Теодор Шторм - Всадник на белом коне Страница 27

Образование, полученное Штормом, нельзя назвать ни классическим, ни систематическим, ни полным. В девять лет мальчика отдали в хузумскую гимназию, называемую в городе, может быть, слегка иронически, «Школой ученых» («Gelehrtenschule»), которая, однако, не сильно загружала своих питомцев. Некоторое представление о достаточно беззаботной и безалаберной атмосфере в ее стенах могут дать сцены из новеллы «Даниил Баш», по-видимому, почерпнутые автором из собственного ученического опыта. Говоря о школьных годах, сам он впоследствии напишет: «Я ничему порядком не учился; да и умением трудиться, по сути, овладел, только став поэтом»{8}. Слова эти нельзя, конечно, понимать чересчур буквально. В воспоминаниях об Эдуарде Мерике Шторм скажет впоследствии: «В старой "Школе ученых" моего родного города мы мало что знали о немецкой поэзии. Правда, читали Шиллера, драмы которого мной проглатывались в тиши чердака на сеновале, а однажды среди нас ходил по рукам даже старый экземпляр стихотворений Гёте. Но о существовании немецких поэтов <…> мое 17-летнее сердце старшеклассника не имело ни малейшего представления»{9}.

О чрезмерном либерализме школьных программ и порядков в родном городе догадывались, по-видимому, и родители Шторма, так как на завершающие два года учебы они решили послать сына в Катаринеум — классическую гимназию в окружном городе Любеке, славившуюся отличными педагогами. Правда, и Катаринеум будущий поэт закончит далеко не блестяще (латынь, и немецкий — «хорошо»; греческий и история — «удовлетворительно»; французский и математика — «посредственно»), однако здесь, помимо действительно талантливого учителя немецкого языка Йоханнеса Классена, преподавателя латыни и директора гимназии Якоба, Шторму повезло еще и с учителем иного рода. Его чрезвычайно начитанный в литературе и поэзии сверстник и одноклассник Фердинанд Рёзе, сын любекского хлебного маклера, откроет хузумскому провинциалу «Фауста» Гёте, стихи Эйхендорфа, баллады Уланда, «Книгу песен» Гейне. Последнего Шторм будет отныне считать «величайшим лириком XIX века».

При посредничестве Ф. Рёзе Шторм познакомится также и с уроженцем Любека Эммануэлем Гейбелем (1815–1884), который, будучи всего на два года старше Шторма, уже мог похвастаться публикацией стихов в «Альманахе муз» самого А. Шамиссо. То обстоятельство, что Гей-бель — поэт-эпигон, слава которого объясняется лишь неразвитостью вкусов читающей публики, что он, в сущности, поэтический антипод Шторма с его «лирикой переживания», будет осознано Теодором только десять лет спустя. В 18-летнем же возрасте он пока что вместе со всеми аплодирует будущему автору «Июньских песен», прислушивается к его достаточно снисходительному мнению о его, Шторма, поэтических опытах, обменивается визитами и вообще гордится знакомством со знаменитостью.

В 1837 году выпускник любекской гимназии поступает на юридический факультет Кильского университета, объяснив впоследствии свой выбор тем, что право — предмет, который «можно изучать и без особой к нему склонности», и еще тем, что юриспруденция, если иметь в виду профессию отца, стала для его семьи уже почти традиционной. Однако начало студенческой жизни сильно разочаровало начинающего юриста. «Я иначе представлял себе студентов, — напишет он в дневнике. — Они должны были являть собой, на мой взгляд, смесь рыцарской галантности, интимной веселости, воодушевляться вольностью своего сословия, обладать духом и сердцем, чутким ко всему прекрасному. Кильский же, да, мне кажется, и вообще немецкий студент — это человек, который либо много шатается по кабакам, плюет от безделья в потолок и находит удовольствие в подлостях, либо же усердный в работе нелюдим, ограниченный и глуповатый»{10}.

Неудивительно, что уже через год Шторм поспешит сменить этот университет на Берлинский, где снова встретится со своим другом Фердинандом Рёзе, а через него познакомится и на короткое время подружится с целым созвездием молодых интеллигентов — студентов, уже соответствовавших очерченному выше идеалу: с Альбертом Вагнером (будущим художником), Вильгельмом Мантельсом (со временем — профессором в любекском Катаринеуме), Вильгельмом Делиусом (этот займется исследованием творчества Шекспира) и Маркусом Нибуром (спустя годы — советником прусского короля). Это было время интеллектуальных споров, встреч, совместных походов в театр и литературных чтений, однако за два семестра, которые Шторм проведет в прусской столице, его новые друзья, к большому сожалению, один за другим разъедутся кто куда, и вокруг талантливого провинциала-северянина опять создастся интеллектуальный и эмоциональный вакуум — главная причина возвращения Теодора в соседний с родным Хузумом Киль.

В Берлинском университете в эти годы на слуху были имена выдающихся ученых: историка Ранке, известного германиста Лахмана, географа Риттера, однако студент юридического факультета сосредотачивался до поры до времени лишь на получении чисто профессиональных знаний да еще на поэзии. Но если профессиональную любознательность юноши могли удовлетворить знаменитые профессора Ганс (естественное право), Савиньи (римское право), Хомайер (частное право), то с поэзией дело обстояло хуже: друзья один за другим разъехались, новых он завести не сумел, и не было никого, кто мог бы познакомить его с «живыми» поэтами, ввести в литературные салоны берлинской поэтической элиты, где блистали, например, Эйхендорф и Пюклер-Мускау. «С какой тоской я, будучи студентом, смотрел на дома, где жили поэты и художники», — вспоминал он впоследствии месяцы своего одинокого пребывания в Берлине{11}.

Интересно отметить, что в эти же 1838–1839 годы в Берлинском университете учился и И.С. Тургенев, в будущем друг и в некотором смысле литературный «двойник» Шторма. Они могли даже встречаться на лекциях одного и того же профессора, хотя и учились на разных факультетах, но их знакомство, увы, состоится лишь спустя полтора десятка лет, когда оба уже приобретут известность как писатели и осознают свое литературное «сродство».

С возвращением в Кильский университет в жизни Шторма начнется этап, существенно повлиявший на его литературное будущее. На этот раз именно здесь, в Киле, подобрался кружок энтузиастов-единомышленников, в котором воцарится атмосфера «постоянного живого обмена мыслями», направленного на «быстрое и согласованное обсуждение всех духовных явлений»{12}. Среди этой группы, называвшей себя в шутку «кликой» — туда входили студенты самых разных факультетов, — Шторма особенно привлекали братья Теодор и Тихо Моммзены. Они, как и сам Шторм, серьезно готовили себя к поэтической карьере. Но не в поэзии, в отличие от Шторма, раскроется истинный талант братьев: Теодор станет всемирно известным историком, специалистом по Древнему Риму, Тихо — прославленным филологом.

Тем не менее их юношеское увлечение лирикой не пройдет бесследно: результатом и памятником их дружбы со Штормом станет совместный поэтический сборник «Книга песен трех друзей» (1843). Ровно треть его (40 стихотворений из 120) принадлежит перу Теодора Шторма. Если не считать нескольких ранних стихотворных опытов, появлявшихся в периодической печати 1830-х годов, это был его дебют.

Шторм начинал как лирический поэт, считал себя прежде всего поэтом и, несмотря на славу новеллиста, был преимущественно лириком. Прозаические опыты, получившие некое общее жанровое обозначение «новеллы», станут один за другим выходить из-под его пера лишь с конца 1840-х годов и тоже будут пронизаны присущим поэту лирическим воодушевлением, развивать и варьировать темы, намеченные ранее в лирике.

Те четыре десятка новелл, которые составляют прозаическое наследие литератора, — это не что иное, как проза лирического поэта.

Почти сразу же после окончания университета и публикации названного совместного сборника Шторм возвращается в родной Хузум, где и начинает, сперва под опекой отца, а затем и самостоятельно, деятельность практикующего юриста. На следующий год он заключит помолвку со своей кузиной Констанцией Эсмарх (1825–1865).

Теодор Шторм и женщины — тема особая и чрезвычайно важная, ведь без знания биографических перипетий взаимоотношений с «дамами сердца» трудно понять многие реалии его лирического и новеллического творчества. Кто хочет понять поэта, должен пройти его дорогами!

Если оставить за скобками гимназическое увлечение будущего поэта подругой сестры Эммой Кюль, которой он посвятил первое свое стихотворение «К Эмме» (1833) и с которой был скоропалительно помолвлен осенью 1837 года, а затем столь же поспешно расстался уже через четыре месяца, то важнейшую роль в судьбе писателя сыграли три женщины: Берта фон Бухан, Констанция Эсмарх и Доротея Йензен.

Берта — юношеская страсть поэта. С этой десятилетней привлекательной девочкой девятнадцатилетний Шторм познакомился в конце 1836 года в Гамбурге. Отец Берты, недавно овдовевший состоятельный торговец, часто уезжавший по делам в Италию, оставлял дочь на попечение дальней родственницы. Шторм не раз упоминает в стихотворениях голубые глаза и «темно-каштановые кудри» своей избранницы. Около пяти лет длились довольно странные ухаживания молодого человека за девочкой-подростком, еще почти ребенком, не способным постичь всех таинств взаимоотношений мужчины и женщины. Шторма она, несомненно, притягивала своей детской непосредственностью да еще, наверное, ранней религиозностью, активно поддерживаемой и направляемой воспитательницей Терезой Роволь. Шторм решил было дожидаться, когда Берта повзрослеет, но, когда ей исполнилось пятнадцать лет, потерял терпение и стал недвусмысленно намекать в письмах и в стихах на нежные чувства, которые для предмета его воздыханий оставались по-прежнему непонятны. Все объяснения, увещевания и предложения руки и сердца (в 1842 году Берте исполнилось семнадцать) самой пассией и ее духовной наставницей были восприняты весьма холодно. В итоге влюбленный получил от девушки категорический и окончательный отказ. Завершением этой неразделенной любви и станет уже упомянутый стихотворный сборник «Книга песен трех друзей», большинство стихотворений из которого отражают «роман» поэта с Бертой.