Оноре Бальзак - Физиология брака Страница 24

Размышление IX

Эпилог

Верные своему обещанию, мы изложили в первой части нашего сочинения общие причины, приводящие семейные союзы к тому прискорбному положению, которое мы только что описали, и, набрасывая эти брачные пролегомены, указали способ избежать несчастья, назвав ошибки, которых не следует совершать.

Однако эти предварительные соображения остались бы неполны, если бы, пролив некоторый свет на непоследовательность наших идей, нравов и законов в отношении предмета, волнующего почти всех смертных, мы не попытались бы коротко обрисовать политические причины этого общественного недуга. Разве не обязан истинный философ, вскрыв тайные пороки того или иного установления, задаться вопросом, отчего и как наши нравы сделали это установление порочным.

Система законов и нравов, правящая сегодня женщинами и браком во Франции, есть плод древних верований и традиций, не имеющих ничего общего с вечными принципами разума и справедливости, утвержденными великой революцией 1789 года.

Три великих потрясения повлияли на судьбу Франции: римское завоевание, христианство и вторжение франков. Каждое из этих событий наложило глубокий отпечаток на землю, законы, нравы и дух нации.

Греция, стоящая одной ногой в Европе, а другой — в Азии, избрала свои супружеские установления под действием неги, разлитой в южном климате; она обязана ими Востоку, где ее философы, законодатели и поэты черпали потаенную мудрость Египта и Халдеи. Полное затворничество женщин — плод палящего азиатского солнца — легло в основу законов греческих и ионийских. Гречанки не покидали пределов мраморного гинекея. Отечество ограничивалось для древних греков родным городом, и немногочисленным юношам, растрачивавшим молодые силы прежде всего в нелегких гимнастических упражнениях, без которых в те героические времена невозможно было отличиться в воинском искусстве, для удовлетворения просыпающейся страсти хватало куртизанок, связанных множеством уз с изящными искусствами и религией.

Рим в начале своего царственного пути заимствовал у Греции принципы законодательства[148], способные привиться под итальянским небом, и среди них — абсолютную несвободу замужней женщины. Сенат, понимая, как много значит для республики добродетель, насаждал строгость нравов посредством чрезвычайного усиления власти мужней и отцовской. Зависимость женщины от мужчины сделалась повсеместной. Восточное затворничество предстало долгом, нравственным законом, добродетелью. Отсюда — храмы, посвященные богине Целомудрия или святости брачных уз, отсюда — цензоры, приданое, законы против роскоши, почтение к матронам и все прочие основы римского права. Не случайно три переворота в государственном устройстве Рима явились следствием трех покушений на целомудрие трех римлянок[149]; не случайно появление женщин на политическом поприще становилось предметом особых указов! Прославленные римлянки, обреченные быть только супругами и матерями, проводили жизнь в четырех стенах, посвящая свои дни воспитанию будущих властелинов мира. Рим обходился без куртизанок, ибо римские юноши истощали силы в бесконечных сражениях. Распутство вторглось в жизнь лишь с приходом к власти императоров-деспотов[150]; впрочем, и в эту пору предрассудки, рожденные древними преданиями, оставались столь живучи, что женщины никогда не играли на римском театре. Все эти сведения пригодятся нам для быстрого обзора истории брака во Франции.

Покорив галлов, римляне навязали покоренным свои законы, но не сумели истребить в душах наших предков глубокое почтение к женщинам, которых древние верования представляли вестницами божества. Тем не менее в конце концов римские законы приобрели абсолютное главенство в том краю, что звался Gallia togata[151] и что слыл краем законов писаных; впрочем, в тех краях, где люди руководствовались обычным правом, брачные установления также многое переняли от Рима и его права.

Однако, пока шла эта борьба законов с нравами, Галлию захватили франки, нарекшие ее сладостным именем Франции. Эти северные воители принесли с собою галантность, рожденную в хладном климате, где мужчины, в отличие от ревнивых деспотов Востока, не держат своих подруг взаперти и не нуждаются в множестве жен. Больше того, женщины, почти обожествляемые северными мужчинами[152], согревали их частную жизнь своими красноречивыми чувствами. Сонная чувственность нуждалась в разнообразии возбудителей, в переходе от силы к нежности, в раздражении мыслей и мнимых преградах, какие воздвигает перед влюбленными женское кокетство, — иначе говоря, в тех уловках, которых мы коснулись в первой части нашей книги и которые как нельзя лучше отвечают потребностям людей, рожденных в умеренном климате Франции.

Итак, удел Востока — безумные страсти, черные кудри и гаремы, богини любви, роскошь, поэзия и памятники искусства. Удел Запада — свобода женщин, всевластие их белокурых головок, галантность, феи, колдуньи, глубокие потрясения души, нежные волнения меланхолии и любовь до гробовой доски.

Две эти системы, возникшие в противоположных частях земного шара, скрестили оружие во Франции; часть ее территории, «земля ок»[153], хранила верность восточным верованиям, меж тем как другая, «земля ойль»[153], берегла те традиции, что приписывают женщине волшебную власть над миром. На языке «ойль» любовь требует покровов, на языке «ок» любить — значит видеть.

В самый разгар этой схватки во Франции восторжествовало христианство, проповедницами которого сделались женщины[154], а святыней — женщина под именем Матери Божией, занявшая в бретонских, вандейских и арденнских лесах то место, что занимали прежде идолы, обитавшие в дуплах древних друидических дубов.

Религия Христа, являющаяся прежде всего законом нравственным и политическим, наделяла душой все живые существа, провозглашала их равенство перед Богом[155] и укрепляла рыцарские принципы северных племен — впрочем, названные принципы уравновешивались другими: Церковь почитала наследником Христа верховного первосвященника, пребывающего в Риме, она ввела в употребление латинский язык, сделавшийся общим языком всей Европы, наконец, монахи, писцы и законники способствовали повсеместному триумфу кодекса законов, найденного некиим солдатом при разграблении Амальфи[157].

Следственно, два принципа, один из которых оставлял женщину на положении рабыни, а другой возводил ее в звание госпожи[156], продолжали свое противоборство, причем каждый ковал себе новое оружие.

Салический закон[158], это заблуждение, ставшее правом, провозгласил гражданское и политическое рабство женщины, но не отнял у нее власти нравственной, ибо охвативший всю Европу рыцарский дух поддержал нравы в их борьбе против законов.

Таковы причудливые корни нашего национального характера и нашего законодательства; ведь начиная с тех давних эпох, когда философический взгляд на историю еще не пробудился и не утвердился в обществе, Францию столько раз сотрясали общественные катаклизмы, ее столько раз взнуздывали феодализм, крестовые походы, Реформация, борьба королевской власти с аристократией, деспоты и церковники, что женская доля неизменно оставалась во власти прежних противоречий. Кому было дело до женщин, до политического воспитания и супружеских прав в те годы, когда феодалы оспаривали право на престол у королей, когда Реформация грозила отнять его у тех и других, а народ пребывал в небрежении, забытый и священством и империей? По выражению госпожи Неккер[159], женщины играли в периоды всех этих великих потрясений роль пуха, насыпанного в ящики с фарфоровой посудой: никто не придает ему ни малейшего значения, но без него вся посуда тотчас разбилась бы вдребезги.

В ту пору замужние француженки являли собою закрепощенных королев, рабынь, которые разом и наслаждаются волей, и страдают в узилище. Противоречия, вызванные борьбою этих двух принципов, постоянно проявлялись в общественном устройстве, порождая в нем тысячи странностей. Физическая природа женщины оставалась так мало известной, что недуги слабого пола слыли плодами чудес[160], колдовства или злоумышления. Существа, которых закон объявлял неправоспособными и требовал взять в опеку, в обыденной жизни почитались как богини. Подобно императорским вольноотпущенникам, они одним мановением ресниц раздавали престолы, решали исход сражений, дарили или отнимали состояния, устраивали государственные перевороты, вдохновляли на кровавые преступления и на подвиги добродетели, — и при этом не владели ничем, включая право распоряжаться собственной судьбой. Они были разом и счастливы, и несчастны. Черпая силу в своих слабостях и инстинктах, они устремились за пределы той сферы, какую отвели им законы, и выказали себя всемогущими в зле и беспомощными в добре; добродетельные из нужды — в чем мало чести — и порочные без меры, обвиняемые в невежестве, но отлученные от образования, они не умели быть толком ни матерями, ни супругами. Посвящая все время страстям, лелея их в своей груди, они предавались франкскому кокетству, но при этом, подобно древним римлянкам, проводили жизнь в стенах замков, воспитывая будущих воинов. Поскольку в законодательстве уживались разные системы, всякая француженка могла следовать собственной склонности, и Марьон Делорм[161] соседствовали в свете с Корнелиями, добродетели — с пороками. Репутация женщин была столь же смутна, сколь и повелевавшие ими законы: одни смотрели на женщину как на существо, промежуточное между человеком и животным, как на злую тварь, которую надобно по рукам и ногам связывать законами и которую природа создала наряду с прочими забавами лишь для утех противоположного пола; другие видели в ней падшего ангела, источник счастья и любви, единственное создание, заслужившее, чтобы мужчины поклонялись ему и тем утешали в жестоких бедствиях. Если единства не было в политических установлениях, откуда было ему взяться в нравах?