Уильям Теккерей - Кэтрин Страница 24

Итак, в то время как отец его, женившись на деньгах, влачил в пышных хоромах существование галерного раба, а мать, как говорится, покрыв грех венцом, жила степенной мужнею женой в своей деревне, юный Том Биллингс рос там же, в Уорикшире, забытый и отцом и матерью. Но было ему вредиачертаво от Рока однажды воссоединиться с ними и оказать немалое влияние на судьбу обоих. Порой путешественник в Йоркском или эксетерском дилижансе задремлет уютно в своем уголке, а проснувшись, видит, что он уже перенесся на шестьдесят или семьдесят миль от того места, где Морфей смежил ему веки; вот и в жизни подчас мы сидим неподвижно, а Время, бедняга-труженик, бежит и бежит себе, днем и ночью, без передышки, без" остановки хотя бы на пять минут, чтобы промочить горло, и будет бежать так до скончания века; так пусть же читатель вообразит, что с тех пор, как он в последней главе расстался с миссис Хэйс и с другими почтенными персонажами этой повести, промчалось семь лет, в течение которых все наши герои и героини шли предначертанными им путями.

Не столь уж приятно описывать, как муж семь лет плотничал или занимался иным каким ремеслом, а жена семь лет беспрестанно точила его, бранилась и проклинала свою долю; по этой причине мы и решили опустить рассказ об этих первых супружеских годах мистера и миссис Джон Хэйс. "Ньюгетский календарь" (бесценное пособие для всех популярных романистов нашего времени) сообщает, что за эти семь лет Джон Хэйс трижды или четырежды покидал свой дом и, побуждаемый вечным недовольством жены, пробовал приискать себе новое занятие; но всякий раз, прискучив этим новым занятием, очень скоро возвращался к семейному очагу. Потом родители его умерли, оставив ему в наследство малую толику денег и плотницкую мастерскую, где он до поры до времени и продолжал работать.

А что же сталось за эти семь лет с капитаном Вудом, иначе говоря, с Броком и с прапорщиком Макшейном — единственными, о ком мы еще ничего не сказали? Примерно еще с полгода после пленения и освобождения мистера Хэйса эти достойные джентльмены с должной осмотрительностью и с заслуженным успехом предавались занятию, прославленному подвигами знаменитого. Дюваля, хитроумного Шеппарда, бесстрашного Терпина и многих других героев известнейших наших романов. И настолько прибыльным было это занятие для капитана Вуда, что пошла молва, будто где-то у него припрятан целый клад; и, верно, он бы еще и еще приумножал свои богатства, если бы его воровская карьера вдруг не оборвалась по велению Рока. Они с прапорщиком угодили на каторгу — стыд сказать! — за кражу трех оловянных кружек; дело было в Эксетере, куда они прибыли только в то утро и никто их там не знал, поэтому никаких других обвинений им предъявлено не было. Однако же правительство ее величества со всей суровостью судило их за упомянутую кражу и приговорило к семи годам ссылки за океан, на каковой срок по существовавшему обычаю они были отданы в полную собственность виргинским плантаторам. Вот так — увы! сильные всегда поступают со слабейшими, и не одному честному малому пришлось проклинать тот день, когда он имел неосторожность вступить в столкновение с законом.

Итак, все итоги подведены. Граф в Голландии со своей супругой; миссис Кэт с муженьком в Уорикшире; мистер Томас Биллингс с приемными родителями там же неподалеку; а оба храбрых воина способствуют росту и процветанию табачных и хлопковых плантаций в Новом Свете. Все это произошло в антракте, а теперь динь-делень-динь-делень-динь-динь, занавес поднимается и начинается следующее действие. Кстати сказать, в конце представления занавес падает, но это только так, между прочим.

Предполагается, что на этом месте, как бывает в театре, оркестр начинает играть нечто мелодичное. Люди встают, потягиваются, зевают и снова усаживаются на свои места. "Кому угодно портеру, элю, лимонаду, сидру!" выкликают в партере, протискиваясь между рядами сидящих там джентльменов. Но, как обычно, никому ничего не угодно; и вот уже занавес снова идет вверх: "Тсс, тсс, тсс-сс-сс! Снимите шляпу!" — несется со всех сторон.

Уже шесть лет миссис Хэйс наслаждается супружеской любовью мистера Хзйса, но небо не пожелало благословить сей союз наследником и продолжателем рода. Она сумела забрать неограниченную власть над своим господином и повелителем, спешившим, в меру своих сил и возможностей, исполнить любую ее прихоть по части нарядов, увеселительных поездок в Ковентри и Бирмингем и тому подобное, — ибо Джон Хэйс, при всей своей скупости, научился не жалеть денег для ее и своего удовольствия; в когда все прихоти исполняются, то вполне естественно ожидать появления все новых и новых; так в конце концов ей вдруг взбрело на ум вернуть себе сына. Заметим, кстати, что она никогда не говорила мужу о существовании такового, хотя ее былая связь с графом не составляла для него тайны, — во время супружеских ссор миссис Хэйс любила вспомнить о роскоши и счастье, которыми некогда наслаждалась, и с издевкой попрекнуть его тем, что он согласился подобрать графские объедки.

Итак, она твердо решила (не сообщив, однако, о своем решении мужу), что возьмет мальчика к себе, хотя ни разу за все семь лет, живя на расстоянии двадцати миль, не подумала навестить его; а любезный читатель сам знает, что если его дражайшая половина что-либо решила — идет ли речь о новой шали, о ложе в Опере, о выездной карете, о том, чтобы брать уроки пения у Тамбурини, провести вечер в таверне "Орел" на Сити-роуд или проехаться омнибусом в Ричмонд выпить чашку чаю и чего покрепче в "Роз-коттедж-отель", — читатель любого звания, высокого или низкого, знает сам, что если супруга Читателя чего-либо пожелала, она своего добьется; отвратить это не более возможно, чем отвратить подагру, долги или седину; у меня, кстати, есть и то, и другое, и третье — и жена у меня тоже есть.

Короче, если женщина себе что забрала в голову, так оно и будет: муж откажет — вмешается Судьба (flectere si nequeo и т. д.; [24] впрочем, не люблю цитат). Так и в случае миссис Хэйс; ей помогала некая тайная сила, преследуя собственную зловредную цель.

Кому не известно действие этой силы — страшного, всепобеждающего Духа Зла? Кто среди своих друзей и знакомых не встречал людей, чей предначертанный удел — горести и несчастья? Иные называют учение о роке жестоким, что до меня, я скорей склонен видеть в нем благо для человека. Куда легче, изнемогая под бременем грехов, считать себя безвольной игрушкой судьбы, нежели полагать, что мы сами — с нашими неистовыми страстями и запоздалыми раскаяниями, с нашими пустозвонными замыслами, столь смехотворно жалкими в своей постыдной беспомощности, с нашими смутными, зыбкими, самонадеянными потугами на добродетель и нашей непреодолимой тягой к пороку, — что каждый из нас сам кузнец своих радостей и печалей. Если мы зависим от собственных усилий, многого ли стоят эти усилия перед могуществом обстоятельств? Если мы должны надеяться на самих себя, прочны ли такие надежды? Оглянитесь на прожитую жизнь, и вы увидите, как и вами и ею распоряжалась судьба. Вспомните все свои успехи и неудачи. Ваших ли рук делом были те и другие? Желудочная колика преграждает вам путь к наградам и почестям; яблоко, шлепнувшееся вам на нос, возносит вас на вершину мировой славы; внезапное разорение делает из вас негодяя, хотя вы всегда были честным человеком и в душе им остались; козырная масть на руках или шесть удачных бросков костей на всю жизнь делают из вас честного человека, хотя вы были, остались и всегда будете негодяем. Кто наслал болезнь? Кто повинен в падении яблока? Кто ввергнул вас в нищету? И кто, наконец, так перетасовал колоду, чтобы вновь вернуть вам и козыри, и славу, и добродетель, и благополучие? Случай, скажете вы, — пусть, но, стало быть, когда в помосте перед церковью Гроба Господня открывается люк и веревка затягивается на чьей-то шее — в том, что жизни бедняги настает конец, тоже виноват случай. Только мы, смертные, при всей нашей прозорливости, не видим веревки, охватывающей нашу шею, и не знаем, когда и при каких обстоятельствах упадет занавес.

Но revenons a nos moutons: вернемся к кроткому агнцу мистеру Томасу и к белоснежной овечке миссис Кэт. Прошло семь лет, и ей стало казаться, что она горячо желает вновь увидеть свое дитя. Этому желанию суждено было сбыться; вы сейчас узнаете, как в скором времени, без особых трудов с ее стороны, сын к ней вернулся.

В один июльский день тысяча семьсот пятнадцатого года, на проезжей дороге, милях в десяти от Вустера можно было увидеть двух путников, у которых была одна лошадь на двоих — плохонькая гнедая кобыленка под плохоньким седлом, к задней луке которого приторочен был объемистый вьюк; не следует понимать это так, будто они вдвоем сидели в седле на манер рыцарей-храмовников; нет, просто они ехали верхом поочередно. Один из спутников был непомерного роста детина, рыжий, носатый, облаченный в линялый военный мундир; другой был в цивильном платье, потрепанном и старом, как и сам он, человек, судя по всему, видавший виды. Однако бедность, сквозившая в их обличье, не мешала обоим находиться в отменном расположении духа. Из каждых трех миль не менее двух на лошади ехал старший. Вот и сейчас он сидел в седле, а его долговязый спутник шагал рядом такими шажищами, что казалось, пожелай он показать свою прыть, ему ничего не стоило бы в короткое время оставить лошадь далеко позади, и только дружеские чувства к всаднику его удерживают.