Симадзаки Тосон - Нарушенный завет Страница 27

Письмо товарища разбудило таившиеся в душе Усимацу честолюбивые мечты. Конечно, в семинарию Усимацу поступил, как и многие его товарищи по школе, для того чтобы обеспечить себе в будущем какой-то постоянный источник существования, и, конечно, должность учителя начальной школы удовлетворения ему не приносила. Гинноскэ повезло, у него благоприятно сложились обстоятельства. Обычно же, перед молодым учителем, закончившим семинарию, есть два пути — либо в течение десяти лет тянуть лямку в начальной школе, либо поступить в учительский институт. Поэтому, едва окончив семинарию, Усимацу стал подумывать о продолжении образования. Если бы он сразу же подал тогда заявление, возможно, теперь уже был бы студентом института. Но, будучи выходцем из «этa», он всё никак не решался. Его постоянно мучили сомнения. Допустим, рассуждал он, я окончу учительский институт, стану преподавателем средней школы или учительской семинарии, и вдруг со мной случится то же, что с Рэнтаро, — что тогда? Как бы высоко я ни поднялся по служебной линии, меня будет всегда преследовать страх. Нет, лучше укрыться где-нибудь в глухой провинции, вроде Ииямы, и терпеливо ждать, когда истечёт десятилетний срок обязательной службы. А тем временем исподволь заниматься и готовить почву для переключения на какой-нибудь другой вид деятельности. Если бы не его происхождение, он бы не отстал от других. Усимацу вздохнул и с завистью подумал о судьбе Гинноскэ.

Второе письмо ему написал Сёго по поручению учеников четвёртого класса старшего отделения. Письмо с выражением соболезнования было написано неуверенной рукой и точь-в-точь так, как учили в школе. «В Нэцу, Сэгаве-сэнсэю, от Кадзамы Сёго» — стояло в конце. В уголке мелким почерком было приписано: «Р. S. Поклон от сестры из Рэнгэдзи».

— Поклон от сестры… — повторил вслух Усимацу и почувствовал в этих словах что-то невыразимо дорогое. Он вышел в сад и погрузился в мечты об Осио.

Памятный ему яблоневый сад… Прежде тоненькие молодые деревца превратились в большие с толстыми стволами деревья; некоторые были так изъедены червями, что в них едва теплилась жизнь. Листья уже облетели, и обнажённые тонкие ветви, низко нависшие над землёй, плотно переплелись между собой. Во всём чувствовалось приближение зимы. У ног Усимацу лежали длинные тени деревьев. Под деревьями, зарывшись в пыли, дремали куры. За яблоневым садом виднелась соломенная крыша — дом родителей Оцумы. Дом, куда он часто бегал играть в детстве. Над ним вился голубой дымок. Сердце Усимацу наполнилось вдруг нежностью.

— Поклон от сестры… — шептал он, прогуливаясь по саду.

Радостные воспоминания незаметно овладели им. Давным-давно, ещё мальчиком, он играл здесь со своей подругой Оцумой. Здесь, в тени свежей листвы, они укрывались от людских глаз. Здесь они шептали друг другу признания в первой любви. Здесь они, забыв обо всём на свете, во власти чистого чувства, бродили по дорожкам.

Так, вспоминая прошлое, Усимацу заметил, что мысль его переходит от Оцумы к Осио и от Осио снова к Оцуме. Нельзя сказать, чтобы они были похожи друг на друга. Нет, они отличались и по возрасту и ещё более по характеру и внешности. И уж никак нельзя было уподобить их сёстрам. Но, как ни странно, думая об одной, он непременно вспоминал другую.

Если бы не горькое сознание, что он «этa», он не тосковал бы так по людям! Он не сожалел бы так и о своей безвременно ушедшей молодости. Томясь по радостям жизни, он не мучился бы так сильно. Тяжкая судьба стала препятствием на его пути, и чем больше он ощущал непреодолимость этого препятствия, тем сильнее закипали в его груди гнев и боль. Когда-то Оцума, прогуливаясь с ним в яблоневом саду, говорила ему сладкие как мёд слова только потому, что она не знала о его происхождении. Стала бы хоть одна девушка улыбаться ему, если бы знала, что он «этa». При одной мысли об этом Усимацу охватывало отчаяние, а вслед за ним рождался протест. Чувства нежности и боли слились воедино и разрывали ему сердце. Громкое кудахтанье кур вывело Усимацу из задумчивости.

— Поклон от сестры… — ещё раз прошептал Усимацу и ушёл из сада.

В этот день он заснул с мыслью об Осио. Но и на следующий день, и на третий он ложился в постель с мыслью об этой девушке. Правда, наутро приятные мысли об Осио вытеснялись мучительной тревогой: как быть? что делать дальше?.. В этих тревожных думах проходили за днями дни, но Усимацу не находил ответа. Хотя он рассчитывал, будучи здесь, обдумать и разрешить много наболевших вопросов, оказалось, что это не так просто. Выходило, что ему не остаётся ничего другого, как вернуться в Иияму и продолжать прежнее безрадостное существование. Да, он ещё молод, не имеет жизненного опыта, не располагает средствами и, вдобавок, связан сроком обязательной службы. Будущее рисовалось неясным и даже мрачным, при мысли о нём Усимацу охватывала, тоска.

Глава XII

Миновал четырнадцатый день после смерти отца, и Усимацу решил собираться в обратный путь. Дядя и тётка засуетились: высчитывали по календарю дни, сплели ему дорожные сандалии, испекли пять рисовых лепёшек, хотя хватило бы и трёх, завернули их в бамбуковые листья, добавили к ним ещё маринованной дыни. По случаю отъезда Усимацу к ним зашёл отец Оцумы.

Сидя у очага, они вспоминали прежние времена. Разговоры постоянно возвращались к покойному отцу. Прощальный чай… Когда Усимацу пил этот крепкий душистый напиток, он сильнее, чем когда-либо, почувствовал теплоту родственных уз. Дядя проводил его до околицы, до того места, где стояло изваяние бога, покровителя путников, и тут они попрощались.

По небу медленно ползли тяжёлые, серые облака, и малолюдная долина Тиисагата казалась ещё более унылой. Горная цепь Эбоси скрылась за тучами. А в долине Нисиноири, там, где находилась одинокая могила отца, наверное, уже выпал снег. Накануне целый день дул пронзительный зимний ветер, он сорвал с деревьев последние листья, и их верхушки стали совсем голые, словно голова буддийского монаха. Горы выглядели по-зимнему печально. Долгая зима, наводящая тоску при одной мысли о ней, окончательно вступила в свои права. Уже доставались из корзин тёплые ватные шапки. Из ноздрей лошадей, гружённых тяжёлой кладью, шёл белый пар. Как всегда в эту пору, в горах погода резко менялась. Вдыхая холодный чистый воздух, Усимацу спускался по каменистой дороге. Когда он добрался до окраины деревни Арая, пальцы у него совсем окоченели.

В Танаке Усимацу сел на поезд, шедший в Наоэцу, и прибыл в Тоёно после полудня. В станционном ресторанчике Усимацу подкрепился лепёшками, испечёнными тёткой. Изрядно проголодавшись, он съел целых четыре. Оставшуюся лепёшку бросать не полагалось, да и отдать собаке тоже не годилось, и он снова завернул её в бамбуковый лист и сунул в карман пальто. Потом Усимацу подтянул покрепче тесёмки сандалий и направился к пристани Канидзава. Она находилась на расстоянии одного ри.[28] Впрочем, на сей раз этот путь показался Усимацу короче, чем в прошлый раз. Шагая по прямому, уходящему вдаль шоссе Хоккоку, Усимацу не заметил, как вышел к широко разлившейся Тикуме.

Он поспешил к пристани справиться, когда будет лодка, идущая в Иияму; оказалось, что она только что отошла. Какая досада! Придётся ждать следующую. Всё же это лучше, чем идти пешком, — успокаивал себя Усимацу и в ожидании лодки решил отдохнуть в ресторанчике.

Пошёл мокрый снег. Небо сплошь заволокло серолиловыми тучами. Ждать под открытым небом больше часа само по себе было невыносимо. К тому же от быстрой ходьбы Усимацу сильно вспотел, даже рубашка на спине взмокла. Волосы на лбу так слиплись, что неприятно было касаться их рукой. Пока Усимацу, распахнув кимоно, отдыхал, потягивая крепкий чай, ресторанчик стал понемногу наполняться людьми. Одни грели у жаровни замёрзшие ноги, другие сушили у очага мокрые хаори; третьи, засунув руки за пазуху, рассеянно прислушивались к разговорам. Хозяйка в ватном кимоно из тёмно-синего шёлка, которое топорщилось на ней, как панцирь черепахи, с полотенцем на голове, подавала посетителям чай и обносила сластями, разложенными на старом подносе.

Тем временем к пристани подкатили две коляски. Пассажиры, видимо, торопились. Насквозь промокшие рикши, вероятно, предвкушая хорошие чаевые, проворно опустили верх колясок и стали выгружать багаж. Взгляды всех присутствующих устремились на сошедшую с коляски пару.

Усимацу был ошеломлён, и не без основания: это был Такаянаги с какой-то женщиной. Бывают же такие совпадения: вместе ехали сюда и вместе возвращаются, да к тому же ещё ждут одну и ту же лодку. Только тогда Такаянаги ехал один, а теперь возвращается вдвоём с женщиной, видимо, своей молодой женой, закутанной по самые брови в светлый шёлковый платок. Взглянув на стройную фигуру женщины в новом элегантном пальто, Усимацу сразу понял, кто она. Он с удивлением отметил, что предположение Рэнтаро оправдалось.