Томас Хьюз - Школьные годы Тома Брауна Страница 28

Через пару дней большой коридор, в который выходили двери спален, освободился от сундуков и чемоданов; их отнесли вниз, чтобы экономка могла сложить вещи к отъезду, а освободившееся место стало использоваться для игр — верный признак конца полугодия.

Потом начали составляться компании для путешествия домой, и Том присоединился к одной из них, которая должна была нанять карету четвернёй до Оксфорда.

Наконец, пришла последняя суббота, в которую Доктор посетил каждый класс, чтобы раздать награды и выслушать доклады учителей о том, как вели себя они и их подопечные; Тома, к его великому восторгу, похвалили, и он был переведён в младший четвёртый класс, где уже учились все его друзья по Школьному корпусу.

В четыре часа утра следующего вторника в комнатах экономки и заведующей хозяйством уже был готов кофе, и мальчики, тепло укутанные в пальто и шарфы, торопливо его пили, бегали взад-вперёд, спотыкались о свой багаж и все одновременно задавали вопросы; у ворот школы их ждали несколько карет, в том числе и карета четвернёй, которую наняли Том с компанией; почтальоны по этому случаю надели свои лучшие куртки и бриджи, а специально нанятый музыкант во всю мочь играл на корнете[94] «Южный ветер и хмурое небо», перебудив половину всех мирных обитателей Хай-Стрит.

Шум, гам и суматоха усиливались с каждой минутой, носильщики сгибались под тяжестью сумок и сундуков, корнетист играл всё громче. Старый Томас сидел в своей каморке, а рядом с ним стояла большая жёлтая сумка, из которой он выдавал каждому деньги на проезд, сверяя в свете единственной свечи сумму в своём собственном, грязноватом и написанном каракулями списке, с суммой, проставленной в списке Доктора; он морщился от напряжения, наклонял голову набок, и очки у него запотели. Дверь каморки он предусмотрительно запер, и все свои финансовые операции осуществлял через окошко, а то иначе его бы быстро довели до сумасшествия и оставили без денег.

— Томас, пожалуйста, поскорее, а то мы не успеем на дилижанс в Данчёрче!

— Вот твои деньги, Грин, держи.

— Эй, Томас, а Доктор сказал, что мне причитается два фунта десять шиллингов, а ты дал мне только два фунта.

Боюсь, что здесь Мастер Грин слегка кривит душой. Томас ещё сильнее склоняет голову набок и продолжает разбирать свой грязный список. Тем временем Грина отпихивают от окошка.

— Эй, Томас, не обращай на него внимания, давай мне мои тридцать шиллингов.

— И мои тоже!

— И мои! — кричат остальные.

Один за другим все члены компании Тома получили свои вещи и деньги и вышли из ворот; корнетист вовсю наяривает «Капли бренди», вероятно, эта мелодия навеяна парой стаканчиков, которую он уже успел пропустить за компанию с почтальонами. Весь багаж тщательно убирается внутрь кареты и в переднее и заднее багажные отделения, так что снаружи не видно ни одной шляпной картонки. Пятеро-шестеро младших ребят с трубочками для стрельбы горохом, а с ними и корнетист, помещаются на задних сиденьях; на передние места садятся старшие, большинство из них курит, — не ради удовольствия, но чтобы показать, что они теперь настоящие джентльмены, а это наиболее верный способ засвидетельствовать этот факт перед обществом.

— Карета Робинсона будет здесь через минуту, они заехали за кем-то в город. Подождём, пока они появятся, и устроим гонки, — говорит предводитель. — Ребята, полсоверена каждому, если при въезде в Данчёрч обгоним их на сто ярдов.

— Хорошо, сэр, — говорят почтальоны, ухмыляясь.

Минуты через две появляется карета Робинсона, тоже с корнетистом, и гонки начинаются — лошади несутся галопом, мальчишки кричат, почтальоны громко трубят в рожки. Наверно, у школьников, как и у моряков, есть своё особое Провидение, иначе они перевернулись бы двадцать раз, пока проехали первые пять миль; кареты то несутся вровень, и мальчишки на крышах обмениваются градом горошин; то чуть не сталкиваются с дилижансом, который выехал раньше них; то выезжают на насыпь, то проезжают над глубокой канавой, да так, что одно колесо висит в воздухе; и всё это — ранним утром в кромешной тьме, при свете одних только фонарей.

Наконец, всё это позади, никого не переехали, кроме старой свиньи на Саутэм-Cтрит, а последние горошины расстреляли на Корнмаркет[95] в Оксфорде, куда приехали между одиннадцатью и двенадцатью часами утра и где роскошно позавтракали в гостинице «Ангел», за что, разумеется, пришлось заплатить.

Так выглядела гостиница «Ангел» в Оксфорде в 1820 гг.

Здесь компания распалась, каждый отправился в свою сторону; Том, несмотря на то, что в кармане у него осталось всего пять шиллингов, а до дому ещё двадцать миль, с важностью, достойной лорда, нанимает карету с парой лошадей.

— Куда, сэр?

— «Красный Лев» в Фаррингдоне, — говорит Том и даёт конюху шиллинг.

— Хорошо, сэр. Красный Лев, Джем, — говорит конюх почтальону, и Том отбывает по направлению к дому. Он знает хозяина гостиницы в Фаррингдоне и просит этого достойного человека заплатить за оксфордских лошадей и отправить его дальше в другой карете; и вот шикарный молодой человек прибывает под отчий кров. Сквайр Браун довольно кисло смотрит на необходимость оплаты двух фунтов десяти шиллингов дорожных расходов из Оксфорда. Но мальчик так рад вернуться домой и так отлично выглядит, и привез такую хорошую характеристику, и с таким восторгом рассказывает про Рагби, что Сквайр быстро смягчается. В тот день Том Браун впервые сел обедать в шесть часов вечера вместе с родителями — большой шаг в жизни. И вряд ли во всей Англии садились в тот день за стол три более счастливых человека, чем Сквайр, его жена и Том Браун по окончании своего первого полугодия в Рагби.

Глава VIII Война за независимость

Те рабы, кто предпочтутПравде — ложь, борьбе — хомут,И готовы век дрожать,Лишь бы риска избежать.

Младший четвёртый класс, в котором Том очутился в начале следующего полугодия, был самым большим классом среди всех младших и насчитывал более сорока учеников. Здесь были юные джентльмены всех возрастов в промежутке от девяти до пятнадцати лет; ту часть своей энергии, которая посвящалась латыни и греческому, они тратили на книгу Ливия,[96] «Буколики» Вергилия и «Гекубу» Еврипида, которые вдалбливались небольшими ежедневными порциями. Вести этот злополучный младший четвёртый было нелёгкой задачей для бедного учителя, потому что более неудачного по составу класса не было во всей школе. Здесь застревали здоровенные, но тупые мальчики, которые, хоть убей, не могли усвоить основы, и представляли собой попеременно объект то насмешек, то ужаса для младших, которые потешались над ними на уроках, а потом бывали биты за это во внеурочное время. В этом классе было не менее трёх несчастных, ходивших уже во фраках, с заметным пушком на подбородке, которых учитель вместе с Доктором всё время пытались протолкнуть в следующий класс, но все их самые добрые намерения разбивались об их полную неспособность переводить и делать грамматический разбор. Затем шла основная масса класса, мальчики одиннадцати — двенадцати лет, — самого озорного и бесшабашного возраста британской молодёжи, типичными представителями которого были Том и Ист.

Домашние задания младшего четвёртого и всех классов младше выслушивались в большом школьном здании, а готовиться самостоятельно им ещё не доверяли; поэтому учителя загоняли их в помещение за три четверти часа до урока, и там, рассевшись по скамейкам, они долбили свои двадцать строк Вергилия или Еврипида с грамматикой и словарём, среди такого гвалта, как при вавилонском столпотворении. Учителя ходили по зданию взад-вперёд или сидели за столами, читая или проверяя работы, и старались, по мере возможности, поддерживать порядок. Но младший четвёртый был слишком велик, одному человеку с ним было не справиться, и это делало его идеальным классом, прямо-таки раем, для юных разгильдяев, которые составляли основной его элемент.

Том, как уже говорилось, был переведён из третьего с хорошей характеристикой, но искушения младшего четвёртого оказались слишком сильны для него, и вскоре он разболтался и стал таким же неуправляемым, как и все остальные. Однако в течение нескольких недель ему удавалось поддерживать видимость прилежания, и учитель смотрел на него благосклонно, пока ему не открыл глаза следующий небольшой эпизод.

Кроме того стола, за которым сидел учитель, в углу стоял ещё один большой стол, за которым никто не сидел. Добежать первым и занять место за этим столом, который стоял на возвышении из трёх ступенек, и за которым помещалось четверо мальчиков, было заветной мечтой всего младшего четвёртого класса; ссоры за обладание этими местами создавали такой беспорядок, что, в конце концов, учитель вообще запретил подходить к этому столу. Но это послужило вызовом для самых безрассудных голов, и, поскольку стол был достаточно вместительный, чтобы двое мальчиков могли спрятаться в нём полностью, он редко пустовал, невзирая на вето. Спереди были прорезаны маленькие дырочки, сквозь которые его обитатели могли видеть, как учителя ходят туда и сюда, а когда приближалось время урока, они по одному выползали из него и спускались по ступенькам, когда учитель поворачивался спиной, и смешивались с общей массой на скамейках внизу. Том и Ист успешно занимали этот стол с полдюжины раз, и настолько осмелели, что стали потихоньку играть в нём в шарики, когда учителя отходили в другой конец. К несчастью, однажды они так сильно увлеклись игрой, что шарик выскользнул из пальцев Иста и медленно покатился вниз по ступенькам прямо на середину помещения, как раз в тот момент, когда учителя, дойдя до противоположного конца, повернули назад и оказались лицом к столу. Малолетние правонарушители видели сквозь прорези в столе, как учитель не спеша проследовал прямо к их убежищу, а все мальчики по соседству, конечно же, оставили свою работу и стали смотреть, что же будет; и их не просто постыдно выволокли наружу и отлупили тростью по рукам тут же на месте, они ещё потеряли репутацию прилежных учеников. Правда, поскольку ту же участь разделяли три четверти класса, это их не слишком угнетало.