Бернарден Сен-Пьер - Поль и Виргиния. Индийская хижина Страница 26

Тем временем несколько браминов поднесли к самому подножию возвышения телескоп, шелковые ткани и ковры, которые слуги ученого разложили у входа в зал; после того как старый брамин бросил на них взгляд, не выказав никакого знака одобрения, их унесли во внутренние покои. Английский ученый собирался было начать превосходную речь на индусском языке, но проводник предупредил его, что он должен ждать, пока верховный жрец задаст ему вопрос. Он заставил его, следуя обычаю страны, сесть на пятки, скрестив ноги, как портной. Ученый в глубине души роптал на все эти формальности. Но чего не сделаешь, дабы найти истину, приехав за ней в Индию!

Как только ученый сел, музыка смолкла, и после нескольких минут глубокого молчания глава пандитов спросил его, зачем прибыл он в Джагернаут.

Хотя верховный жрец говорил на индусском языке достаточно ясно, чтобы быть услышанным частью собрания, слова его были пересказаны одним из факиров другому, который повторил их еще одному, а этот — третьему, который и передал их ученому. Последний ответил на том же языке, что «прибыл в Джагернаут спросить у главы браминов, по причине его великой известности, совета и узнать у него, как можно познать истину».

Старый глава пандитов, собравшись несколько с мыслями, ответил: «Истина может быть познана лишь с помощью браминов». Тогда все собрание склонилось, восхищаясь ответом своего главы.

«Где нужно искать истину?» — с живостью спросил английский ученый. «Истина, — ответил индусский ученый, — заключена в четырех бэтах, написанных сто двадцать тысяч лет тому назад на санскритском языке, понимание которого доступно лишь браминам».

При этих словах весь зал огласился рукоплесканиями.

Ученый, к которому вернулось его обычное хладнокровие, сказал верховному жрецу Джагернаута: «Ежели бог заключил истину в книгах, понимание которых доступно только браминам, — следовательно, бог отказал в знании ее большинству людей, не подозревающих даже о существовании браминов. Однако, если бы это было так, бог был бы несправедливым».

«Брама так хотел, — возразил верховный жрец. — Нельзя ни в чем противоречить желанию Брамы».

Рукоплескания собрания удвоились. Как только они стихли, англичанин предложил третий вопрос: «Нужно ли сообщать людям истину?»

«Часто, — сказал старый пандит, — осторожность требует скрывать ее от всего света; но ее должно говорить браминам».

«Как! — воскликнул английский ученый в гневе. — Нужно говорить истину браминам, которые не говорят ее никому? Поистине, брамины очень несправедливы».

При этих словах в собрании поднялся невообразимый шум. Оно безропотно выслушало, как обвиняли бога в несправедливости, но оно поступило иначе, услыхав упрек, обращенный к себе. Пандиты, факиры, санты, йоги, брамины и их ученики все, сразу хотели вступить в спор с английским ученым. Однако верховный жрец Джагернаута прекратил шум, ударив в ладоши и сказав очень ясным голосом: «Брамины не спорят с учеными Европы». Потом, встав, он удалился при восклицаниях всего собрания, которое громко роптало на ученого и, быть может, причинило бы ему зло, если бы не боялось англичан, чье влияние всемогуще на берегах Ганга. Когда ученый вышел из зала, его собеседник сказал: «Наш высокочтимый отец подарил бы вам, согласно обычаю, шербет, бетель и благовония, если бы вы не разгневали его». — «Сердиться вправе я, а не он, — возразил ученый, — ибо я потратил напрасно столько сил. На что может пожаловаться ваш глава?» — «Как! — возразил собеседник. — Ведь вы собирались вступить с ним в спор. Разве вы не знаете, что он — оракул Индии и что каждое его слово — луч мудрости?» — «Я никогда не сомневался в этом», — сказал ученый, надевая сюртук, башмаки и шляпу.

В воздухе чувствовалась гроза; приближалась ночь. Ученый просил разрешения провести ее в одном из помещений пагоды, но там ему отказали в ночлеге вследствие того, что он был франги. Так как происшедшее сильно взволновало его, то он допросил пить. Ему принесли воду в кувшине, но как только он выпил, кувшин разбили, потому что в качестве франги он осквернил сосуд тем, что пил из него. Тогда ученый, очень обиженный, позвал своих слуг, благоговейно распростершихся на ступенях пагоды, и, сев в носилки, пустился в обратный путь по бамбуковой аллее, вдоль моря. Ночь уже надвигалась, и небо было покрыто тучами. По дороге он говорил самому себе: «Индусская пословица совершенно справедлива: каждый европеец, приезжающий в Индию, научается терпению, если не имеет его, и теряет его, если обладает им. Что до меня, я потерял терпение. Неужели я так и не узнаю, как можно найти истину, где нужно искать ее и нужно ли сообщать ее людям? Итак, везде на земле человек обречен на заблуждения и споры. Стоило же приезжать в Индию спрашивать советов брамина!»

В то время как ученый размышлял таким образом в своих носилках, налетел один из тех ураганов, которых в Индий называют тифонами. Ветер дул с моря и, подымая воды Ганга, превращал их в пену, разбивая об островки его устья. Он подымал с берегов столбы песку и с лесов — тучи листьев и, смешав их, нес вдоль реки и селений, подымая высоко на воздух. Иногда он врывался в бамбуковую аллею, и, хотя этот индусский тростник достигает такой же вышины, как самые большие деревья, он качал тростник, как степную траву. Сквозь столбы пыли и листьев можно было видеть весь длинный ряд тростников в волнении, причем одна часть гнулась вправо и влево до самой земли, а другая со стоном подымалась. Слуги ученого, боясь быть раздавленными или же затопленными водами Ганга, уже вышедшего из берегов, взяли путь через поля, направляясь наугад к соседним возвышенностям.

Между тем наступила ночь. Они шли в течение трех часов в полной темноте, не зная, куда идут; вдруг молния, рассекая тучи и озаряя весь горизонт, осветила далеко направо Джагернаутскую пагоду, острова Ганга, волнующееся море и совсем близко перед ними маленькую долину и лесок меж двумя холмиками. Они побежали, дабы укрыться там. Уже раздавались мрачные раскаты грома, когда они прибыли ко входу в долину. Она была окаймлена скалами и полна старых деревьев сказочной величины. Хотя буря гнула их вершины с ужасным воем, однако их чудовищные стволы были неподвижны, как скалы вокруг. Эта часть девственного леса казалась мирным приютом. Однако проникнуть туда было трудно. Индийский тростник, колыхавшийся у опушки, покрывал подножия этих деревьев, а лианы, перебрасывавшиеся от ствола к стволу, со всех сторон образовывали ограду, в которой хоть и виднелось несколько углублений из зелени, но без входа. Однако телохранители проложили туда дорогу вместе с носилками. Они считали себя уже в безопасности, когда дождь, который лил как из ведра, образовал вокруг них тысячи потоков. В этом затруднительном положении они увидели сквозь деревья, в самом узком месте долины, свет и хижину. Факельщик побежал к ней, чтобы зажечь факел, но вскоре возвратился, еле переводя дыхание и крича: «Не приближайтесь: здесь — парий!» Тотчас же вся свита в испуге закричала: «Парий! Парий!» Ученый, полагая, что это какое-нибудь дикое животное, схватился за пистолет. «Что такое парий?» — спросил он у факельщика. «Это, — ответил тот, — человек вне веры и закона». — «Это, — прибавил начальник телохранителей, — индус, принадлежащий к такой презренной касте, что разрешается убить его, если он только коснется тебя. Если мы войдем к нему, нам нельзя будет в течение девяти лун войти ни в одну пагоду и нам нужно будет для очищения девять раз искупаться в Ганге и столько же раз быть омытым браминами с ног до головы коровьей мочой». Все индусы закричали: «Мы не войдем к парию!» — «Как узнали вы, — сказал ученый факельщику, — что ваш соотечественник парий, то есть вне веры и закона?» — «Когда я открыл его хижину, — ответил факельщик, — я увидел, что он с собакой лежал на той же самой цыновке, что и его жена, и подал ей пить из коровьего рога». Все люди свиты ученого повторили: «Мы не войдем к парию!» — «Оставайтесь здесь, если хотите, — сказал им англичанин, — а для меня все касты Индии безразличны, когда дело идет о том, чтобы найти убежище от дождя».

С этими словами он вышел из носилок и, взяв подмышку книгу вопросов и дорожный мешок, а в руки — пистолет и трубку, один направился к двери хижины. Едва он постучался, как человек с кротким лицом открыл ему дверь и тотчас же отступил от него, говоря: «Сударь, я лишь бедный парий, который недостоин принять вас. Но если вам угодно найти у меня убежище, вы окажете мне большую честь». — «Брат мой, — ответил англичанин, — я охотно воспользуюсь вашим гостеприимством».

Между тем парий вышел с факелом в руках, со связкой сухих дров за спиною и с корзинкой, полной кокосов и бананов, подмышкой. Он подошел к свите ученого и сказал: «Так как вы не хотите оказать мне честь войти ко мне, то вот фрукты с нетронутой скорлупой, так что вы можете есть не осквернившись, и вот огонь, который высушит вас и оградит вас от тигров. Да хранит вас бог!» Он тотчас же вошел в хижину и сказал ученому: «Сударь, повторяю: я лишь бедный парий. Но так как по вашей белой коже и одежде я вижу, что вы — не индус, то я надеюсь, что вы не будете питать отвращения к пище, которую предложит вам ваш бедный слуга». Тотчас же он положил на пол, на цыновку, манги, иньями, жареные бананы, пататы, испеченные в золе, и доставил горшок риса с сахаром и кокосовым молоком. Затем он снова сел на цыновку подле своей жены и ребенка, спавшего около нее в колыбели.