Симон Вестдейк - Пастораль сорок третьего года Страница 24

Придя домой, Бовенкамп немедленно занялся Яном. Тот не стал распространяться, но не отрицал, что был близок с Марией. Будь он разговорчивей, он бы непременно сказал фермеру, что дело нечисто: 16 июня Мария заявила ему, что у нее нет настроения, а 10 июля прибежала сказать матери, что ждет ребенка, а в этот промежуток у них с Марией ничего не было. Но Ян ин'т Фелдт без всяких околичностей согласился жениться, после чего на розыски Марии послали в деревню обоих мальчишек.

В тенистой части двора стояла большая беседка. Деревья здесь не росли, но сюда падала тень от дома, и потому всегда было прохладно. Неподалеку был сложен в кучу навоз. За ним находился сарай с пристройкой, где помещался мелкий скот, позади — гумно, и чуть дальше — амбар. Полуденные часы подпольщики проводили в беседке, что отнюдь не было вызовом судьбе, потому что на фоне белых, как гипс, летних облачков отчетливо выделялись рыжие волосы Ван Ваверена, который то сидел, то шагал по дамбе, то, повернувшись к ней спиной, складывал козырьком руки и оглядывал дорогу до самой деревни либо, забыв о своих обязанностях, предавался мечтам.

Было около четырех часов дня, когда из зимней кухни, примыкавшей к жилым комнатам, донеслись обрывки приглушенного разговора. От стены со стороны беседки кухню отгораживала кладовка для сыров, но все три окна были открыты настежь, и нелегальные без труда разбирали все, о чем там говорили, только Бовенкампа почти не было слышно, так как он старался понизить голос. Вместе с ним в кухне были его жена и Мария.

— Ненавижу его… этого немого… чтобы мне самой онеметь на всю жизнь… да, ни за что… Этот индеец… Начхать я хочу на то, что вы обо мне думаете! — Эти слова вызвали взрыв ярости у матери, выразившийся в словах: «Бесстыжая тварь! Не успела оглянуться, и уже другой!»

Потом они, видимо, погрузились в вычисления и выкрикивали названия месяцев: «июнь, июль», а Бовенкамп успокоительно произнес: «Надо спросить его самого… Пастор сказал…»

Сидевшие в беседке только тогда поняли, что же все-таки произошло, когда Мария истерически закричала: «И вовсе он не энседовец, а порядочный парень… сама знаю, за кого мне выходить…» На этом разговор кончился, кто-то хлопнул дверью, а немного погодя закрылось окошко чердачной комнатки Марии, выходившей на другую сторону, теперь из кухни доносилось только тихое гудение голосов Бовенкампа и его жены.

Но еще до истерических выкриков Марии Грикспоор высунул из беседки свою белобрысую кудрявую голову с нахлобученной на нее форменной пилоткой, которую он носил с любовью, и спросил:

— Что же это такое?

— Rumor in casa[26],— сказал Кохэн. — Этим должно было кончиться.

— Да о чем они, черт побери? — Грикспоор еще больше высунулся, так, что чуть было не вылетел из беседки вместе со стулом, и все, кроме Яна ин'т Фелдта, сдержанно засмеялись.

— По-моему, они говорят о тебе, — начал было Грикецоор, но тут громко закричала Мария, и все затихли, даже Кохэн, поглядывавший на Яна, иронически вскинув брови. Лицо Яна оставалось непроницаемым. В поношенном костюме и сером на молнии свитере, который дал ему Мертенс, он сидел, невозмутимо скрестив на груди руки, продолговатые глаза его еще больше сузились, впрочем, так казалось — солнечные лучи падали как раз в тот угол, где он сидел.

Ван Ваверен на дамбе показывал жестами, что удивлен, почему его не сменяют, но в ответ ему махали — продолжай мол, выполнять свой гражданский долг. Молодой Грикспоор едва сдерживал себя.

— Что же теперь будет? — то и дело спрашивал он, ерзая на стуле или швыряя камешками в кошку.

И только когда Ян ин'т Фелдт поднялся на дамбу, чтобы сменить Ван Ваверена, у них развязались языки.

— Скажи своей мамочке, что дела твои плохи, — сказал Кохэн.

— Может, они просто разругались, — предположил Мертенс, зажмурив свои томные глаза.

— С Яном трудно разругаться, — заметил Грикспоор.

— И с ней тоже, — сказал Кохэн, — с этой телкой.

— Как ни крути, она шлюха, — добавил Грикспоор.

— Круглое ничтожество, — сказал Кохэн.

Прибежавшего Ван Ваверена ввели в курс дела. Эту обязанность взял на себя Кохэн.

— Ну, Кор, что здесь творится! Наша Мария дала отставку своему амстердамскому дружку. Поносит его, называет «индейцем» и «немым»… здорово сформулировала, никто, кроме нее, так бы не смог. Выходит, если только она не завралась, что она спуталась с вонючим мофом, единственное оправдание которого заключается в том, что он не служит в CС, а СС в вольном переводе означает «сукин сын».

— Вот сволочь, — сказал Ван Ваверен, доставая сигарету из лежавшей на столе пачки Мертенса. — С мофом, черт ее возьми… Ну и не поздоровится же ей!

— Да, и еще как! Придется ей, как кончится война, проститься со своими гнусными белыми волосенками, а мы, дорогие друзья, будем наблюдать, злорадствовать и ликовать, и каждый из нас, как пострадавший, потребует, чтобы ему дали локон…

— Перестань, Ван Дейк, — оборвал его Мертенс. — И потом, это неправда. В последнее время она каждый вечер ходила с Яном гулять.

— Исключая субботы, — заметил Грикспоор, — а по субботам она возвращалась…

— Ах, черт, ведь правда! Недели две-три назад она вообще не ночевала дома и, конечно, была с этим мофом…

— Не похитил ли он ее? — предположил Ван Ваверен.

— Или пытался похитить, — сказал Мертенс, — а вы…

— Хватит дурака валять, — строго сказал Кохэн. — Прежде всего факты, а уж потом выводы. Ты еще не все знаешь, Кор. Видишь ли, мы обратили внимание на то, что семейка Бовенкампов никак не разберется в хронологии каких-то чисел в июне и в июле. Вы еще молокососы, да и вообще какие-то тронутые, но все-таки должны знать, что в жизни молодых девушек календарь играет большую роль. Если наша сельская благодетельница Дирке в разговоре с дочкой упоминает девятнадцатое июня, да еще раздраженно, так это вовсе не значит, что она имеет в виду барнефелдских наседок, которые с девятнадцатого июня перестали нестись. Нет, это значит: «Ступай, дочка, к врачу, и немедленно!»

— Прибавление семейства, — сказал развитый не по годам Грикспоор и на сорок пять градусов откинулся назад вместе со своим стулом, держась за обвитую жимолостью решетку.

— Неужели от мофа? — широко раскрыв глаза, спросил Ван Ваверен.

— Соблюдение мер предосторожности никогда не было ее сильной стороной, — пожимая плечами, сказал Кохэн.

— Или от мофа, или от Яна, — сказал Мертенс. — А это возможно установить? Я как-то читал, что в таких случаях проверяют кровь. У тебя, например, группа А, В или С, и если у ребенка группа А и у мофа тоже…

— Кто тебе сказал, что у Яна не может быть одна группа крови с мофом? — спросил Кохэн. — К тому же моф этот, наверное, уже давно сбежал, а свою кровь предназначает для более возвышенных целей. Я заяц! Не говорите мне о мофах и особенно о чистоте их крови… да и кроме того, они трясутся над каждой каплей своей крови, даже если она уже ни на что не годится…

— Вряд ли у Яна с мофом может быть одна группа крови, — сказал Грикспоор, — он ведь родом из Индонезии или откуда-то из тех краев.

— Не в этом дело, — сказал Мертенс. — Группы крови, если можно так выразиться, интернациональны. Если у ребенка группа А и у мофа тоже, а у Яна Б или В, то ничего не стоит определить, кто из них отец ребенка.

— Если только не оба отцы, такое тоже бывает… — сказал Грикспоор.

— Я, во всяком случае, могу гарантировать, что я не отец, — сказал Кохэн.

— …по крайней мере у животных, — продолжал Грикспоор и дротянул руку к Мертенсовым сигаретам, но Мертенс поспешил убрать их подальше, — у собак, например, если один с белыми и черными пятнами, а другой совсем белый, я имею в виду двух кобелей, то и…

— Караул! — заорал Ван Ваверен. — Яна нет на посту!

В два прыжка они все были на дамбе. Никого. Они с недоумением смотрели друг на друга, но никто не знал, в чем дело. Щеки Кохэна побледнели. На лицах остальных, коричневых от загара, бледность не была заметна.

— Пойду поищу его, — сказал Грикспоор, — сидит, наверное, на траве у дороги на другой стороне дамбы, на него положиться нельзя… — И он упругим шагом пересек садик и спустился вниз по лесенке с железными перильцами. Остальные продолжали стоять на месте. Они не слышали ни свистка, ни шума машины или велосипедов, никто не кричал; они не видели, чтобы Ян спускался по лесенке… Так они и стояли, недоуменно глядя на гипсового мальчугана в гипсовой шляпе, с книгой в руке. Потом появился Грикспоор, запыхавшись, едва переводя дух.

— Они там, на другой стороне дамбы, внизу, Ян и Бовенкамп… О чем-то оживленно говорят. Меня не заметили…

— Может, удастся услышать, о чем они говорят… — сказал Мертенс.

— Где они? — резко спросил Кохэн.