Маленький Цахес по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман Страница 27

Розабельверда шагнула к магу, но тут из ее волос выпал золотой гребень и разбился, словно был из стекла, о мраморный пол.

— Горе мне!.. Горе мне! — воскликнула фея.

И вдруг за кофейным столиком снова сидела фрейлейн Розеншён из богоугодного заведения, а напротив нее — доктор Проспер Альпанус.

— Полагаю, — очень спокойно сказал Проспер Альпанус, без каких-либо затруднений наливая в китайские чашки чудесный дымящийся кофе мокко, — полагаю, милостивая государыня, что теперь нам обоим достаточно ясно, чего мы можем ждать друг от друга… Мне очень жаль, что ваш прекрасный гребень разбился о мой твердый пол.

— Только моя неловкость, — отвечала барышня, с удовольствием прихлебывая кофе, — тому виной. На этот пол не следует ничего ронять, ибо, если я не ошибаюсь, эти камни расписаны волшебными иероглифами, которые иной примет за обыкновенные прожилки в мраморе.

— Отслужившие талисманы, уважаемая, — сказал Проспер, — эти камни — отслужившие талисманы, и только.

— Дорогой доктор, — воскликнула барышня, — как могло случиться, что мы давным-давно не познакомились, что наши пути ни разу не пересеклись?

— Разное воспитание, милейшая, — отвечал Проспер Альпанус, — разное воспитание — единственная тому причина! Когда вы в Джиннистане были полны надежд и давали волю своей богатой природе, своему счастливому гению, я, горемычный студент, томился в пирамидах и слушал лекции профессора Зороастра[18], старикашки ворчливого, но знавшего чертовски много. В этой маленькой милой стране я поселился в правление достославного князя Деметриуса.

— Да что вы, — сказала барышня, — и вас не выслали, когда князь Пафнуциус вводил просвещение?

— О нет, — отвечал Проспер, — мне удалось начисто скрыть собственное лицо под маской, демонстрируя в разных сочинениях, которые я распространял, совершенно особую осведомленность в вопросах просвещения. Я доказывал, что гром не должен греметь, а молния не должна сверкать без воли на то князя и что хорошей погодой и добрыми урожаями мы обязаны исключительно его усилиям и усилиям его знати, которая ведет по этому поводу мудрые совещания в уединенных покоях, тогда как простонародье пашет и сеет на свежем воздухе. Князь Пафнуциус назначил меня тогда Тайным Верховным Президентом по делам Просвещения, эту должность я бросил вместе со своей маской, как обузу, когда буря прошла… Тайком я приносил пользу насколько мог. То есть пользу в нашем с вами понимании, уважаемая… Знаете ли вы, дорогая фрейлейн, что это я предостерег вас от полиции, что это благодаря мне у вас еще сохранилось несколько милых пустячков, которые вы мне сейчас показывали?.. Бог ты мой! Взгляните-ка в эти окна, уважаемая! Неужели вы не узнаете этого парка, где вы так часто прогуливались и беседовали с дружественными духами, которые живут в кустах, цветах, родниках?.. Этот парк я спас благодаря своим знаниям. Он сейчас такой же, как во времена старого Деметриуса. Князь Варсануф, слава богу, не очень-то беспокоится насчет колдовства, он человек снисходительный, никого ни к чему не принуждает, и каждый волен у него колдовать сколько угодно, лишь бы не подавал виду да исправно платил налоги. Вот я и живу здесь, как вы, дорогая, в своей богадельне, счастливо и без забот!..

— Доктор, — воскликнула барышня, и из глаз у нее хлынули слезы, — доктор, что я слышу!.. Что вы открыли мне!.. Да, я узнаю эту рощу, где когда-то блаженствовала!.. Доктор!.. Благороднейший человек, которому я столько обязана!.. И это вы так жестоко преследуете моего маленького подопечного?..

— Вы, — отвечал доктор, — вы, дорогая фрейлейн, по природной своей добросердечности, осыпали дарами того, кто их недостоин. Циннобер, несмотря на вашу добрую помощь, был и остается пакостным уродцем, который теперь, когда золотой гребень разбился, целиком в моих руках.

— Сжальтесь, о доктор! — взмолилась барышня.

— Будьте любезны, взгляните сюда, — сказал Проспер, показывая барышне составленный им гороскоп Валтазара.

Барышня заглянула в гороскоп и с болью воскликнула:

— Да!.. Если дело обстоит так, то я, видно, должна уступить высшей силе… Бедный Циннобер!..

— Признайте, дорогая фрейлейн, — сказал, улыбаясь, доктор, — признайте, что дамы часто потакают причудливейшим желаниям, безудержно и бездумно следуя какой-нибудь минутной прихоти, даже если она больно задевает других!.. Цинноберу не уйти от судьбы, но потом ему еще выпадет незаслуженная честь. Этим я выражу свое уважение к вашей воле, к вашей доброте, к вашей добродетели, глубокоуважаемая сударыня!

— Прекрасный, великолепный человек, — воскликнула барышня, — оставайтесь моим другом!..

— Останусь навеки, — отвечал доктор. — Мои дружеские чувства, моя искренняя симпатия к вам, прелестная фея, никогда не иссякнут. Смело обращайтесь ко мне во всех затруднительных случаях жизни и… о, приходите ко мне пить кофе, когда вам угодно.

— Прощайте, достойнейший маг, я никогда не забуду ни вашей благосклонности, ни этого кофе!

Сказав это, растроганная барышня поднялась, чтобы уйти.

Проспер Альпанус проводил ее до решетчатых ворот под приятнейшие звуки всех чудесных голосов леса.

У ворот вместо кареты барышни стояла хрустальная раковина доктора. Она была запряжена единорогами, а позади нее расправлял свои блестящие крылья золотой жук. На козлах сидел серебряный фазан и, держа в клюве золотые вожжи, глядел на барышню умными глазами.

Обитательница богадельни почувствовала себя вернувшейся в самую блаженную пору своей чудесной жизни феи, когда коляска, издавая дивные звуки, покатилась по душистому лесу.

Глава седьмая