Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла Страница 23

Ямы теперь были полны розоватых углей, а их стены пылали жаром. Томас, которому оказали помощь значительно большую, чем та, в которой он нуждался, выкатил бочонок вина, установил его в люльку, забив в её конец втулку, и выбил затычку. Истекая соком, огромные куски мяса висели над огнём, а угли вспыхивали белым пламенем. Мясо, которое получили от забитой на пастбище скотины и повесили жариться, было превосходным. Трое мужчин вынесли кадушку с salsa и вернулись за баком, в котором обычно кипятили бельё, полным бобов. На закуску к разливному вину женщины принесли кислого хлеба и выложили на стол горку булок с золотистым припёком. Индейцы потихоньку собрались на задворках в тесную толпу, а, когда мясной запах разлился в воздухе, у детей, которые играли, всё ещё робея, потекли слюнки.

Перед началом фиесты Джозеф совершил обряд, о котором ему рассказал Старый Хуан, такой древний и такой естественный, что Джозефу показалось, будто он сам вспомнил о нём. Он взял со стола оловянный кубок и подошёл к бочонку, где пенилось, играя, красное вино. Когда кубок наклонился, он поднял чашу на уровень своих глаз, а затем вылил её на землю. Снова наполнив кубок, он на этот раз осушил его четырьмя жадными глотками. Отец Анхело покачал головой и улыбнулся откровенности, с которой всё было проделано. Совершив обряд, Джозеф подошёл к дереву и плеснул немного вина на его кору; у себя за спиной он услышал тихий голос священника, говорившего:

— Нехорошо так делать, сын мой.

Джозеф обернулся к нему.

— Что вы имеете в виду?

Но отец Анхело понимающе и немного грустно улыбнулся.

— Будьте поосторожней в роще, сын мой. Иисус спасёт лучше, чем идолы.

И его усмешка смягчилась, ибо, как и всякий знающий человек, отец Анхело был мудр. Джозеф, который весьма бесцеремонно отвернулся и зашагал было прочь, остановился и вернулся назад.

— Вы всё понимаете, отец?

— Нет, сын мой, — сказал священник. — Я-то понимаю совсем немного, а вот церковь понимает всё. Для церкви всё запутанное становится простым, и я понял то, что вы делали, — продолжил отец Анхело. — Вот что получается: дьявол владеет этой страной многие тысячи лет, а Христос — совсем недавно. Как и в любом новообращённом народе, где старые обычаи сохраняются надолго, иногда тайно, а иногда немного изменившись, чтобы соответствовать общему укладу нового порядка, здесь, сын мой, некоторые из старых привычек упорно сохраняются даже под властью Христовой.

Джозеф сказал:

— Спасибо. Я думаю, что мясо уже готово.

Помощники вилами перевернули куски мяса в ямах, а гости, с оловянными кубками в руках, выстроились в очередь к бочонку с вином. Гитаристы выпили виски, их обслужили первыми, ведь солнце было ещё высоко, а им предстояло потрудиться. Проглотив свою закуску, они, в то время, как другие люди ещё ели, уселись полукругом на ящики и принялись наигрывать, подстраиваясь друг под друга и подбирая танцы; они должны были звучать как один пылкий и страстный музыкальный инструмент. Старый Хуан, знавший характер музыки, держал их кубки всегда полными виски.

Вот две пары вышли на площадку для танцев и, неспешно переступая ногами, начали двигаться в непрерывном церемонном танце, сопровождая его всеми поклонами и медленными телодвижениями. Пульсирующий ритм гитар вскоре обернулся зажигательными мелодиями. К бочонку с вином снова выстроилась очередь, и многие пары вернулись на танцевальную площадку с гораздо большим, чем раньше, помутнением рассудка. Гитаристы, ощутившие эту перемену, теперь больше жали на басовые струны, ритм участился и окреп. Площадка теперь была полна гостей, которые хотели немного потанцевать, но, взявшись за руки, лишь едва переступали ногами. У ям возникли индейцы, которые, не благодаря, стали брать предложенные им хлеб и мясо. Потом, жуя мясо и кусая чёрствый хлеб, они плотной толпой окружили танцующих. Резкий ритм стал уже назойливым, и индейцы начали в такт ему передвигать ноги, но их лица по-прежнему ничего не выражали.

Музыка не прекращалась. Она всё звучала и звучала в неизменном колотящемся ритме. Снова и снова кто-то из музыкантов, не переставая правой рукой перебирать струны, протягивал свою левую руку за бокалом с виски. Снова и снова танцующие покидали площадку, чтобы подойти к бочонку с вином, опрокинуть кубок и быстро вернуться назад. Парами уже больше не танцевали. Руки тянулись, чтобы обнять каждого, кто был в пределах досягаемости, колени подгибались, а ноги мерно переступали в такт медленным ударам гитарных струн. Танцоры начали с низкого гула, извлекая ноту из глубин горла и в изнеможении выдавливая её наружу.

Звук достиг четверти тона, и множество голосов подхватили ритм. Целые участки забитой до отказа танцевальной площадки заходили ходуном, подстраиваясь под ритм. Гул, который поначалу вызвал смех и громкие шутки, нарастал и усиливался, вызывая жуткую дрожь. Один мужчина был замечателен своим высоким ростом, другой — силой своего голоса, одна женщина была красоткой, другая — сердитой толстушкой, но сейчас всё изменилось. Танцующих уже нельзя было отличить друг от друга. Лица расплылись от восторга, плечи расправились, каждый стал частью танцующего тела, а душой этого тела был ритм.

Гитаристы с ярко блестящими, широко открытыми глазами походили на демонов, они ощущали свою власть и стремились получить власть ещё большую. Струны звенели в унисон. Мануэль, который утром смущённо улыбался, скаля зубы, откинул голову назад и на высокой пронзительной ноте протяжно бормотал бессмысленный набор слов. Танцующие затянули ритмичные припев. В этот момент заиграл ещё один музыкант, и хор ответил ему.

Солнце миновало зенит и спускалось к холмам, когда с запада подул сильный ветер. Танцующие один за другим вернулись к вину и закускам. Джозеф с горящими глазами стоял немного поодаль. Переступая чуть дрожащими ногами, он чувствовал усталость двигавшегося в танце тела, но не сливался с ним. Он с радостью думал: «Мы все должны что-то обрести здесь. Каким-то образом мы на мгновение должны соединиться с землёй!». С каждым звуком басовых струн его радость росла, у него появилась неожиданная уверенность, которая всё усиливалась. «Сейчас что-то произойдёт. Ведь это как усердная молитва».

Бросив взгляд на западные холмы, он увидел высокую и грозную макушку облака, движущегося с моря, и понял, что произойдёт. «Конечно, — сказал он, — оно принесёт дождь. А когда уходит сила такой молитвы, что-нибудь может и случиться». Он спокойно наблюдал за тем, как устрашающего вида облако закрывало горы и подкрадывалось к солнцу.

Томаса такие проявления необузданных чувств пугали, как путают животных раскаты грома, поэтому, когда начались танцы, он ушёл в сарай. Теперь ритмичные звуки доносились и к нему, а он стоял, ухватившись за лошадиную спину, стремясь успокоить самого себя. Через некоторое время неподалёку от себя он услышал тихое всхипывание и, подойдя к месту, откуда оно доносилось, обнаружил Бартона, который, стоя на коленях перед стойлом, хныкал и молился. Стряхнув с себя остатки страха, Томас рассмеялся.

— В чём дело, Бартон, тебе не нравится фиеста?

Бартон сердито воскликнул:

— Говорю тебе, это — служение дьяволу! Ужас! И прямо у нас! Сначала этот служитель дьявола со своими деревянными идолами, а потом вот такое!

— Тебе это что-то напоминает? — с невинным видом осведомился Томас.

— Напоминает мне? Мне это напоминает ведьмовскую ворожбу и чёрный шабаш. Мне это напоминает всё то, что творят в мире дьявольские язычники.

Томас сказал:

— Ступай-ка ты со своей молитвой, Бартон. Знаешь, что мне приходит на ум? Что слушаешь ты вполуха! Ведь это как совместная молитва. Как будто какой-нибудь великий евангелист просвещает людей.

— Это — служение дьяволу, — громко повторил Бартон. — Нечистое служение дьяволу, говорю тебе. Если бы я знал, я бы отсюда уехал.

Томас хрипло рассмеялся и, отойдя, уселся на ясли; он слушал, как молится Бартон. Когда ритм гитарных струн заглушал молитву Бартона, он испытывал удовольствие.

Чёрная туча, которая, пока Джозеф наблюдал за ней, всё увеличивалась в размерах и, казалось, перестала двигаться, поглощая всё небо, внезапно закрыла солнце и заглотила его. Туча была такой плотной и тяжёлой, что тьма скрыла землю, а от гор стал исходить яркий и резкий свет, подобный блеску металла. Через мгновение после того, как скрылось солнце, облако пронзила золотая пика, спотыкаясь и перекатываясь, прогрохотал гром и над вершинами гор, погружающихся в этот грохот, пробежала ещё одна вспышка света.

Музыка и танцы немедленно прекратились. Словно дети, разбуженные звуками землетрясения, танцоры вскинули сонные испуганные глаза. Ещё на миг, полусонные и удивлённые, они оставались растерянными, но затем сознание вернулось к ним. Они тут же бросились к коновязи и, пристёгивая постромки и поводья, стали запрягать лошадей и выезжать за ограду. Чтобы флажки и неиспользованные фонарики не намокли, гитаристы убрали их в дорожные сумы.