Халлдор Лакснесс - Салка Валка Страница 25

— Говорят, ты стал настоящим книжным червем, это правда?

— Не больше, чем прежде, — произнес он, тяжело переводя дыхание.

— Тебе нужно поехать за границу, — сказала девушка, — и поступить в коммерческую школу в Копенгагене. Всем способным молодым людям нужно уезжать за границу. Я знаю многих юношей, которые учатся в коммерческом училище в Копенгагене. Молодой человек никогда не обретет лоска дома, даже если поедет на Юг. Нужно, чтобы мой отец взял на себя расходы за твое учение. Я думаю, он немало зарабатывает здесь на своих бочках с рыбой. Со временем ты сможешь стать управляющим у нас с Тури, — добавила она, сияя прямо ему в лицо снежно-белыми зубами и глазами опытной кокетки. Она говорила спокойно, убежденно, словно уже во все деталях продумала его будущее. Ее смех, ее веселость таили в себе неизъяснимое очарование, столь часто описываемое в заграничных романах.

Юноша смотрел на нее своими глубокими, серьезными глазами. Краска постепенно сошла с его лица, и оно стало бледным, как полотно.

— Я мечтаю уехать отсюда хотя бы на Юг, — пробормотал он.

— Поезжай за границу, ты должен поехать, — заявила авторитетным тоном она, — Кто не был за границей, тот ничего не понимает… Я, например, была даже в Берлине. Посмотри, Бибба, ты не находишь, что у него красивые волосы? У тебя очень красивые волосы, Али, и станут еще красивее, если ты подстрижешь их немного. Подумать только, до чего изменился ребенок! Он был совсем мальчиком, когда я уезжала за границу. Бог мой, еще несколько лет, и мы будем старыми и уродливыми, и тогда пожалеем, что не все брали от жизни. Как это ужасно, не правда ли? Какие сигареты вы держите в лавке?

Мальчик зачарованно смотрел на девушку, глаза у пего остановились, как у мороженой рыбы. Казалось, что вот-вот упадет в обморок. Наконец он опомнился и смущенно ответил:

— «Гиппопотам».

— Господь всевышний, неужели все та же дрянь, которую мы таскали и курили когда-то тайком? Неужто цивилизация не продвинулась вперед с тех пор, как я уехала за границу? Когда же мой старик научит своих людей курить приличные сигареты?

— К чему заводить лучшие, когда и эти раскупают, — возразил мальчик, подражая своему деду, который был твердо убежден, что курить хорошие сигареты ни к чему, если человек не скопил денег для похорон.

— Да, торговля в Осейри у Аксларфьорда всегда была выше моего понимания, — сказала девушка. — А какие у вас есть сладости?

— Карамель, — ответил юноша.

Девушка разразилась хохотом. Тем не менее она потребовала показать товар. Юноша в смущении хватал одну за другой самые неподходящие вещи, пока наконец не сообразил, чего от него хотят. Тогда он поставил па прилавок три большие жестяные банки и снял с них крышки.

— Пожалуйста, Бибба, бери сколько хочешь, — предложила молодая хозяйка, которая сама не была склонна к таким примитивным удовольствиям.

Только сейчас она заметила в дверях высокую стройную девочку в мужских брюках. Девочка с нескрываемым любопытством смотрела на нее, на сладости и на Али, прямо ела все это глазами.

— Мы знакомы? — дружески спросила дочь купца.

— Нет, — ответила Салка низким голосом.

— Ну, это ничего не значит. Я вижу, ты большая модница. На фешенебельных курортах в Германии и Америке считается большим шиком ходить в брюках. Там все дамы ходят в брюках. Хочешь конфет? Бери.

Салку Валку не пришлось просить дважды. Она запустила руку в банку, вытащила пригоршню ярко-красных конфет, и они тотчас же захрустели у нее на зубах. Дочь купца подмигнула своей подруге — дескать, посмотри на это смешное создание. И они обе рассмеялись, глядя на девочку. Арнальдур продолжал зачарованно смотреть на дочь купца и не только не поздоровался с Салкой Валкой, но даже не показал виду, что знает ее.

— Послушай, Али, — сказала молодая хозяйка, облокачиваясь на прилавок. — Раз человек пришел сюда, нужно что-нибудь брать, как говорит иногда мой отец. Поэтому дай-ка мне шесть пачек, ну, этих сигарет. Ты понимаешь, у нас дома есть сигареты поприличнее, но старик не должен знать, сколько я курю, пусть думает, что я только так, чуть-чуть балуюсь. Он, бедняга, надеется сделать из меня истинную христианку. Не хочу лишать его этого удовольствия. Но ты понимаешь, что это мое личное дело. Запиши, сколько там за мной. Я расплачусь при случае, понятно? Итак, я вернулась вновь в эту дыру, где единственное развлечение курить ночами «Гиппопотам»!

Юноша опять густо покраснел от одной мысли, что она сделала его соучастником своей тайны. Он без слов протянул ей сигареты, и она рассовала пачки по карманам. Девушки собрались уходить.

— До свиданья, Али! Не забудь подстричь волосы к моему следующему приходу. Послушай, почему тебе не заглянуть к нам? У меня целый ворох приключенческих романов. Я могу дать тебе почитать. Ты читаешь по-датски? Если нет, я тебя научу. Надо нам поговорить с тобой с глазу на глаз. Я возьму тебя под свою опеку. Мы договоримся, когда встретиться. Впрочем, ты можешь прийти к нам в любое время. Я научу тебя всему, чему захочешь. Только не проговорись о «Гиппопотаме». Это между нами, хорошо?

И, помахав рукой, самоуверенная и все изведавшая, она взяла под руку свою подругу и направилась к выходу.

Они ушли. Арнальдур все еще стоял, как пораженный громом, и смотрел на закрывшуюся за девушками дверь.

— Пять фунтов овсянки и полфунта сахару, — решительно потребовала Салка Валка.

Казалось, только сейчас юноша осознал присутствие Салки Валки. Он посмотрел на нее и сказал:

— Здравствуй!

Девочка не ответила на приветствие, она повторила свое требование. Мальчик взял большой бумажный кулек и принялся отвешивать овсяную крупу молча и рассеянно, как лунатик.

— О, — спохватился он, когда насыпал кулек доверху. — Я ошибся и взвесил на пять фунтов больше. — Он вновь поставил кулек на весы и отсыпал лишнее. Девочка почти враждебно смотрела на него, продолжая ожесточенно крушить зубами карамель. Выражения одно за другим быстро сменялись на ее лице. Она взяла кульки, тряхнула головой и направилась к двери, но на пороге остановилась и, повернувшись, крикнула:

— Больно ты важный стал, делаешь вид, будто впервые встретил меня!

— Ты все получила? — спросил мальчик.

— Не думай, что я собираюсь разговаривать с тобой.

— Ну, значит, все в порядке, — ответил он сухо.

— Говорят, что ты липнешь к богачам, тащишься за ними, как собачий хвост. А сам-то ни капельки не лучше нас всех. До свиданья!

— До свиданья!

Пропади он пропадом, этот Копенгаген. Пусть он остается с богачами. Мешок с костями! Страшилище! Да она похожа на пьяную бабу! Девочка плелась домой по слякоти, ничего не видя, как в тумане; перед глазами мелькали то красные, то черные круги. «Али, Али», — думала она уже дома, прижимая руки к груди.

Если бы он знал, если бы он только знал!..

Глава 15

Никому не понять человеческого сердца — меньше всего оно понятно угрюмым горам, которые, словно языческие боги, возвышаются над этой маленькой полоской берега у холодного, зеленого, как океан, фьорда; им не страшны ни туманы, ни вечные непогоды. Влажный океанский ветер разгуливает по ночам в убогих рыбачьих хижинах, ничуть не смущаясь, что там, может быть, спит измученная, больная душа. Знакомо ли вам то чувство, какое испытываешь, проснувшись в зимнюю дождливую ночь от холодной капли, упавшей через дырявую крышу на грудь? И так капля за каплей. Уснуть невозможно. В темноте ночи все мы одинаковы. Здесь, на этом берегу, спит дочь купца, никто ее не видит, никто ею не восхищается, ее шикарная шуба висит в гардеробе, а тело у нее такое же, как и у бедных девушек, и умрет она так же, как они, когда придет время. Ее тело, не прикрытое одеждами, в темноте ночи ничуть не лучше тела Салки Валки, одинаково равны они и перед смертью. Сжатые в кулак пальцы все одинаковой длины. Садка Валка трепещущими руками ощупывает свое загадочное тело, которому бог, как говорится:

И кости, и сухожилья,И кожу дал в изобилье.

Почему же бог не послал всем девушкам меховое пальто, чтобы они ходили в них днем? Почему не все имеют одинаковое право на карамель? Почему не все могут ездить в Копенгаген? Почему не всем дано знать датский язык?

В тот самый момент, когда девочка задумалась над несправедливостью мира и жестокостью природы, объединившихся против всего живого, она услышала в темноте чей-то плач. Этот пронзительный плач, полный непонятных мучений и отчаяния, слился в ее душе с рокотом моря, шумом дождя и сознанием собственного ничтожества. Плакал Сигурлинни, ее маленький братик, которого по установленному обычаю накануне крестили во имя отца, сына и святого духа, и теперь он предъявляет требования этому страшному миру, в котором бог возлагает на плечи каждого слишком тяжелое бремя. Этот голос, исполненный стихийной силы, глубоко, как никогда раньше, ранил сердце девочки.