий несколько слабее. Но кроме него слышен непрерывный жалобный стон, и крики людей, и карканье воронья. Раненый солдат лежит, ждет очереди. Черноволосый унтер-офицер с завязанной головой и рукой стоит подле него и возбужденно рассказывает.

Черноволосый унтер-офицер. Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали. Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю.

Из внутреннего отделения палатки фельдшера выносят перевязанного князя Андрея и кладут его на скамейку.

Раненый солдат. Видно, и на том свете господам одним жить!

Доктор (фельдшерам). Взять, раздеть!

Фельдшера уносят раненого солдата. Доктор брызжет в лицо Андрею водой, тот приходит в себя. Тогда доктор молча целует его в губы и выходит туда, куда унесли раненого солдата.

Черноволосый унтер-офицер (возбужденно). Подойди только лезервы. Подойди только лезервы! (Уходит.)

Фельдшера выносят смертельно раненного Анатоля Курагина, кладут. Тот без сознания.

Андрей (смотрит на Анатоля, говорит слабо). Вьющиеся волосы, их цвет мне странно знакомы... Кто этот человек? Кто этот человек? Он — Курагин! А вот чем он так близко и тяжело связан со мною? В чем связь этого человека с моею жизнью? Наташа! С тонкой шеей, руками, с готовым на восторг испуганным, счастливым лицом. Наташа! Я вспомнил все. Я желал встретить этого человека, которого презирал, для того чтобы убить его или дать ему случай убить меня! (Плачет.) Люди, люди и их и мои заблуждения!..

Доктор (быстро выходит с фельдшерами, подходит к Анатолю, всматривается, целует его в губы). Что стоите? Выносите мертвого.

Темно.

Сцена XIV[61]

Чтец. Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, на которых сотни лет сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревни Бородина.

Ночь. Курган и поле, покрытое телами. На курган выходит Пьер с фонарем.

Пьер. Одно, чего я желаю всеми силами своей души, это чтобы вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях я буду в состоянии понять самого себя и все то, что я видел и испытал. Но этих обычных условий нигде нет! Но они ужаснутся[62], ужаснутся того, что они сделали! (Возбужденно.) L’Russe Besuhof![63] Я убью Наполеона![64] (Садится на землю и затихает у фонаря.)

Появляется Солдат с котелком. Пауза.

Солдат с котелком. Эй! Ты из каких будешь?

Пьер. Я? Я? (Пауза.) Я по-настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сражение и потерял своих.

Солдат с котелком. Вишь ты! Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку. (Садится, подает котелок.)

Пьер жадно ест.

Тебе куды надо-то? Ты скажи.

Пьер. Мне в Можайск.

Солдат с котелком. Ты, стало, барин?

Пьер. Да.

Солдат с котелком. А как звать?

Пьер. Петр Кириллович.

Пауза. Послышался топот, потом шаги. Выходит Берейтор.

Берейтор. Ваше сиятельство, а уж мы отчаялись.

Пьер. Ах да...

Солдат с котелком. Ну что, нашел своих? Ну прощавай! Петр Кириллович, кажись?

Пьер. Прощай. (Взявшись за карман.) Надо дать ему?..

Чтец. Нет, не надо.

Темно.

Конец второго действия

Действие III

Сцена XV[65]

Последний августовский день. В доме Ростовых. Все двери растворены, вся мебель переставлена, зеркала, картины сняты. Сундуки, сено, бумага, веревки. Слышны голоса во дворе — люди укладывают вещи на подводы. В передней робко показывается Бледный раненый офицер.

Мавра Кузьминишна. Что ж, у вас, значит, никого нет в Москве? Вам бы покойнее где на квартире.

Наташа появляется в зале, слышит эту фразу.

Вот хоть бы к нам. Господа уезжают.

Бледный офицер. Не знаю, позволят ли. Вон начальник. Спросите.

Наташа (выходит в переднюю, говорит в открытое окно). Можно раненым у нас остановиться?

Майор (входит в переднюю). Кого вам угодно, мамзель? (Подумав.) О да, отчего ж, можно. (Выходит.)

Бледный офицер также.

Наташа (Мавре Кузьминишне). Можно, он сказал, можно.

Мавра Кузьминишна. Надо все-таки папаше доложить.

Наташа. Ничего, ничего, разве не все равно! На один день в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.

Мавра Кузьминишна. Ну уж вы, барышня, придумаете. Да