Герман Банг - У дороги Страница 24

— Убери тарелку, Мария, — сказала она.

Подали уток, Кьер предложил тост за здоровье Бая.

— Вот узе у кого золотое сердце, вот уж кто друг так друг. Твое здоровье!

Гости оживились, усердно чокались друг с другом. Заговорили о центрифугах, о новых ценах на рогатый скот.

— А ну, старина, — за удачный год! Бай выпил еще стакан.

Щеки Катинки пылали, лица гостей виделись ей сквозь какую-то мутную пелену. Она прижалась к спинке стула и смотрела на жующего Бая.

— Оно само течет в рот, просто само течет в рот, — убеждал Катинку Кьер, наливая ей в бокал старого бургундского.

— Спасибо, спасибо.

Помещик Мортенсен попросил разрешения поднять бокал… Мортенсен встал и освободил шею от салфетки… Словом, он просит разрешения поднять бокал…

Когда помещик Мортенсен поднимал бокал, он становился набожным… В пятой фразе он непременно поминал тех, «кто ушел ранее нас» и взирает на нас с горних высот…

Еще не было случая, чтобы не нашелся кто-нибудь, кто взирает на Мортенсена с горних высот…

«Свойские ребята» повесили носы и уставились в тарелки.

Катинка почти не слышала, что говорит Мортенсен. Она крепко ухватилась руками за сиденье стула, кровь то приливала к ее щекам, то сбегала с них.

Господин Мортенсен закончил свой тост и пожелал отведать еще кусок утки.

— Милая фру, ваши утки — объедение.

Катинка слышала смутный гул голосов. Когда она встала, ей пришлось опереться о край стола.

Гости перешли в кабинет Бая, Катинка снова рухнула на стул. Бай возвратился.

— Все сошло отлично, Тик, просто блестяще… И ты держалась молодцом…

Катинка выпрямилась на стуле и улыбнулась.

— Да, — сказала она… — Сейчас вам подадут грог…

Бай удалился. Катинка сидела за опустевшим столом, уставленным бутылками и недопитыми стаканами.

Из кабинета доносился хохот и громкий нестройный говор — слышался голос Кьера…

— Отнеси туда лампы, — сказала Катинка. Каждый раз, когда Мария открывала дверь кабинета, до Катинки долетали взрывы хохота.

— Вы бы легли, фру, — сказала Мария.

— Еще успею…

— Ради этих-то обжор. — Мария так хлопнула кухонной дверью, что Катинка вздрогнула.

Посреди стола осталась одна-единственная свеча… Большой, неприбранный стол грустно глядел в полумраке.

Катинка так устала. Посидеть бы здесь тихонько в уголке и собраться с силами.

Мария расхаживала из кухни в кабинет, хлопая дверями…

Как они веселятся… Кто-то запел, — кажется, Свенсен…

Катинка сидела в своем уголке, прислушивалась к голосам и смотрела, как Мария проходит в освещенную дверь со стаканами и бутылками…

Все будет точно так же и тогда, когда она умрет и о ней забудут…

— Мария, — сказала она.

Она попыталась встать и уйти, но не смогла и ухватилась за стену. Мария довела ее до кровати.

— Представляли комедию, а теперь вот и платитесь, — сказала Мария.

Катинка села на край кровати и зашлась в долгом приступе кашля.

— Закрой дверь, — попросила она и снова раскашлялась.

— Надо покормить Бентсена, — сказала она.

— Нажрется еще, успеет, — сказала Мария. Она раздела Катинку и теперь ходила взад и вперед и бранилась на чем свет стоит.

Свенсен густым басом пел в кабинете:

О мой Шарль, ты пришли мне письмо?Как, бывало, когда-то…

Звякали бокалы.

— Тише, — кричал Кьер. — Эй вы, приятели, тише!

…Катинка задремала было, но проснулась. Вошел Бай.

— Ну, повеселились на славу, — сказал он. От большого количества спиртного голос его звучал возбужденно.

— Они ушли? — спросила Катинка. — Который час?

— Кажется, полтретьего… В веселой компании время бежит незаметно…

Он присел на край кровати и начал разглагольствовать.

— Тьфу ты, дьявол, какие анекдоты рассказывает этот Свенсен, ну просто умора. — Бай пересказал несколько анекдотов, с хохотом похлопывая себя по ляжкам.

Катинка горела как в огне.

— А вообще-то, наверное, все вранье, — заключил Бай. Перед уходом на него вдруг нашел приступ нежности, и на пороге он рассказал Катинке еще один анекдот про жницу Мортенсена…

— Ну, тебе пожалуй, не мешает отдохнуть, — сказал он. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Утром Катинке стало хуже. Доктор навещал ее теперь по два раза в день.

— Тьфу черт, вот история, — говорил Бай. — Во время дня рождения она держалась молодцом, доктор.

— Да — но больше она уже молодцом не будет, господин Бай, — сказал доктор.

Он запретил кому бы то ни было навещать Катинку. Ей нужен полный покой.

Трактирщица госпожа Мадсен знала об этом. Но неужто нельзя потешить больную и поболтать с ней — небось лежит одна в потемках и утирает слезы.

Мадам Мадсен подощла к кровати Катинки.

В комнате с опущенными занавесями было темно.

— Кто там? — спросила Катинка с подушек.

— Я, — сказала мадам Мадсен. — Трактирщица Мадсен.

— Здравствуйте, — сказала Катинка и протянула ей пышущую жаром руку.

— Ох, какая у вас рука — кожа да кости, — сказала мадам Мадсен.

— Да. — Катинка чуть-чуть шевельнула головой на подушке. — Мне что-то нехорошо.

— Хорошего мало… что и говорить, — сердито сказала мадам Мадсен. Она всматривалась в темноте в похудевшее лицо Катинки.

— Вот до чего доводят пирушки, — сказала она.

— Наверное, я немного устала…

— Еще бы не устать, — сказала мадам Мадсен тем же сердитым голосом.

Чем дольше она сидела в этих печальных сумерках и глядела на несчастное, бледное личико на подушках, тем сильнее распирал ее гнев.

— Да, хорошего мало, — повторила она. — Но ему поделом. И в ярости она рассказала все: про Бая, и про свою служанку, и как давно все это тянется…

— Впрочем, и Густа тоже кое-чем поплатилась… Катинка сначала не поняла… она была такая вялая, ко всему безучастная.

И вдруг ее словно озарило, — широко открытыми глазами она уставилась в лицо мадам Мадсен.

— И вот ради такого аспида женщина себя вгоняет в гроб, — сказала мадам Мадсен.

Она помолчала, ожидая, что скажет Катинка. Но Катинка лежала молча. Только две слезинки скатились по ее щекам.

— Ну, ну, не надо, — сказала мадам Мадсен совсем другим тоном. — Я тоже хороша, дура этакая.

И мадам Мадсен удалилась.

— Мария, — сказала Катинка. — Открой занавески, пусть будет светло.

Мария раздвинула занавеси, дневной свет залил постель Катинки.

— Вы плачете, фру? О чем? — спросила она. Катинка повернулась к свету.

— Болит грудь? — спросила Мария.

— Нет, нет, — сказала Катинка. — Мне хорошо. Она плакала беззвучными отрадными слезами.

Потом слезы иссякли, и она лежала неподвижно, с несказанным миром в душе.

Настали последние дни золотой осени. По утрам яркое солнце затопляло кровать Катинки. Она предавалась сладким грезам, и руки ее тихо поглаживали нагретое солнцем одеяло.

— Фру так хорошо выглядит, — говорила Мария.

— Я и чувствую себя хорошо. — Катинка кивала, не открывая глаз, и снова тихо лежала в лучах солнца.

— Завтра я встану, — говорила она.

— А вы и впрямь теперь можете, фру… Катинка обернулась к окну.

— Словно лето вернулось, — сказала она. — Если бы только я могла завтра встать…

Она все время твердила об этом: только бы встать. Спуститься к беседке под бузиной.

— Какая она сейчас, бузина? Листья еще не опали? А розы? А вишни?.. Как она цвела, вишня, в прошлом году…

— Когда фру уезжала, все соседи наварили варенья, — сказала Мария.

— Вокруг было белым-бело…

Катинка все время вспоминала о саде. И каждую минуту говорила:

— Как ты думаешь, он мне позволит, разрешит мне… — Наверно, если выдастся солнечный день…

Доктор не явился, и после обеда Марии пришлось самой отправиться к нему.

Уже стемнело, а Мария все не возвращалась. Катинка лежала, не зажигая света. Она звонила в маленький колокольчик у кровати.

— Еще не приходила? — спрашивала она.

— Да ведь пока она дойдет туда, пока обратно, — говорил Бай.

— Как долго, — говорила Катинка. Щеки ее пылали лихорадочным румянцем.

Она прислушивалась к каждому скрипу двери.

— В кухне открылась дверь, — говорила она.

— Это метельщик.

— А ее все нет, — говорила Катинка.

— Этак ты опять захвораешь, — говорил Бай.

Она притихла, больше не звонила и ни о чем не спрашивала. Потом услышала, как Мария открыла дверь конторы. Катинка с бьющимся сердцем замерла под одеялом, но не произнесла ни слова.

— Что он сказал? — спросил Бай из конторы.

— На полчасика днем можно, — ответила Мария, — если будет солнечно. А хозяйка спит?