Маленький Цахес, по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман Страница 24

деятельности на пользу государству, заниматься тем временем счетоводством. Улицы перед дворцом, где советникам, философам и естествоиспытателю предстояло заседать, были устланы толстым слоем соломы, чтобы мудрецам не мешал грохот повозок, и именно поэтому не разрешалось барабанить, музицировать и даже громко разговаривать вблизи дворца. А в самом дворце все ходили в толстых войлочных туфлях и объяснялись знаками.

Уже целых семь дней, с раннего утра до позднего вечера, продолжались заседания, а до решения было еще далеко.

Потеряв терпение, князь то и дело посылал передать им, чтобы они, черт возьми, придумали наконец что-нибудь путное. Но это нисколько не помогало.

Естествоиспытатель исследовал в меру своих возможностей естество Циннобера, измерил высоту и длину его нароста на спине и представил совету точнейшие расчеты по этому поводу. Он же внес наконец предложение пригласить на совещание театрального портного.

Каким бы странным ни могло показаться это предложение, со страху и с горя его приняли единогласно.

Театральный портной Кеес был человек необычайно изворотливый, хитрый. Как только ему изложили суть этого трудного дела, как только он ознакомился с расчетами естествоиспытателя, у портного нашелся великолепный способ заставить орденскую ленту сидеть как следует.

Он рекомендовал пришить к грудке и спинке сюртука из вестное число пуговиц и пристегнуть ленту. Проделанный опыт увенчался полным успехом.

Князь пришел в восторг и одобрил предложение совета разделить отныне орден Зеленокрапчатого тигра на разные классы по числу пуговиц, вручаемых вместе с ним. Например, орден Зеленокрапчатого тигра с двумя пуговицами, с тремя пуговицами и т. д. В виде особого отличия, притязать на которое никто больше но мог, министр Циннобер получил орден с двадцатью брильянтовыми пуговицами, ибо именно двадцать пуговиц потребовала странная форма его туловища.

Портной Кеес получил орден Зеленокрапчатого тигра с двумя золотыми пуговицами и поскольку, несмотря на счастливую мысль, осенившую его, князь считал его скверным портным и одеваться у него не хотел, был назначен Действительным Тайным Главным Княжеским Костюмером...

Доктор Проспер Альпанус задумчиво глядел на свой парк из окна своего загородного дома. Всю ночь напролет он составлял гороскоп Валтазара и при этом выяснил кое-что относительно маленького Циннобера. Но важнее всего было для доктора то, что произошло с малышом в саду, когда за ним подглядывали Пульхер и Адриан. Проспер Альпанус готов был уже крикнуть своим единорогам, чтобы те подали ему раковину, потому что он намерен отправиться в Вышний Якобсгейм, но тут к решетчатым воротам парка с грохотом подъехала чья-то карета. Доложили, что с господином доктором хотела бы поговорить фрейлейн фон Розеншён из богоугодного заведения.

— Добро пожаловать, — сказал Проспер Альпанус, и гостья вошла в комнату.

В длинном черном платье, закутанная в покрывало, она походила на почтенную мать семейства. Пораженный странной догадкой, Проспер Альпанус взял свою трость и направил на гостью искрящиеся лучи набалдашника. Казалось, что молнии, треща, замелькали вокруг нее, и она предстала в белой прозрачной одежде, с блестящими стрекозьими крыльями за плечами, с вплетенными в волосы белыми и красными розами.

— Ну и ну, — прошептал Проспер и убрал трость к себе под халат, и гостья снова предстала в прежнем наряде.

Проспер Альпанус любезно предложил ей сесть. Фрейлен фон Розеншён сказала, что давно собиралась навестить доктора в его загородном доме, чтобы познакомиться с человеком, которого вся округа славит как высокоодаренного, творящего добро мудреца. Он, конечно, исполнит ее просьбу взять на себя врачебное попечение о близлежащей женской богадельне, поскольку тамошние старые дамы часто недомогают и не получают никакой помощи. Проспер Альпанус вежливо ответил, что давно уже забросил практику, но в виде исключения будет навещать приютских дам, когда это понадобится, а затем спросил, не страдает ли она сама, фрейлейн фон Розеншён, каким-либо недугом. Гостья заверила его, что лишь изредка чувствует ревматические боли в суставах, когда простужается на утреннем воздухе, но что сейчас она совершенно здорова, и завела какой-то ничего не значащий разговор. Проспер спросил, не выпьет ли она ввиду раннего часа чашечку кофе; Розеншён отвечала, что приютские дамы никогда не пренебрегают такой возможностью. Принесли кофе, но как ни старался Проспер разлить его, чашки оставались пустыми, хотя из кофейника лилось вовсю.

— Ай, ай, ай, — улыбнулся Проспер Альпанус, — это какой-то злой кофе!.. Не угодно ли вам, уважаемая фрейлейн, разлить кофе самой?

— С удовольствием, — ответила та и взялась за кофейник.

Но хотя из него не вытекало ни капли, чашка становилась все полней и полней, и кофе полился на стол, на платье гостьи...

Она быстро поставила кофейник, и кофе сразу же бес следно исчез. Проспер Альпанус и барышня молча обменялись странными взглядами.

— Вы были, — сказала гостья, — вы были, господин доктор, наверно, заняты очень увлекательной книгой, когда я вошла.

— Действительно, — отвечал доктор, — эта книга содержит довольно любопытные вещи.

И тут он хотел раскрыть небольшую книжку в золоченом переплете, лежавшую перед ним на столе. Но это никак не удавалось, ибо книга все время захлопывалась с громким «хлоп-хлоп».

— Ай, ай, ай, — сказал Проспер Альпанус, — попытайтесь-ка вы сладить с этой упрямицей, уважаемая фрейлейн!

Он протянул гостье книжку, которая, едва та дотронулась до нее, раскрылась сама собой. Но все листы из нее выпали и, увеличившись до исполинского формата, зашелестели по комнате.

Барышня в испуге отпрянула. Тогда доктор с силой захлопнул книгу, и все листы исчезли.

— Зачем, — сказал с кроткой улыбкой Проспер Альпанус, — зачем, милостивая государыня, тратить нам время на такие светские пустяки? Ведь то, чем мы до сих пор занимались, — это самые заурядные светские фокусы. Перейдем лучше к более высоким материям.

— Я хочу уйти! — воскликнула барышня и поднялась.

— Ну, положим, — сказал Проспер Альпанус, — без моего согласия это вряд ли удастся. Должен вам сказать, уважаемая, что вы теперь целиком в моей власти.

— В вашей власти, — гневно воскликнула барышня, — в вашей власти, господин доктор?.. Глупое заблуждение!

Тут ее шелковое платье расправилось, и она воспарила к потолку в виде прекраснейшей бабочки-траурницы. Но и Проспер Альпанус тотчас понесся за ней, жужжа и гудя, в виде недурного жука-оленя. Выбившись из сил, траурница порхнула вниз и, превратившись в маленькую мышку, забегала по полу. Но жук, превратившись в серого кота, вприпрыжку погнался за ней с фырканьем и мяуканьем. Мышка поднялась снова блестящим колибри, и тогда вокруг дома раздалось множество странных голосов, налетело, звеня, множество диковинных насекомых, а с ними каких-то странных