Синклер Льюис - Том 7. Гидеон Плениш. Статьи Страница 25

— Еще бы! У тебя не хватило духу даже на то, чтобы соблазнить меня, хотя, видит бог, тут особых усилий не потребовалось бы.

— !!

— Слушай! Что, если я выберу тебе какую-нибудь специальную тему и немножко займусь рекламой — стану упоминать об этом во всех моих письмах?

— Ausgezeichnet![55] Пиони! Что, по-твоему, имеет больше шансов на успех — доказывать, что Послевоенное Поколение не внушает тревог и еще найдет свою дорогу в жизни или, наоборот, обрушиться на него с обличительной речью, называя его пьяной бандой озорников и проституток? Ты понимаешь, это очень важно. Оратор должен более или менее знать, что он хочет сказать, и уж если ему не хватает красноречия, так пусть хоть бьет в одну точку.

— Ох, ну, конечно, ставь в программу разлагающуюся молодежь. Никому не интересно услышать за свои деньги, что мальчики и девочки-просто люди, как все. На что вообще нужна трибуна, если с нее будут поучать публику слушаться здравого смысла и поступать согласно природе? И самое главное! Я придумала чудное название для девочек, которые себя в самом деле плохо ведут: «мартовские кошки»! Здорово, а?

— Пиони! Ты родилась для славы! Да на это все так и побегут. «Не Будьте Мартовской Кошкой». Есть! За дело!

Вот откуда взялось выражение «мартовская кошка», которое распространилось по всем Соединенным Штатам и вошло в сокровищницу американской мысли.

Намек на низменную материальную подоплеку несколько уменьшил поток приглашений, но и теперь раз восемь или десять в месяц декан Плениш предпринимал дальнее путешествие, иногда за полтораста миль от родного дома, и вскоре сумма семейного долга сократилась до трехсот долларов, а Пиони купила вечернее платье из материи, которая шуршала, и еще другое — из мягкой ткани и очень женственного покроя, к несчастью, несколько ее старившее.

Ректор Булл все больше и больше мрачнел, глядя, как его декан, дело которого — фактически руководить колледжем, оставляя на долю ректора представительство и рекламу, во-первых, пренебрегает своими обязанностями, а во-вторых, кладет в карман хорошенькие оранжевые чеки, которые по праву должны были бы доставаться Т. Остину Буллу.

В этот вечер декану Пленишу предстояло говорить речь на объединенном банкете Ассоциации Дочерей Пилигримов и Общества Упсальских Холостяков в Нью-Ипсвиче, в шестидесяти милях от Кинникиника. Ехать туда он решил на машине. Выпал снег, но дороги были в приличном состоянии, а кроме того, он недавно купил для своего максвелла новые цепи. Он вернулся из колледжа в половине пятого, поцеловал жену, дал ей дружеского шлепка, поцеловал дочку и принялся одеваться к-банкету.

Сорочка, решил он, еще один раз сойдет, но воротничок лучше надеть чистый. На старом было пятно — это он посадил в прошлый вторник, спеша перехватить стаканчик в баре отеля Грампион в Де-Мойне, куда приехал читать лекцию членам Хокайской Агрономической Лиги. Заплатили ему тогда шестьдесят долларов, и это еще было дешево, потому что лекцию пришлось готовить совершенно заново: дело касалось истории сельского хозяйства, о которой он не имел ни малейшего представления.

Он съел сандвич с копченым тунцом, торопливо проглотил порцию неразбавленного виски и облачился в кожаное пальто, меховые рукавицы и плюшевую кепку, под которыми личность ученого и философа скрылась почти без остатка. Остаток — короткая каштановая бородка, веселые карие глаза и пунцовый нос — скорей напоминал деревенского коновала.

Пиони напутствовала своего воителя: — Ну, будь умницей. Ключ не забыл? Хорошенько закутай шарфом шею. И не вздумай привезти домой какую-нибудь блондинку, а то я ей тут же глаза выцарапаю. Ах да, где те десять долларов, которые ты мне хотел оставить? Пожалуй, я еще до закрытия магазина успею купить себе серебряные туфли. Нет, нет, не стоит расстегиваться, я куплю в кредит. Обожаю покупать в кредит. Смотри, милый, замедляй ход на поворотах, и, пожалуйста, когда будешь говорить про типичную мартовскую кошку, назови ее «Мэйми», а не «Мэгги», а то помнишь, какой скандал тебе устроила одна живая Мэгги в Клинтоне? Ну, счастливого пути, миленький.

Закуривая сигару и включая мотор, декан Плениш говорил себе:

«Такой золотой женушки не было ни у одного мужчины со времен… — Он замялся. — Со времен Цезаря? Лорда Альфреда Теннисона? У. С. Гранта?[56]

Такой золотой женушки еще вообще ни у кого не было», — решил он наконец.

Он плавно, как по рельсам, катил по серой, открытой всем ветрам прерии. Его машина казалась маленькой проворной букашкой, затерявшейся в этих беспредельных просторах. Он думал о молодых людях, побывавших сегодня в его кабинете, о свеженьких девушках — впрочем, куда им всем до Пиони, — о получаемом жалованье, о том, как приятно было бы жить в Нью-Йорке и держать шофера, об ученом-исследователе, про которого профессор Икинс рассказывал, будто ему платят 750 долларов за лекцию, о том, что когда-нибудь он купит Пиони кровать, выкрашенную под слоновую кость, с резными позолоченными амурчиками, и, между прочим, о своем сегодняшнем выступлении.

Сегодня он искусным образом сочетает пикантные доказательства развращенности современной молодежи с утверждением, что она ничуть не развращена, и свою беседу назовет «Родители, все зависит от вас».

Десять миллиардов акров степных пространств проплыли мимо, пока наш профессор уютно предавался размышлениям:

«Не забыть бы выражение «мартовская кошка» приберечь к концу рассказа о туристском лагере, причем весь эпизод подать как можно тактичнее, чтобы никто не догадался, что речь идет о противозачаточных средствах. Ну, а потом произнести, с расстановкой и легким повышением голоса, вот так: мартовская КОШ-КА.

«Ах, чертов дурень! Что у него, глаз нет, что ли? Чуть не своротил меня в канаву, деревенщина!

«И совсем она не толста. Просто у нее хорошая фигура.

«А спальню в нью-йоркской квартире обставить по ее вкусу: резная кровать, шикарный туалетный стол, зеркало в целый дом величиной и всякие там баночки, скляночки, кремы, помады. Приятно будет все это устроить так, чтобы она не знала, а потом преподнести ей сюрприз… Но, но, док, не завирайся! Как будто ты не знаешь, что тебе и сунуться не дадут в отделку и меблировку комнат. Ну и что ж из этого! Так и должно быть. Я ученый, оратор, мастер слова, но по части энергии и изобретательности она мне сто очков вперед даст. Ах, с каким бы удовольствием я ее сейчас поцеловал!

«Хм! Из штата Миссури, по номеру видно. Что это его сюда занесло зимой? А хороша машина! «Ла-Салль», кажется. Ну и ход, черт возьми!

«Разъяснить, что внешняя распущенность еще ничего не значит, самое важное — способна ли молодежь, даже если она временно увязла в 1 рясине Порока, выйти на широкий путь единения с интеллектуальными лидерами (вроде меня)? И преподнести это в патетическом тоне: молодежь с развевающимися знаменами; а комья грязи на одеждах — лишь знак, что они побывали в этой самой — как ее? — трясине и сумели из нее выбраться. Побольше пафоса.

«Значит, на этой неделе, считая с сегодняшним, лишних сто долларов. Ого! Ну что ж, это по заслугам. Много ли есть лекторов, которые так умеют обработать аудиторию, как я? «Вот доктор Плениш — он все на свете знает, и притом кристальная душа. Честное слово, ему больше ничего и не нужно, только уверенность, что он вносит свою лепту в дело нравственного прогресса». Пусть ее покупает хоть три пары серебряных туфель, на здоровье!

«Ах ты, черт, вот уже и город виден. Неплохо. Я все — таки умею водить машину. Эти мальчишки-студенты, им лишь бы гнать во всю мочь. А на больших расстояниях решает опыт и выдержка.

«Любопытно все-таки, неужели кто-нибудь из студентов на самом деле проделывает то, о чем я говорю в своих лекциях?»

Нью-Ипсвич в штате Айова был в точности похож на Чикаго, только площадь в двести пятьдесят раз меньше, а отель Эмпайр в Нью-Ипсвиче был в точности похож на самые шикарные чикагские отели, только номеров вдесятеро меньше. Это было четырехэтажное здание из красного кирпича, отделанное серым известняком; вестибюль его был украшен росписью, изображавшей Ришелье, выхваляющего перед Людовиком XIII достоинства Новой Франции.

Упсальско-Пилигримское торжество должно было состояться в бельэтаже, в банкетном зале Бурбон-Ройяль, при котором имелась своя раздевалка, носившая название Фойе Помпадур. Но декан Плениш не счел возможным явиться в эти парадные апартаменты в затрапезном виде. Еще внизу, в общей раздевалке, он снял свое кожаное пальто и плюшевую кепку, там же приложился к карманной фляжке накладного серебра, расчесал волосы и бородку небесно-голубым карманным гребешком и оседлал нос золотым пенсне на широкой черной шелковой ленте. В оправу пенсне было вставлено простое стекло.

По лестнице, ведущей в бельэтаж, он взбежал уже настоящим маэстро, который не спасует ни перед идеологическими проблемами, ни перед крокетами из курицы.