Бернарден Сен-Пьер - Поль и Виргиния. Индийская хижина Страница 23

Я привел его домой. Здесь я нашел его мать и госпожу де-ла-Тур в состоянии отчаяния, которое все усиливалось. Особенно удручена была Маргарита. Живые характеры, мимо которых незаметно проходят мелкие неприятности, менее всего умеют бороться с большим горем.

Она сказала мне: «О мой добрый сосед, сегодня ночью мне казалось, что я вижу Виргинию, всю в белом, посреди рощ и прекрасных садов. Она сказала мне: «Я наслаждаюсь блаженством, достойным зависти». Затем, улыбаясь, она приблизилась к Полю и увлекла его за собой. Когда я старалась удержать своего сына, то почувствовала, что сама отделяюсь от земли и следую за ним с неизъяснимым блаженством. Тогда я захотела проститься с моей подругой и тотчас же увидела, что она следует за нами вместе с Марией и Домингом. Но наиболее удивительным кажется мне то, что госпожа де-ла-Тур в эту ночь видела сон, сопровождавшийся подобными же видениями».

Я ответил ей: «Друг мой, я думаю, что на свете ничто не совершается без божьего соизволения. Сны иногда предвещают правду».

Госпожа де-ла-Тур рассказала мне точно такой же сон, который приснился ей в ту же ночь. Я никогда не замечал у этих двух дам склонности к суеверию; я был поражен совпадением их снов и не сомневался в душе, что они сбудутся. Мнение, что правда открывается нам иногда во сне, распространено среди всех народов земли. Величайшие люди древности верили в это; между прочим — Александр, Цезарь, Сципион, оба Катона и Брут, — люди немалого ума. Ветхий и Новый завет дают нам множество примеров сбывшихся снов. Что касается меня, то в данном случае мне достаточно собственного моего опыта, и я не раз убеждался, что сны — это предупреждения, которые даются нам некоей разумной силой, принимающей в нас участие. Оспаривать или защищать путем рассуждения вещи, превышающие знания человеческого разума, невозможно. Однако, если человек — лишь образ бога и если во власти человека передавать свои намерения на другой конец света при помощи тайных и скрытых средств, то почему бы Разуму, управляющему вселенной, не употреблять тех же средств с такой же целью? Друг утешает друга письмом, которое проходит через множество царств, вращается среди ненависти народов и приносит радость и надежду человеку. Почему же верховный покровитель невинности не может придти какими-либо тайными путями на помощь добродетельной душе, надеющейся лишь на него? Разве ему необходимы внешние знамения, чтобы исполнить свою волю, — ему, вечно действующему во всех своих творениях при помощи внутреннего труда?

Почему сомневаться в снах? Жизнь, полная стольких преходящих и суетных затей, разве не тот же сон?

Как бы то ни было, сновиденье моих злосчастных подруг вскоре сбылось. Поль умер спустя два месяца после смерти дорогой своей Виргинии, имя которой он непрестанно повторял. Маргарита встретила смерть через неделю после кончины сына с такой радостью, какую доводится испытывать только добродетели. Она самым нежным образом простилась с госпожой де-ла-Тур, «в надежде, — как сказала она ей, — на сладостное и вечное соединение. Смерть — величайшее благо, — прибавила она, — следует стремиться к ней; если жизнь — наказание, надо желать окончания его; если она — испытание, надо просить, чтобы оно было кратким!»

Правительство приняло на свое попечение Доминга и Марию, которые не могли уже служить и не надолго пережили своих госпож. А бедный Фидель умер от тоски почти одновременно со своим хозяином.

Я перевел к себе госпожу де-ла-Тур, которая выказала среди столь великих несчастий невероятную силу духа. Она утешала Поля и Маргариту до последней минуты, как будто для нее не существовало собственного горя. Когда она больше не видела их, она говорила мне о них каждый день, как о дорогих друзьях, которые находятся по соседству. Однако она пережила их только на один месяц.

Вспоминая о тетке, она была далека от того, чтобы упрекать ее в своих несчастиях, и молила бога простить ее и смягчить ужасные нравственные страдания, которые, как мы узнали, она испытала тотчас же после того, как отослала Виргинию с такой бессердечностью. Эта жестокосердная родственница вскоре понесла наказание за свою жестокость: прибывшие корабли привезли известия, что она стала подвергаться припадкам безумия, делавшим для нее жизнь и смерть одинаково нестерпимыми. Она то упрекала себя в преждевременной кончине своей прелестной племянницы и в последовавшей смерти ее матери, то восхваляла себя за то, что оттолкнула далеко от себя обеих негодниц, которые, как она выразилась, опозорили ее семью своими низкими склонностями. Иногда она впадала в бешенство при виде того множества бедняков, которым полон Париж. «Отчего не отправляют умирать всех этих бездельников в колонии?» — кричала она. Она прибавляла, что идеи гуманности, добродетели, религии, усвоенные всеми народами, — только политические выдумки государей. Потом, внезапно впадая в противоположную крайность, она предавалась суеверному ужасу, который повергал ее в смертный страх. Она спешила приносить щедрые подаяния богатым монахам, наставлявшим ее, умоляя их умилостивить божество, как будто богатства, в которых она отказала несчастным, могли быть угодны отцу людей. Часто воображение рисовало ей огненные селения, пылающие горы, среди которых блуждали отвратительные призраки, призывая ее громкими именами. Она бросалась к ногам своих наставников и изобретала сама для себя мучения и казни, ибо небо, праведное небо посылает жестоким душам ужасные верования.

Так провела она несколько лет, переходя от неверия к суеверию, одинаково ненавидя и жизнь и смерть. Но конец столь жалкому существованию положило то самое обстоятельство, ради которого она пожертвовала своими естественными чувствами. Ее сильно печалило сознание, что все ее состояние после смерти перейдет к родственникам, которых она ненавидела. Поэтому она постаралась продать большую часть его. Но родственники, воспользовавшись припадками безумия, которым она была подвержена, заперли ее как сумасшедшую, а имущество отдали под опеку. Так-то сами богатства довершили ее гибель; и подобно тому, как они ожесточили сердце своей обладательницы, так развратили они и сердца тех, кто их добивался. Она умерла, сохраняя, к довершению несчастий, до самого конца настолько рассудка, чтобы сознавать, что она ограблена и презираема теми самыми людьми, мнением которых она руководилась всю жизнь.

Рядом с Виргинией, под теми же бамбуками, похоронили ее друга Поля, а около них — нежных их матерей и верных слуг. Над их скромными могилами не воздвигли мраморных памятников, не вырезали надписей, посвященных их добродетели, но память о них осталась неизгладимою в сердцах тех, кому они делали добро. Тени их не нуждаются в блеске, которого они избегали при жизни; но если их еще занимает то, что происходит на земле, они любят, конечно, блуждать под соломенными крышами, где обитает трудолюбивая добродетель, дабы утешать бедность, недовольную своей долей, поддерживать в сердцах молодых возлюбленных долгое пламя, вкус к естественным благам, любовь к работе и страх перед богатством. Голос народа, молчавший у памятников, воздвигнутых во славу царей, дал некоторым частям этого, острова названия, которые увековечивают гибель Виргинии. Близ Янтарного острова, среди подводных камней, есть место, называемое, по имени корабля, который погиб здесь, везя ее из Европы, проливом «Сен-Жерана». Оконечность этой длинной полосы земли, которую вы видите за три мили отсюда наполовину затопленной морскими волнами, — та самая, которую «Сен-Жеран» не мог обогнуть накануне урагана, чтобы войти в гавань, — называется Мысом Несчастья; а вот прямо перед нами, в конце этой долины, — Бухта Могилы, где была найдена Виргиния наполовину погребенной в песке, точно само море пожелало принести тело ее семье и отдать последний долг ее стыдливости на тех самых берегах, которые она почтила своей невинностью.

Молодые люди, связанные столь нежным союзом! несчастные матери! дорогая семья! Эти леса, дававшие вам тень; эти источники, бежавшие для вас; эти холмы, на которых вы вместе отдыхали, всё еще оплакивают гибель вашу. Никто после вас не осмелился возделывать рту заброшенную землю, никто не восстановил эти скромные хижины. Ваши козы одичали, ваши виноградники запустели, ваши птицы разлетелись, и здесь слышны теперь лишь крики коршунов, которые кружатся высоко над этой скалистой котловиной. А я, с тех пор как не вижу вас более, подобен другу, у которого нет более друзей, отцу, который потерял детей своих, путешественнику, блуждающему по земле, где он остался одиноким.

С этими словами добрый старик удалился, проливая слезы; и у меня текли они не раз в течение этой мрачной повести.

ИНДИЙСКАЯ ХИЖИНА

Вот короткая индийская повесть, в которой содержится больше истин, нежели во многих исторических сочинениях. Я задумал ее в виде приложения к отчету о путешествии на Остров Франции, выданному мною в свет в 1773 году и подготовляемому к переизданию с добавлениями. Поскольку речь там идет у меня об индусах, живущих на этом острове, мне захотелось присоединить также изображение нравов, какие наличествуют в самой Индии, использовав для этой цели довольно примечательные сведения, раздобытые мною. Таким-то образом я придумал происшествие, которое и связал с одним историческим анекдотом, образующим вступление. Я имею в виду компанию английских ученых, посланных лет тридцать тому назад в разные части света для собирания сведений по нескольким научным вопросам; я видел одного из них, который отправился в Индию, чтобы способствовать прогрессу истины. Однако ввиду того, что это происшествие оказалось как бы независимой вставкой в мой труд, я счел более уместным издать ее отдельно.