Беседа с богом странствий - Рюноскэ Акутагава Страница 27

– Ты не пойдёшь на музыкальный вечер, который проводит группа «Сиро»?

Номура задал этот вопрос после недолгого молчания, будто неожиданно вспомнив что-то. В ту же секунду Сюнскэ почувствовал, что сердце его в мгновение ока освободилось от всего наносного и стало незапятнанным, как лист чистой бумаги. Поморщившись, он выпил остывший кофе, вернув себе обычную бодрость.

– Я, пожалуй, пойду. А ты?

– Сегодня утром в нашем книжном магазине Икубундо я попросил Ои-куна передать тебе мою просьбу, а он стал уговаривать купить билеты и, в конце концов, всучил мне четыре штуки на лучшие места.

– Четыре билета? Здорово же тебе пришлось раскошелиться.

– Да что там, три у меня купит семья Курихара. Пошли, Пьер.

Чёрная собачонка, спокойно лежавшая до этого в ногах Сюнскэ, тут же вскочила и громко зарычала, злобно глядя на лестницу. Сидевшие друг против друга и разделённые горшком нарциссов Номура и Сюнскэ, удивлённые поведением собаки, одновременно повернулись в ту сторону, куда она смотрела. Там Фудзисава в феске и пришедший вместе с ним студент в фетровой шляпе отдавали официантке свои мокрые пальто.

Через неделю Сюнскэ отправился на организованный группой «Сиро» музыкальный вечер, проводившийся в «Сэйёкэне» в Цукидзи. Может быть, из-за плохой организации вечера, хотя уже подходило к шести часам, когда он должен был начаться, не было никаких признаков его открытия. В фойе рядом с залом толпились слушатели, плавали клубы дыма, туманившие свет лампочек. Среди гостей было, кажется, несколько иностранных преподавателей университета. Стоя в углу фойе около большого искусственного дерева, Сюнскэ, не проявляя ни малейшего нетерпения, ожидал начала концерта и без всякого интереса прислушивался к разговорам окружающих.

Тут к нему своей обычной величественной походкой подошёл Ои Ацуо, на этот раз в студенческой форме, и они кивнули друг другу.

– Номура ещё не пришёл?

Вопрос задал Сюнскэ, и Ои, скрестив руки на груди и откинувшись назад, стал осматриваться вокруг.

– Кажется, ещё не пришёл. Хорошо бы вообще не приходил. Меня сюда притащил Фудзисава, и мне придётся пробыть здесь часок.

Сюнскэ насмешливо улыбнулся:

– А ты, я вижу, в форме; по-моему, зря.

– В форме? Она принадлежит Фудзисаве. Он мне сказал, чтобы я обязательно надел его форму, и под этим предлогом решил взять отцовский смокинг. Так что мне не оставалось ничего другого, как напялить её и явиться на музыкальный вечер, который мне ни к чему.

Ои болтал, не обращая внимания на окружающих, а потом, снова осматривая фойе, стал объяснять Сюнскэ, кто тот, кто этот, называть по именам известных писателей и художников. Мало того, рассказал много интересного о связанных с ними скандалах.

– Вон тот в кимоно с фамильными гербами соблазнил жену одного адвоката и набрался ещё нахальства подарить ему свой роман, описывающий всю эту историю. А истинное призвание того, который рядом с ним в ярком галстуке, не поэзия, а совращение горничных и официанток.

Сюнскэ было неинтересно это отвратительное копание в грязном белье, его кредо можно было выразить словами: «Nil admirari[31]». Более того, ему даже захотелось вступиться за репутацию этих литераторов. Поэтому, воспользовавшись тем, что Ои на секунду умолк, он развернул программку, полученную в обмен на билет, и попытался перевести разговор на музыку, которую им предстояло сегодня услышать. Однако Ои это нисколько, казалось, не занимало, и он, беспощадно царапая ногтями листья искусственного дерева, снова возвратился к тёмным сторонам жизни общества.

– В общем, по словам Фудзисавы, этот Симидзу Сёити не столько солист, сколько великий ловелас.

В эту минуту, к счастью, раздался звонок, возвещавший начало концерта, и двери в зал распахнулись. Уставшие ждать слушатели, точно влекомые прибоем, потоком устремились к дверям. Сюнскэ, а вместе с ним и Ои, подхваченные потоком, двинулись в сторону зала, но вдруг, случайно обернувшись, Сюнскэ вскрикнул от удивления.

Даже усевшись в кресло, Сюнскэ почувствовал, что никак не может оправиться от испытанного им удивления. Сердце судорожно колотилось, что было для него непривычным, не поймёшь от чего: то ли от радости, то ли от печали. У него было страстное желание всё оставить как есть: пусть колотится, его это не касается, – но в то же время хотелось, чтобы сердце перестало так судорожно колотиться. Чтобы оно не билось ещё сильнее, он решил прибегнуть к хитрости – не отрывать глаз от сцены.

На сцену, декорированную сзади золотой ширмой, вышел господин средних лет во фраке и, откидывая спадавшие на лоб волосы, начал мягко, точно поглаживая, исполнять Шумана. Это была песня Шамиссо, начинавшаяся словами: «Ich kann’s nicht fassen, nicht glauben». Сюнскэ не мог не почувствовать, что его пришепётывающее пение источает какой-то опасный аромат боли. И в то же время ему казалось, что этот аромат ещё больше волнует его учащённо бившееся сердце. Поэтому, когда певец закончил своё сольное выступление и раздались громкие аплодисменты, он, немного успокоившись, поднял глаза и, как бы ища спасения, повернулся к сидевшему рядом Ои. А тот, свернув программку трубкой и приставив к глазу, смотрел на стоявшего на сцене певца, исполнявшего Шумана, и шептал:

– У этого Симидзу и в самом деле физиономия великого ловеласа.

Сюнскэ только сейчас понял, что этот господин средних лет и в самом деле Симидзу Сёити. Когда он снова перевёл взгляд на сцену, на неё медленно поднималась, прижимая к груди скрипку, встреченная бурными аплодисментами девушка в нарядном кимоно с узором по краю. Девушка была хорошенькая, просто куколка, но, к сожалению, играя, без конца ошибалась. Однако Сюнскэ, к счастью, уже не угрожал противно-сладкий Шуман, исполнявшийся Симидзу Сёити, и он был рад, что нашёл успокоение, с удовольствием погрузившись в таинственный мир Чайковского. А Ои, со скучающим видом откинув голову на спинку кресла, время от времени беззастенчиво сморкался, потом, вдруг что-то вспомнив, спросил:

– Послушай, ты знаешь, что Номура-сан пришёл?

– Знаю.

Сюнскэ ответил тихо, не отрывая глаз от девушки, стоявшей перед золотой ширмой. Но Ои, кажется, не удовлетворённый ответом, добавил подчёркнуто, со странно недоброжелательной улыбкой:

– К тому же с двумя удивительными красавицами.

Однако Сюнскэ ничего не ответил. Казалось, он весь отдался тихим звукам скрипичной музыки, лившейся со сцены…

Когда после выступления пианиста и вокального квартета был объявлен антракт, Сюнскэ, не обращая внимания на Ои, поднялся с кресла и в поисках Номуры и его спутниц направился в фойе рядом с тем, где стояло искусственное дерево. Между тем оставленный им Ои, гордо скрестив руки и низко опустив голову, тихо посапывал, может быть, даже не зная, что уже антракт.

Выйдя в фойе, Сюнскэ увидел