Шмуэль-Йосеф Агнон - Простая история Страница 27

Однако Гиршл ошибался, если думал, что эта история развеселит Мину. В отличие от Гиршл а она получила образование в пансионе, а еще до пансиона брала уроки у польских учителей, и ее не интересовали словари святого языка. Однажды, когда ей нужно было вынуть из шкафа какую-то книгу и словарь этот случайно упал на пол, она ногой подтолкнула его и толкала до тех пор, пока он не исчез под шкафом.

Гиршлу надоело, что в доме у них вечно кто-то толчется. В течение некоторого времени после свадьбы он был рад гостям, ему нравилось, что у него появился свой дом, где он мог играть роль хозяина. Теперь этот дом утратил для него всякую привлекательность, и ему не хотелось больше изображать любезного хозяина.

Надо признаться, что и вначале Гиршл не обладал безусловным гостеприимством, так как Мине и ему нравились совершенно разные люди. Некоторых он приветствовал не столько потому, что они были ему по душе, сколько из духа противоречия: они не нравились Мине, из-за чего он считал себя обязанным проявлять по отношению к ним удвоенное радушие. Мину это раздражало, она считала, что Гиршл подобострастен, и оказывала этим людям еще более холодный прием. Со своей стороны, Гиршл отвечал ей тем, что свысока относился ко всем ее друзьям, за исключением Гильденхорнов. Вокруг Ицхока оба прямо-таки танцевали: Мина заботилась, чтобы прислуга готовила для него блинчики, которые он любил, а Гиршл угощал его своим лучшим вином и сигаретами. Гиршл был любезен и с Софьей. Не так уж он восхищался ею, но не хотел давать Мине повод обвинить его в том, что он обижает ее лучшую подругу, которая вместе со своим мужем — как напомнил им Ицхок — способствовала тому, чтобы они с Миной поженились.

Итак, люди перестали бывать у них; случалось, никто не заглядывал к ним по нескольку недель. Все началось с Лейбуша Чертковера. Так как у Лейбуша всякий разговор сводился к еде и питью, можно было ожидать, что он не откажется посещать дом, где есть то и другое в избытке. Однако он первый прекратил свои визиты к молодым Гурвицам. Человеческая природа непредсказуема: Лейбуш Чертковер был уроженцем Западной Галиции, а Шибуш находился в восточной части этого края, да и происходил он из семьи бобовских хасидов, неизвестных в этом городе, и чувствовал себя в нем очень одиноким. Его подобрали Гильденхорны, в доме которых всегда шла карточная игра, царило веселье и было что выпить. С Гиршлом же он так и не подружился. По-видимому, его все-таки привлекало нечто более важное, чем еда и питье.

Следующим скрылся Мотши Шайнбард.

— Понимаете, Гиршл, я охотно приходил бы к вам чаще, но старому костылю становится все труднее взбираться по лестнице, — объяснил он.

Это, разумеется, был предлог! Истина же состояла в том, что борода Лейбуша и усы Мотши как бы составляли одно целое — они были неотделимы друг от друга.

Все реже появлялся и Гимпл Курц. Пока в доме Гиршла и Мины собиралось много гостей, Гимпл как-то смешивался со всеми и не ощущал какой бы то ни было неловкости, а оставшись в единственном числе, почувствовал свое присутствие неуместным. Выходец из зажиточной семьи, он и сам мог стать обеспеченным человеком, если бы не увлечение Шиллером, — к сожалению, немецкая поэзия оказалась неспособной добывать средства к существованию. Правда, знание религиозных книг помогло Курцу получить должность учителя в местной школе. Должность эта была совсем не завидной, даже сам Гимпл знал, что введена она была для того, чтобы администрацию школы не обвинили в антирелигиозной настроенности. Изучение его предмета считалось потерей времени, и это рождало у Курца ощущение своей ненужности. В том же его неуверенность убеждала и других. Если бы он только мог держать голову высоко, к нему, может быть, относились бы с большим уважением. Но и тогда его рост не превышал бы пяти футов — что толку стараться?

Теперь к Гиршлу и Мине никто не приходил, кроме их родителей и Софьи. Через треугольный просвет в оконных шторах им виделся молчаливый мир. Иногда Гиршл стоял у одного окна, а Мина — у другого. Трудно было сказать, куда они смотрели и что лицезрели…

— Если бы ты действительно хотел их видеть, они бы приходили, — отвечала Мина, когда Гиршл обвинял ее в том, что она прогнала его друзей.

Гиршл понимал, что она права, но предпочитал взваливать вину на нее, вместо того чтобы попытаться привлечь их обратно. Как бы желая компенсировать себе потерю друзей, он стал лучше относиться к Софье, как будто она являлась к ним сейчас исключительно ради него. И все же, хотя ему было досадно, если ее не было, когда она забегала, он по-прежнему сидел поодаль, погруженный в книгу.

Визиты Софьи всегда вносили живую струю в их дом. Она знала, что творится в Шибуше, как домашняя хозяйка знает, что варится в кастрюле ее соседки. Болтая о том о сем своим нормальным голосом, она не обнаруживала заметного возбуждения, когда же ее голос снижался до шепота, они с Миной страшно оживлялись.

Гиршл, сидя над книгой, поглядывал на Софью. Всего на два года старше Мины, она выглядела на столько же моложе и напоминала подростка. Как если бы ее единственной целью было развлечь подругу, она говорила и говорила до тех пор, пока Мина позволяла ей это. Мина слушала ее с полуоткрытым ртом, глаза ее были затуманены, ушки розовели, серьги поблескивали в свете лампы.

Удивительно, как Гиршла раздражало то, что еще недавно, каких-нибудь полгода назад, доставляло ему удовольствие. Теперь все изменилось! Честно говоря, глядеть на Мину ему становилось все труднее. Часто ее лицо казалось ему белым, как вата, иногда — как алая вата. Очевидно, что в том и другом случае сравнения были малоприятными, хотя неизвестно, для кого больше — для мужа или для жены. По-видимому, для обоих.

Нельзя сказать, чтобы Гиршл только и делал, что придумывал такого рода сравнения. Большую часть дня он проводил в лавке, а по утрам молился в Большой синагоге. Он очень любил это высокое, красиво украшенное здание со сводчатым потолком. Ему нравилась прохладная лестница внутри него, потолок, не имевший опоры в виде колонн, как бы паривший в воздухе. Еще больше ему нравились двенадцать окон из цветного стекла, по одному в честь каждого из двенадцати колен Израиля, особенно восточное окно, через которое проникал луч света, падавший на завесу Священного Ковчега. Но больше всего нравилась ему каменная бима, возвышение, где лежал старинный молитвенник, написанный на пергаменте из оленьей кожи, молитвенник, которого когда-то давно, во времена преследований евреев, касались руки праведников, погибших за веру в Бога.

Акавия Мазл посвятил шибушской синагоге целую главу в своей книге, но больше того мог рассказать о ней Йона Тойбер. Гиршл теперь избегал Тойбера. Он предпочитал оставаться наедине со своими мыслями, не стремился с кем-либо делиться ими. А мыслей у него было столько, что лишь Бог на небесах мог знать их число.

XX

Гиршл не видел Блюму с тех пор, как она покинула дом его родителей. Он надеялся рано или поздно увидеть ее в лавке, поскольку семья Мазл принадлежала к постоянным клиентам Гурвицев. Тем не менее она не появлялась, а Гиршл не переставал думать о ней. Он представлял себе ее в перерывах между обслуживанием покупателей; порой, продавая им какое-нибудь лакомство, даже воображал, как преподносит такое же лакомство ей в подарок. Проходил месяц за месяцем, но Гиршл не отчаивался. «Если она сама не идет, — решил он, — надо заставить ее прийти!»

Как же это сделать? «Надо изо всех сил думать о Блюме, и тогда она обязательно придет», — считал Гиршл. Но как бы упорно он ни думал о ней, она не приходила. «Не надо отступать, — твердил себе Гиршл. — Должно быть, я недостаточно напрягаю свои душевные силы. Буду думать о ней еще более напряженно». Дошло до того, что никто не мог отвлечь его от мыслей о Блюме. Он обслуживал покупателей нехотя, с трудом выдавливая из себя любезное слово.

Гиршл, который так изменился после женитьбы, вернулся к своему прежнему состоянию. Никому не удается долго быть не тем, кто он есть на самом деле. Дом его, когда-то полный гостей, опустел. Появлялась только Софья Гильденхорн, а поскольку она приходила к Мине, он не чувствовал себя обязанным ее развлекать и сидел сам по себе. В день рождения Блюмы ему пришло в голову, что единственный человек в мире был создан совершенным и ему не разрешено его видеть! Гиршл, которому вот-вот предстояло стать отцом, по существу, еще сам оставался ребенком.

Цирл замечала, что с Гиршлом творится неладное. Обсудив это между собой и не подозревая, что их женатый сын тоскует по Блюме, родители решили послать его отдохнуть в Маликровик.

Очевидно, что пребывание Гиршла в Маликровике вместе с Миной не могло принести пользу. Деревенская тишина и старания Берты откормить зятя до слез ему надоели. Либо он сидел, лениво перелистывая молитвенник у печки, либо, зевая, перед Миной. Прогулки по зимнему снегу могли бы сотворить чудо, но снег был на улице, а Гиршл дома, так что чуда не происходило. Зимние дни, как известно, короткие, а ночи длинные. В деревне, где день тянулся долго-долго, ночь казалась нескончаемой. Это усугублялось тем, что Гиршл не знал, куда себя девать. Родители скоро поняли, что с их стороны было ошибкой отправить его в Маликровик, замечательное место было не для него, и привезли его обратно в Шибуш.