Андрэ Стиль - У водонапорной башни Страница 27

Вешки все ближе и ближе подступали к поселку, и теперь уже не только дети, но и взрослые заинтересовались происходящим. Женщины глядели издали, с порога своих лачуг. Мужчины подходили ближе, задавали вопросы и были куда настойчивее, чем господин Эрнест во время своей первой вылазки. Эрнест с сильно бьющимся сердцем наблюдал, как люди вдруг начинали размахивать руками, слышал их громкие, взволнованные голоса. Старик, как обычно, держался поодаль от рабочих. Он ничего не имел против них, но мало ли кто мог быть в такой толпе. Однако на сей раз он не выдержал и, подойдя, громко спросил, не стесняясь присутствием незнакомцев с портфелями и записными книжками:

— Вы видели, какие они там столбы врыли?

— Еще бы не видеть!

— Я нарочно совсем близко подходил. Столбы с отверстиями для проволоки.

— А как же иначе. Ведь для того и делается.

Разговор становился все громче и громче, и господа с портфелями сочли за благо удалиться. Так и не удалось установить, куда направятся вешки, дойдя до границы поселка, — то ли разойдутся по обе его стороны и он останется вне лагеря, то ли возьмут его в обхват с тыла.

— Леа, старуха, я опасаюсь… Тэк-тэк-тэк. Очень опасаюсь!..

Через два дня незнакомцы явились в сопровождении двух охранников в касках, с винтовкой за спиной, с дубинкой у пояса, и снова вешки пошли в наступление на поселок, перерезая его на две части. Дом господина Эрнеста оказался как раз на захваченной территории.

Старик вернулся домой совсем расстроенный.

— Леа, Леа, иди сюда! Ах, ты здесь. Немедленно бегу к мэру. Они не имеют никакого права. Участок мой, я его купил!

— Вот видишь, я тебе тысячу раз говорила, не нужно было строиться здесь. А ты, по обыкновению, не послушался.

— Нашла что вспомнить, а главное, нашла время попрекать!

Господин Эрнест был взбешен. Он кусал свои пышные, внушительные усы. Леа сидела молча, как в воду опущенная. От таких неприятностей и заболеть недолго.

Но к мэру господин Эрнест так и не попал. Впрочем, чего и ждать от социалистов. И как это РПФ могла пойти на избрание мэра-социалиста! Да… Все-таки Эрнест дождался приема у заместителя мэра, одного из руководителей местной организации РПФ, но тот только твердил: «Мы тут бессильны, так распорядились американцы. И вообще это зависит от военного ведомства». Он даже не объяснил: сам-то он за или против? Впрочем, Эрнесту наплевать, что эти РПФ думают, раз они, видите ли, бессильны. «Но ведь американцы пока еще не начали работы. Быть может, если вам удастся побудить мэра вмешаться, они изменят свои планы?» Напрасные старания! Заместитель как будто не слышал и произнес несколько невразумительных фраз, где двадцать раз повторялось «господин мэр», «господину мэру», «господина мэра»… Больше ничего он выдавить из себя не мог. Ну, погодите! Чтоб я на следующих выборах голосовал за них? Да никогда в жизни!

А на другой день к господину Эрнесту явился Гиттон, тот самый «троглодит из дота», как называл его мэр. Эрнест, сидя у окна, курил трубку и видел, как Гиттон заходит то в один, то в другой барак. Старик крикнул жене:

— Смотри-ка, к нам идет. Чего ему опять надо?

— Не зови его в комнаты, а то он натопчет, — ответила Леа и демонстративно направилась в спальню.

Эрнест принял гостя свысока, с высоты лестничной площадки.

— Что вам угодно?

Опять, наверно, явился с подписным листом. Эрнест обычно давал деньги, чтобы не отстать от других. Перед тем как открыть двери, Эрнест крикнул жене: «Кошелек при тебе?» Гиттон в это время стоял на крыльце и, быть может, слышал.

— Здравствуйте, господин Эрнест!

Хочешь или не хочешь, но приходится забирать товар в тех же лавках, что и соседи. А поскольку торговцы называли Эрнеста просто «господином Эрнестом», не добавляя фамилии, все остальные тоже стали так его называть.

— Здравствуйте. Что вам угодно?

— Мы организуем комитет защиты жилищ — в связи с угрозой захвата их американцами. Я зашел узнать, не захотите ли вы вступить.

— Тэк-с!

Старик чуть было не повернулся и не окликнул жену, которая с недовольным видом стояла в дверях спальни, но во-время удержался. Не годится ему, мужчине, в присутствии другого мужчины ждать решения от женщины! Поэтому он кратко осведомился:

— А каковы условия?

Господин Эрнест подразумевал взносы, которые требуются при вступлении в любое общество. Гиттон пожал плечами.

— Условия? Да никаких. Политические взгляды здесь роли не играют. Мы все в равной мере под угрозой.

— Я спрашиваю, платить нужно?

— Нет. И платить не нужно.

«С первого же слова — недоразумение, — вздохнув, сказал про себя Гиттон. — Старик говорит о деньгах, а я думал о политике. Надо следить за каждым своим словом».

Стоявшая в конце коридора старушка смотрела на гостя настороженным, сердитым взглядом и без стеснения громко закричала мужу:

— Запри двери, холоду напустишь!

— Хорошо, сейчас, — ответил Эрнест.

Но для того, чтобы закрыть двери, требовалось либо выйти с Гиттоном на улицу, либо пригласить его в комнаты, потому что предложение стоило обсудить подробнее.

— Конечно, почему бы мне и не вступить?

— Вы совершенно правы, надо же защищаться. Значит, мы вас известим.

Как! Гиттон уже уходит, ничего не объяснив толком? Ну что за люди! Очевидно, привыкли все на ходу решать, на скорую руку. Присоединяетесь? Да? Нет? Им все кажется простым. Раз-два и готово. Вступил — и точка. Вас, видите ли, известят.

— А что мы будем делать в этом комитете? Присоединиться недолго. Но если мы ничего не будем делать — значит, все это зря.

В силу долголетней привычки Гиттону казалось настолько ясным и само собой разумеющимся назначение комитета защиты, что он очень удивился, как это можно не знать таких простых вещей.

— Как это «что делать»? — переспросил он. — Да много что можно сделать. Хотя бы, к примеру…

— Вот что, вы лучше войдите. А то я замерз, как собака. Мне ведь не двадцать лет. Входите, входите, поговорим.

Леа, по-прежнему дежурившая у дверей спальни, сделала страшные глаза. Никак ей не втолкуешь, что надо все-таки сдерживаться при людях. Конечно, гость понял, что хозяйка дома не в восторге от его посещения. Да он еще, как на грех, назвал ее «мамашей».

— Хоть ноги-то вытрите! — закричала Леа, не выходя из своего укрытия. А потом так же пронзительно скомандовала мужу:

— Проведи его в кухню!

— А вы недурно устроились, — сказал Гиттон, оглядев стены и потолок. — Ничего не скажешь, молодец!

— А главное, все сам, своими руками, — подхватил польщенный Эрнест. — Один только рабочий мне помогал. Все я сам сделал: чертежи, фундамент сложил, и за плотника работал, и за каменщика — за всех. Только деревянную обшивку заказывал столяру. Но, должен вам заявить, мне это даром не прошло, состарил меня этот дом…

— Вы счастливец, — сказал Гиттон. — У вас еще больше оснований защищаться, чем у всех нас. Мы-то живем в бараках, в такие же бараки нас и выселят.

— Как так «выселят»?

До этой минуты Эрнест даже не допускал подобной мысли; он побледнел, беспомощно захлопал красноватыми веками.

— Леа, Леа, да ты послушай! Леа, ты слышишь, что говорит… — Эрнест показал на Гиттона и нерешительно добавил: —…господин… Они хотят забрать себе все, что попадает на территорию аэродрома.

— Быть этого не может! — в ужасе воскликнула Леа, выглянув из спальни. — Они не имеют права!

Гиттон выразительно махнул рукой. Что для них права!

— Право? — повторил Эрнест, — Будто ты не понимаешь…

— Но ведь это наша собственность, — перебила его Леа. — Вы, быть может, этого не знаете, так знайте. Это невозможно. Кто им позволит?

— Это больше, чем наша собственность, — добавил Эрнест, потрясая перед Гиттоном большими руками с узловатыми пальцами, и громко хлопнул ладонью о ладонь. — Полюбуйтесь-ка, вот этими руками все сделано! Ничего не просил у правительства, только разрешение выхлопотал. Одного гроша, ломаного гроша они в это дело не вложили. Послушайте, господин… простите… ах да, Гиттон. Так послушайте, вы ведь не знаете, как я дом построил. Всю жизнь я мечтал о собственном домике, еще перед войной прикопил денег и мог бы построить что-нибудь посолиднее. Но, слава богу, я вовремя почувствовал, к чему идет дело. Один раз со мной уже сыграли шутку во время войны четырнадцатого года. Вместо дома в Камбре, который мне остался после отца, я получил одни развалины… Поэтому я вовсе не желал строить для того, чтобы другие разрушали. И сколько раз, Леа, мы во время войны с тобой радовались, что не поспешили. А потом, когда война окончилась, все уверяли, что на этот раз мирная жизнь установится прочно. И тут я наконец решился. Я не мог поручить постройку подрядчику, слишком накладно, и подумал, что пятьдесят пять лет — не бог весть какая старость и, если взяться самому с помощником, дело пойдет. К тому же и время свободное было.