Василий Великанов - Повесть об укротителе Страница 23

— Ребята, нравится вам?

— Нравится, — робко, тихо ответили мальчишки.

— Ну так давайте, ребята, пошумим и похлопаем. Да погромче!

Ребята постарались: все разом они так громко закричали, захлопали в ладоши и засвистали, что звери шарахнулись в разные стороны, собаки залаяли и даже попугай в сарае затараторил: «Тико-тико-тико». — Тише, ребята! — остановил их Николай Павлович. — Вы уж очень громко; и не свистите. На свист мы не рассчитываем.

Шуметь стали потише, и животные успокоились,

— А ну, ребята, — сказал Николай Павлович, — несите сюда всё, что есть у вас из музыки.

Мальчишки разбежались по своим домам и тут же притащили кто балалайку, кто гармошку, гитару, мандолину, колокольчик, скрипку и свисток. Не было барабана и «тарелок». Их заменили пустым бочонком и двумя печными заслонками.

Во время репетиции самодеятельный шумовой оркестр заиграл так нестройно и дико, что Мария Петровна заткнула уши и убежала в дом,

— Это не музыка, а жуть какая-то, — оказала она. Заметили Ладильщиковы, что погода на зверей действует: сырая их угнетает, а в жару они ленивы и сонливы, когда же наступала вечерняя прохлада, звери оживлялись я становились даже более понятливыми и послушными,

Пришлось проводить репетиции вечерами, на заходе солнца.

Но иной раз случалось с каким-нибудь зверем что-то странное и непонятное. Как будто никто и не обижал его, а он, невесёлый, раздражительный, плохо слушается, не хочет работать. В таких случаях приглашали ветврача Добросмыслова, который с помощью Николая Павловича и Марии Петровны тщательно и неторопливо осматривал заскучавшего зверя, подробно расспрашивал о «работе», а, наконец, делал свое заключение,

— Ничего опасного не нахожу. Просто нервное перенапряжение. Перегрузили их «работой», и наступило торможение. Все делайте в меру, Это доставит им удовольствие и пользу,

— Доктор прав, — говорил Николай Павлович, — У зверей плохое настроение. Сделаем сегодня выходной,

Ваня удивлялся. И у зверей, оказывается, тоже есть какое-то «настроение», Значит, они тоже что-то переживают?..

ВАНИНА ЛЮБОВЬ

В те дни, когда у зверей не было бодрого рабочего «настроения», Николай Павлович и Ваня посещали уголок Дурова и физиологическую лабораторию профессора Левковича, которая находилась недалеко, в Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Профессор сам их приглашал к себе посмотреть, как он выражался, «науку». Василий Александрович казался Ване необыкновенным человеком. Профессор! Он всё знает о жизни организма и даже то, что не видно простым глазом. Много у него в лаборатории разных подопытных животных: и собак, и кроликов, и пестрых морских свинок, и белых мышей с розовыми стекляшками глаз, и лягушек.

Когда же Ваня посмотрел в микроскоп на плавательную перепонку лягушечьей лапки, он поразился: какой бурный поток крови в жилочках-капиллярах, будто мчатся горные ручейки с камешками. И в этом — жизнь! Кровь несёт живительный кислород. А вот обезглавят лягушку, а потом поднесут к её лапке раскаленную иглу — и безголовая лягушка отдергивает лапку. Это — рефлекс, идущий через спинной мозг.

Как всё это интересно!

Профессор Левкович охотно показывал любознательным гостям свою лабораторию, а потом вёл их в музей, и там они осматривали маленьких голых зародышей, заспиртованных в больших банках, и сухие чучела животных и птиц.

Профессор много рассказывал о происхождении жизни, о нервной системе, о рефлексах.

— Прошу заметить, мои дорогие друзья, — говорил он, — мы не сможем как следует понять поступки животных, если не будем знать, как они жили раньше, на воле. Укротитель, не знающий физиологии животных, будет подобен шофёру-ремесленнику, который сел за руль, не ведая об устройстве мотора.

Профессор сам иногда посещал домашний зверинец Ладильщиковых и наблюдал животных во время кормёжки, дрессировки.

Как-то он пришёл к Ладильщиковым со своей лаборанткой Верой Батаевой, тоненькой, чернявенькой девушкой. Она принесла с собой небольшой ящичек, в котором, в гнездышках, стояли разные пузырьки и пробирки, лежали иглы, вата и шприц. Надо было взять кровь у зверей из уха, но Вера побоялась войти в клетку. Кровь брал Ваня и перед миловидной девушкой почувствовал себя героем. На зверя надели намордник, с обеих сторон встали Николай Павлович и Мария Петровна и, придерживая зверя, отвлекали его ласковым разговором и поглаживанием. А Ваня в это время делал иглой на ухе зверя царапину и капельку крови превращал в тоненький мазок на стеклышке. Просушив мазки и завернув в белую бумагу, Вера унесла их в лабораторию на исследование.

Однажды, когда Вера пришла к ним одна, Ваня отозвал Николая Павловича в сторону и смущаясь, тихо сказал:

— Дядя Коля, разрешите мне пойти с Верой.

— Зачем?

— Я помогу ей кровь отнести и посмотрим в микроскоп.

— Да что там и нести-то — четыре стеклышка? — удивился Николай Павлович.

— Вера мне книгу интересную обещала…

— Ну, ладно, иди. Только не допоздна.

С этого дня Ваня стал часто уходить вечером в академию.

Он садился на скамейку в скверике около цветочной клумбы, против памятника Тимирязеву и, ожидая Веру, много раз перечитывал слова учёного, высеченные на мраморном постаменте: «Большевики, проводящие ленинизм, работают для счастья народа и приведут его к счастью». А что такое счастье? Хоть и шел уже Ване восемнадцатый год, но если бы ему задали такой вопрос, он не мог бы сразу ясно и толково ответить на него. «Счастье — это, наверно, хорошая жизнь для всего народа…» — думал он.

Ваня подолгу любовался главным корпусом академии. Такой он красивый и солидный, как дворец. Посредине, наверху, небольшая башенка и часы с золочеными стрелками, а на самой верхушке башни висит медный колокол. «Как на колокольне у нас в селе…» — думал Ваня.

Вера приходила в белом платье. У неё пышно кудрявились короткие чёрные волосы. При встрече с Ваней она смущённо улыбалась и краснела. Посидев в скверике, они уходили в парк, раскинувшийся за главным зданием. Со стороны поля к парку примыкало большое озеро. В старинном парке много лип — и старых, кряжистых, и молодых, высоких, стройных. Под их кронами темновато и прохладно, пахнет свежей зеленью.

Ваня стеснялся брать Веру под руку — он никогда ещё так не ходил, хотя ему и очень хотелось быть поближе к Вере. Ухватившись мизинцами рук, они бродили по парку. Под их ногами шелестел густой пырей, словно шептал им:

«Будьте такими же сильными, как я, глубоко вросший корневищем в землю».

— Ваня, а где у тебя отец и мать? — спросила Вера,

— Отца нет. Погиб на войне, а мама в Семёновке.

— Как же она тебе позволила со зверями работать?

— Она не позволяла. Я сам ушёл. А потом смирилась. Я к ней каждый год езжу, помогаю.

— Уж очень работа у тебя, Ваня, опасная и неинтересная, — кормить зверей да чистить клетки.

— Кому как, а мне нравится, — проговорил он, — я ведь ассистент у Николая Павловича.

— Какой же ты ассистент? — усмехнулась Вера, Ваня насупился:

— Я такой же помощник, как ты у своего профессора. Допустим, Николай Павлович захворал или ещё что — я за него выступлю.

— А ты не боишься?

— Сначала немного робел, а потом свыкся. Звери меня не трогают. Они уважают тех, кто к ним хорошо относится.

Бывали у Вани и Веры такие моменты, когда они подолгу молчали, и им обоим было радостно, приятно. Шел как бы молчаливый душевный разговор, и никому не хотелось спугнуть эту счастливую тишину.

Иногда они катались на лодке, и Вера тихо пела задумчивую песню:

Вот вспыхнуло утро.Румянятся воды.Над озером быстрая чайка летит.Ей много простору, ей много свободы, У чайки луч солнца крыло серебрит.

Когда же на башенке главного здания медный колокол бил два часа ночи, Вера тихо вскрикивала;

— Ой, Ваня, поздно! Иди.

Трамваи уже не ходили, и Ваня добирался домой пешком. Он бежал напрямик: надо было до рассвета быть дома. А то ругать будут. На пути его— сосновые рощи, перелески, дачи и луга, покрытые росой. От росы ноги становились влажными, но Ваня этого не замечал. Он чувствовал в себе такую силу, что готов был бежать десятки километров!

На горизонте розоватой полоской занималась утренняя заря и становилась всё краснее и краснее, охватывая чуть ли не полнеба.

Ваня не шёл в калитку. Она была заперта, и ему не хотелось беспокоить спящих людей, которые ему стали близкими, почти родными. Он перелезал через забор и прыгал. С басовитым лаем к нему бросался огромный пес, но, услышав знакомый голос, замолкал и ласкался.

Ваня залезал на сеновал и, усталый и радостный, ложился на приготовленную ему постель. Ух, как тут хорошо! Пахнет сеном, словно чаем. А вот у изголовья стоит кувшинчик с молоком и краюха белого хлеба. Это всё бабушка приготовила, Ваня засыпал не сразу. Растянувшись на спине и глядя в серую дощатую крышу, он мечтал. Разные мысли сумбурно перескакивали с одной на другую, обрывались, кружились и, сталкиваясь, как бабочки вокруг огня, горячо волновали воображение. Ване хотелось быть красивым, сильным и знаменитым. И всё это для того, чтобы больше понравиться Вере.