Марсель Эме - Вуивра Страница 23

Тем временем Реквием, поглощённый мыслью о том, что он встретит Робиде у себя дома, пришёл в лихорадочное возбуждение.

— На улицах Доля я её не нашёл, но это потому, что она побежала на вокзал в Бедюг, чтобы поехать оттуда на девятичасовом поезде. А может, она нашла какую-нибудь повозку, чтобы добраться домой, и у неё не было времени зайти за мной в кафе. А ты как думаешь, Арсен?

— Всё может быть.

Арсен без всякой надобности хлестнул лошадь кнутом по ногам. От неожиданности она скакнула в сторону, едва не утащив повозку в канаву, а потом понеслась галопом. Устыдившись, он голосом успокоил лошадь, и она опять перешла на шаг.

— Мы вот подъезжаем, и я всё больше волнуюсь, — продолжал Реквием, — но в глубине-то души я прекрасно понимаю, что она не вернулась. Поезд, он ведь уходит очень поздно, а для того чтобы подсесть в телегу к кому-нибудь из наших, она слишком горда. Что такое для неё деревенские жители? Да трижды ничего, просто отбросы. А я для неё что такое? Я, Реквием? Просто пень какой-то. Так себе, свиная шкура. Что уж там обманывать себя? Человек я грубый, и я сам это знаю. Ведь такой женщине, как она, с такими манерами и всё прочее, чего ей возиться с каким-то там Реквиемом? Я ведь мужлан. А у неё сплошные каникулы. Она не знает, что такое работа. Она живёт в своём мире, чего там! В мире, о котором мы, наш брат, даже и представления не имеет. Дай ей литр вина, пачку табака, и вот она уже грезит целый день. И я, глупый босяк, ещё надеюсь найти её. Она даже и про моё существование, наверное, забыла.

И всё-таки в Реквиеме теплился луч надежды, а если он не позволял себе верить в то, что Робиде, может быть, уже вернулась, так это было скорее желание не гневить завистливых богов и отвести беду. По мере того как близилось к концу их путешествие, он проявлял всё большую нетерпеливость и на последнем подъёме перед Во-ле-Девером даже слез с телеги и начал подталкивать её сзади, чтобы помочь лошади. Когда показались первые дома деревни, он окликнул шедшую мимо женщину.

— Лоиза! Ты часом не видела, не проходила тут малышка?

— Какая малышка?

— Робиде, какая же ещё!

— Ах, Робиде! — прыснула Лоиза. — А я и не поняла. Если бы ты спросил про маленькую старушонку, тогда бы я поняла. Нет, не видела я её.

Обиженный Реквием отвернулся, не сказав в ответ ни слова благодарности. Но когда они проехали ещё немного, он не смог удержаться и спросил попавшегося им навстречу старика.

— Скажите-ка, Эрнест, вы не видели, не проходила тут Робиде?

Старик, которому вообще казался неприличным любой вопрос, относящийся к женщине, которая ведёт такую распутную жизнь, сурово ответил:

— Нет, мальчик мой, я видел, как проходила какая-то свинья с мордой, чёрной от навозной жижи, но это была свинья, которая ходит на четырёх копытах.

Арсен поторопил лошадь, чтобы прервать диалог, но Реквием и сам не горел желанием продолжать разговор. Он огорчился. Им владело ощущение, что красота и грация поруганы. Не находя слов, чтобы выразить это чувство, он спросил:

— Ну а ты, что ты вот думаешь о Робиде?

— А я вот думаю, если хочешь знать, что в целом свете нет больше таких, как она, — ответил Арсен.

Реквием улыбнулся, вздохнул с облегчением, почувствовав себя отмщённым. Ему хотелось расцеловать Арсена за такое справедливое суждение.

— Давай-ка заглянем к Жюде, — предложил он. — Выпьем вместе бутылочку. Я плачу.

— Я бы не прочь, но меня ждут дома, а я уже опаздываю. Ты не думай, я вовсе не ломаюсь. Как-нибудь в другой раз, ведь мы ещё увидимся.

Реквием расстроился. Его сердце переполняла признательность. Растроганный, желая выразить овладевшее им отеческое чувство к Арсену, он заявил:

— Если ты вдруг сдохнешь раньше меня, Арсен, ты получишь от меня такую могилу, какая мало у кого есть. Помни об этом хорошенько.

Произнося эти слова, он рассекал воздух ладонями, словно ножом гильотины, рисовал стенки могилы и показывал, какие они будут ровные.

— Благодарю тебя, — ответил Арсен без всякой иронии. — При случае я не откажусь.

Он остановил повозку на перекрёстке Распятия, и Реквием сошёл. Могильщику оставалось пройти каких-нибудь триста метров до домика, где он жил, — чуть пониже кладбища. Прежде чем идти туда, он перекрестился перед большим крестом из кованого железа, стоявшим на каменном основании, и в виде исключения вознёс молитву к Господу: «Господи Иисусе, — сказал он вполголоса, — сделай так, чтобы я встретил Робиде, когда приду домой. Если она дома, я обещаю тебе зарезать кролика и отнести его священнику вместе с литром красного вина. Я не из тех, кто скажет, а не сделает. За вином я сейчас же зайду к Жюде. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Да будет так». И Реквием тут же начал выполнять обещание. У Жюде он взял большую бутылку за сто су, чтобы удача уж точно была на его стороне. К несчастью, в пути его одолела сильная жажда, и исключительно из человеческого отношения к самому себе он позволил себе пригубить глоток вина из святых даров. Он думал всего лишь промочить глотку, но жажда подвела его. Он залпом опорожнил треть бутылки. Оценив понесённый бутылкой ущерб, он выпил и две остальные трети, ибо понял, что теперь уже Господь не сможет внять его мольбе. И действительно, Робиде дома не было.

Когда Арсен подъехал к своему дому, было почти два часа. Во дворе у Мендёров залаяла собака, которая затем побежала за его повозкой. Арсен попытался хлестнуть её кнутом, но не очень стараясь. Он был в хорошем настроении, и теперь его собственное мнение о Викторе казалось ему преувеличенным, во всяком случае, чересчур суровым. Он признавал, что все люди не без слабостей и винить нужно только обстоятельства. Если взять, например, его самого и Вуивру, то получается, что его поведение по отношению к домочадцам выглядит совсем не безупречным, и если бы о его приключении прознали в деревне, это повредило бы всей семье. Что же касается Белетты, то козни Виктора сводились пока лишь к его, Арсена, предположениям, не имеющим сколько-нибудь реального основания.

Дома позавтракали поздно, и жизнь во дворе только-только начинала пробуждаться. Дети, поевшие самостоятельно, давно ушли в школу. Пока женщины мыли посуду, Виктор за приоткрытыми решётчатыми ставнями, наверное, читал газету. Юрбен только что вытащил из колодца ведро с водой и сейчас нёс его на конюшню. Несколько кур клевали хлебные крошки на пороге кухни. Остальные спали на навозной куче по другую сторону дома. Возвращаясь из города, Арсен, сам не отдавая себе в этом отчёта, не оставался равнодушным к зрелищу этой спокойной фермерской жизни, испытывая нечто похожее на умиление.

Белетта как раз выпускала коров из стойла, чтобы отогнать их на Старую Вевру, где они паслись вот уже целую неделю, и Леопард суетился между ними. Бросив стадо, она побежала к повозке Арсена, а он с удовольствием смотрел на её тоненький силуэт школьницы, на спутавшиеся от бега пряди жёлтых волос, на остренькое личико, возбуждённое от радостного любопытства. Он остановил повозку у пруда, на обочине дороги. Собака Мендёров, с лаем бежавшая за повозкой, как-то сразу унялась, увидев Леопарда, и осторожным шагом отправилась к себе на двор. Белетта осведомилась у Арсена, удачной ли оказалась для него поездка. Он с улыбкой глядел на неё и жестом, смысл которого было легко отгадать, трогал лежавший под скамейкой свёрток. Глаза Белетты заблестели.

— Девятью девять? — спросил Арсен.

— Восемьдесят один.

— Хорошо. Теперь мне ясно, что я должен сделать.

Он достал перевязанный лентой свёрток и отдал его в руки Белетты. Коробка оказалась тяжёлой. Белетта, не ожидавшая такого большого подарка, зарделась. Арсен был счастлив и, склонившись над ней, внимательно наблюдал за всеми её движениями. Она развязала ленту, сняла крышку и, развернув шелковистую бумагу, обнаружила куклу в розовом платье, мирно спавшую в своей коробке. Лицо у неё побледнело и, подняв глаза на Арсена, она спросила сдавленным, дрожащим от волнения голосом:

— Ты эту куклу купил мне?

— Да. За то, что ты выучила таблицу умножения.

Сжав от злости губы, Белетта схватила куклу за ногу и изо всех сил швырнула её в пруд. По щекам у неё катились слёзы ярости. Она взяла свой пастушеский посох, который перед тем положила на телегу, и, не оборачиваясь, погнала перед собой вышедшее на дорогу стадо коров. Арсен ошарашенно смотрел, как по пруду плывёт его восьмидесятипятифранковая кукла. Вода быстро пропитала розовое платье, через шарниры проникла в тело. Две утки, искавшие корм у берега, подплыли и стали кружиться вокруг непонятного предмета, от которого теперь из воды торчала только голова. Когда в воду в свою очередь погрузился и розовый атласный чепчик, Арсен тряхнул вожжами и повернул повозку к двум ореховым деревьям. Кухонные жалюзи были открыты, и Виктор, показавшийся в оконном проёме, с едва заметной улыбкой наблюдал, как въезжает во двор его младший брат. Когда на пороге появились Луиза и её невестка, между собаками началась драка. Леопард и Кровопуск после осторожных маневров сближения бросились с рычанием друг на друга. Арсен, не теряя спокойствия, остановил лошадь перед дерущимися собаками, слишком увлечёнными яростью первой атаки, чтобы обратить на него внимание. Спрыгнув со своего сиденья с хлыстом в руке, он схватил Кровопуска за ошейник и принялся лупить его рукояткой хлыста. Он хлестал пса методично, без явного гнева и в удобном для себя темпе. Собака Мендёров выла как следует. И хозяева её наверняка слышали этот вой. Леопард, лишённый возможности испытать чувство возмездия, жалел, что у него таким образом отняли противника. Зрелище трёпки и вой избиваемого пса пробудили в нём тягостные воспоминания, и он, не ощущая никакой радости, поплёлся прочь к своему коровьему стаду. Когда Арсен решил наконец, что пересчитал Кровопуску все рёбра, он отпустил собаку. К нему подошли мать и свояченица, а Виктор, бормоча себе под нос, принялся бранить его, обозвав хамом, скотиной, мерзавцем и букой.