Френсис Фицджеральд - Прекрасные и обреченные Страница 27

Энтони вспомнил этих собак. Белые и выглядят вечно голодными. Впрочем, их обычно изображают рядом с герцогами и принцессами, так что сравнение польстило.

— А вот Дик — фокстерьер, шаловливый фокстерьер, — продолжала Глория.

— А Мори — кот. — В то же мгновение Энтони подумал, что Блокмэн удивительно напоминает здоровенного противного кабана, но деликатно промолчал.

Потом, уже во время прощания, Энтони спросил Глорию о новой встрече.

— Неужели вы никогда не назначаете свиданий на весь день? — прошептал он умоляющим голосом. — Пусть это случится через неделю. По-моему, чудесно провести этот день вместе, с утра до вечера.

— Пожалуй, вы правы. — Глория на мгновение задумалась. — Давайте встретимся в следующее воскресенье.

— Прекрасно. Я составлю программу, рассчитаю все до минуты.

Так он и поступил. И даже продумал до мелочей, что произойдет за долгие два часа, когда Глория придет к нему домой на чай; старина Баундс откроет настежь окна, чтобы в квартиру шел свежий воздух, но надо непременно разжечь огонь в камине, а то будет чувствоваться сырость. Большие прохладные вазы украсятся охапками цветов, которые Энтони купит специально для знаменательного случая. И они с Глорией сядут на диван.

Когда наступил долгожданный день, они действительно сидели на диване. Через некоторое время Энтони уже целовал девушку, потому что случилось это как-то само собой. Он ощутил дремлющую на губах Глории сладость, как будто никогда с ней не расставался. В камине ярко горел огонь, легкий ветерок, пробиваясь сквозь шторы, веял нежной влагой, предвещая грядущий май и долгое лето. Душа Энтони трепетала, отзываясь на чуть слышные мелодичные напевы; ему чудились аккорды далеких гитар и плеск волн, лижущих теплый средиземноморский берег. Потому что сейчас он был молод, как уже никогда больше не будет, и в этот момент победил смерть.

Шесть часов подкрались незаметно и быстро, о чем недовольно возвестили колокола на церкви Святой Анны. В сгущающихся сумерках они направились в сторону Пятой авеню, по которой после долгой зимы упругим шагом двигались толпы людей, словно выпущенные из тюрьмы узники. Верхние места в автобусах заполнили прирожденные хозяева жизни, а магазины изобиловали прекрасными мягкими вещами для лета, удивительного, веселого и многообещающего лета, которое, казалось, предназначено для любви, так же как зима — для накопления денег. Жизнь распевала на углу, зарабатывая себе на ужин! Жизнь раздавала коктейли прямо на улице! В толпе встречались старухи, которые чувствовали, что способны принять участие в забеге на сто ярдов и выйти победителями!

В ту ночь, при выключенном свете, Энтони лежал без сна в залитой лунным светом прохладной комнате и перебирал в памяти каждую минуту минувшего дня. Как ребенок, который играет по очереди с долгожданными игрушками, полученными в подарок на Рождество. Целуя Глорию, он нежно прошептал, что любит ее. Девушка улыбнулась и, прижавшись теснее, глядя Энтони в глаза, тихо ответила: «Я счастлива». В ее отношении к Энтони произошла перемена, усилилось физическое влечение, которое выражалось в необычной эмоциональной напряженности. Достаточно, чтобы при одном воспоминании об этом руки сжимались сами собой, а дыхание в груди замирало. Никогда прежде не возникало между ними такой близости, и в порыве неописуемого восторга Энтони громко крикнул на всю комнату о своей любви к Глории.

На следующее утро он позвонил, на сей раз не испытывая ни колебаний, ни неуверенности, только пьянящее возбуждение, которое лишь усилилось при звуках ее голоса.

— Доброе утро, Глория.

— Доброе утро.

— Звоню, чтобы просто пожелать тебе доброго утра… дорогая.

— Рада, что ты позвонил.

— Так хочется тебя увидеть!

— Увидишь завтра вечером.

— Долго ждать, верно?

— Да, — неохотно откликнулась она.

Энтони крепче сжал в руке трубку.

— А можно мне прийти сегодня вечером? — Он был готов на все в блаженном предвкушении почти сказанного в ответ «да».

— У меня свидание.

— Вот как…

— Но я могла бы… пожалуй, его можно отменить.

— О! — задыхаясь от восторга, воскликнул Энтони. — Глория?

— Что?

— Я люблю тебя!

После недолгого молчания из трубки донеслось:

— Я… я счастлива.

Счастье, как однажды заметил Мори Ноубл, длится всего лишь в течение первого часа после избавления от особо тяжкого страдания. Но надо было видеть лицо Энтони, когда он шел в тот вечер по коридору десятого этажа отеля «Плаза»! Его темные глаза сияли, а решительные линии возле рта представляли собой отрадное зрелище. Он был красив, как никогда, благодаря одному из бессмертных моментов, являющихся людям в лучах такого яркого света, что воспоминаний о нем хватает на долгие годы.

Энтони постучал в дверь и, когда ему ответили, зашел в комнату. Глория, вся в розовых одеждах, накрахмаленная и свежая, как цветок, неподвижно стояла, глядя на него широко раскрытыми глазами.

Когда Энтони закрыл за собой дверь, она тихо вскрикнула и двинулась ему навстречу, стремительно преодолевая разделяющее их пространство, на ходу протягивая руки в предвкушении ласки. Смяв хрустящие складки платья, они слились в долгом, полном ликования объятии.

Книга вторая

Глава первая

Лучезарное время

Спустя две недели Энтони и Глория радовали себя «практическими дискуссиями», как они называли беседы, во время которых под прикрытием сурового реализма совершали прогулки в сиянии вечного лунного света.

— Но не так сильно, как я тебя, — настаивал литературный критик. — Если бы ты действительно меня любила, то хотела бы, чтобы все об этом знали.

— Я и хочу! — возмущалась она. — Хочу стать на перекрестке, как человек-реклама, и сообщать о своей любви каждому прохожему.

— Тогда назови причины, по которым намереваешься выйти за меня замуж в июне.

— Ну, потому что ты чистый, такой же чистый, как и я. Существует два вида чистоты. Вот Дик чист, как надраенная сковородка. А мы с тобой чисты, как ручей или ветер. Я с первого взгляда могу определить, чист человек или нет и что собой представляет его чистота.

— Значит, мы с тобой близнецы.

Какой восторг вызывает эта мысль!

— Мама говорит, — Глория запнулась, — мама говорит, иногда две души создаются одновременно и любят друг друга еще до рождения.

Итак, Глория стала легкой добычей билфизма… Некоторое время Энтони беззвучно смеялся, устремив взор в потолок, а когда снова взглянул на Глорию, обнаружил, что та сердится.

— Над чем ты смеешься? — возмутилась девушка. — И до этого еще дважды. В наших отношениях нет ничего забавного. Я и сама не прочь повалять дурака и тебе не запрещаю, но когда мы вместе, это невыносимо.

— Прости.

— Только не извиняйся! Если не можешь придумать ничего лучшего, просто помолчи!

— Я люблю тебя.

— А мне безразлично.

Наступила пауза. Энтони чувствовал себя подавленным… Наконец Глория прошептала:

— Прости, я такая злюка.

— Нет, я сам виноват.

Мир был восстановлен, и последующие мгновения прошли еще более сладостно и трогательно, с некоторой долей остроты. Они оказались звездами на сцене, и каждый играл для двух зрителей. Страсть, кроющаяся в притворстве, породила истину. В конечном итоге именно в этом и заключается сущность самовыражения. И все же, пожалуй, любовь между ними более ярко выражалась в Глории, а не в Энтони, и тот часто чувствовал себя гостем, которого едва терпят на званом вечере, что устраивает Глория.

В разговоре с миссис Гилберт Энтони пережил ощутимое смущение. Водрузившись в миниатюрное кресло, дама слушала его с сосредоточенным вниманием и часто моргала. Наверняка она сама обо всем догадалась, так как в течение трех недель Глория ни с одним из поклонников не встречалась. И разумеется, миссис Гилберт не могла не заметить разительную перемену в поведении дочери. Ее часто просили отправить с нарочным корреспонденцию, и, как все матери, она прислушивалась к обрывкам телефонных разговоров, в которых, несмотря на старания скрыть истинный смысл, явно слышалась нежность.

Тем не менее миссис Гилберт тактично изобразила удивление, заявив, что новость ее бесконечно обрадовала, что, впрочем, действительно не вызывало сомнений. А вместе с ней радовались герани, цветущие в прикрепленных к подоконнику ящиках, и таксисты, в автомобилях которых романтичные влюбленные искали уединения, и — вот странное дело! — даже внушительные счета, на которых они царапали «ты знаешь, что я тоже» и передавали друг другу.

Однако в промежутках между поцелуями Энтони и его ненаглядная золотоволосая девушка постоянно ссорились.