Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба Страница 28

— Вот и пришли.

— Не хочу, — резко сказал Филипп. — Что?

— Не хочу идти к вам.

— Ты предпочитаешь, чтобы тебя задержали немцы?

— Не хочу, — повторил Филипп, глядя себе под ноги. — Мне нечего вам сказать, и я вас не знаю.

— Ах, вот оно что, — протянул Даниель. — Вот оно что! Он двумя руками взял его за голову и насильно приподнял ее.

— Ты меня не знаешь, зато я тебя знаю, — сказал он ему, — я сам могу рассказать тебе, что с тобой произошло.

Он продолжал, погрузив свой взгляд в глаза Филиппа:

— Ты был в северной армии, началась паника, и ты удрал. Потом, вероятно, не было возможности снова найти свой полк. Ты вернулся домой, твоя семья смылась, и ты переоделся в гражданское и прямиком пошел утопиться в Сене. Не потому, что ты сверхпатриот, но тебе невыносима мысль, что ты трус. Разве я ошибся?

Мальчик не двигался, но глаза его еще больше расширились, и у Даниеля пересохло во рту, он чувствовал, что тревога поднимается в нем, как прилив; он повторил скорее громко, чем уверенно:

— Разве я ошибся?

Филипп что-то промычал в ответ, но тело его расслабилось; тревога отступила, от радости у Даниеля перехватило дыхание, его сердце заметалось и заполошно заколотилось в груди.

— Пойдем ко мне, — прошептал он, — я знаю лекарство.

— Лекарство от чего?

— От всего. Я могу научить тебя многому.

У Филиппа был усталый и успокоенный вид; Даниель подтолкнул его к воротам. Красивых ребят, за которыми он охотился на Монмартре или Монпарнасе, он никогда еще не решался приводить к себе домой. Но сегодня консьержка и большая часть жильцов улепетывала по дорогам между Монтаржи и Жьеном, сегодня был праздник. Они молча поднялись. Даниель вставил ключ в скважину, не выпуская руки Филиппа. Он открыл дверь и посторонился:

— Входи.

Филипп нерешительно вошел.

— Дверь напротив — это гостиная.

Он повернулся к нему спиной, запер дверь на ключ и положил его в карман. Когда он присоединился к Филиппу, тот стоял перед этажеркой и заинтересованно разглядывал статуэтки.

— Потрясающе!

— Неплохие, — согласился Даниель, — Они действительно неплохие. Но, главное, они настоящие. Я их сам купил у индейцев.

— А это? — спросил Филипп.

— Это портрет умершего ребенка. В Мексике, когда кто-нибудь умирает, зовут специального художника для мертвых. Он рисует труп с чертами живого человека. Вот что из этого получается.

— Вы были в Мексике? — спросил Филипп с оттенком уважения.

— Я прожил там два года.

Филипп с восторгом смотрел на портрет красивого, бледного и гордого ребенка, который из лона смерти возвращал ему свой взгляд с уверенностью и серьезностью посвященного. «Они похожи друг на друга, — подумал Даниель. — Оба светловолосые, оба дерзкие и бледные, один на картине, другой против нее, ребенок, который хотел умереть, и ребенок, который действительно умер, смотрят друг на друга; смерть была тем, что их разделяло: ничто, плоская поверхность полотна».

— Потрясающе! — повторил Филипп.

Невероятная усталость вдруг сразила Даниеля. Он вздохнул и опустился в кресло. Мальвина прыгнула ему на колени.

— Вот! Вот! — сказал он, гладя ее. — Умница моя, Мальвина, красивая моя.

Он повернулся к Филиппу и слабым голосом сказал:

— В баре есть виски. Нет, справа, маленький китайский шкафчик; там. Там же и стаканы. Обслужи нас; побудь горничной.

Филипп наполнил два стакана, один протянул Даниелю и остался стоять перед ним. Даниель залпом выпил виски и почувствовал себя лучше.

— Будь вы поэтом, — сказал он ему, внезапно переходя на «вы», — вы бы почувствовали, что в нашей встрече есть некая предопределенность.

Мальчик кокетливо засмеялся:

— Кто вам сказал, что я не поэт?

Он смотрел Даниелю прямо в глаза: с того момента, как он вошел в комнату, вид и манеры его изменились. «На него наводят робость отцы семейства, — раздосадованно подумал Даниель, — он больше меня не боится, потому что догадался, что я таковым не являюсь». Он сделал вид, будто колеблется.

— Я вот что думаю, — задумчиво проговорил он, — заинтересуешь ли ты меня?

— Вы лучше бы подумали об этом немного раньше, — ответил Филипп. Даниель улыбнулся:

— Время еще есть. Если ты мне наскучишь, я выставлю тебя вон.

— Не стоит труда, — сказал Филипп. Он направился к двери.

— Останься, — окликнул Даниель. — Я хорошо знаю, что я тебе нужен.

Филипп спокойно улыбнулся, вернулся и сел на стул. Поппея прошла мимо него, он поймал ее и посадил себе на колени, причем она не сопротивлялась. Он ласково, с наслаждением погладил ее.

— Большой плюс для тебя, — удивленно сказал Даниель. — В первый раз она позволяет такое.

По физиономии Филиппа скользнула извилистая фатоватая ухмылка.

— Сколько у вас кошек? — спросил он, потупив взор.

— Три.

— Большой плюс для вас.

Он чесал голову Поппеи, и та начала мурлыкать. «Этот шпаненок выглядит более непринужденно, чем я, — подумал Даниель, — он знает, что нравится мне». Он резко спросил, чтобы привести его в замешательство:

— Итак? Как это произошло?

Филипп выпустил Поппею, раздвинув колени; кошка спрыгнула и убежала.

— Что ж, — ответил Филипп, — вы все угадали. Добавить больше нечего.

— Где ты был?

— На севере. Место, которое называется Парни. — Ну и?

— Там мы держались два дня, а потом появились танки и самолеты.

— Одновременно? — Да.

— И ты испугался?

— Да нет. Возможно, страх это что-то другое.

Его лицо посуровело и постарело. Опустошенными глазами он смотрел в пустоту.

— Все бежали, и я побежал с ними.

— А потом?

— Я шел пешком, потом меня подобрал грузовик, потом я снова шел; в Париже я третий день.

— О чем ты думал, когда шел?

— Ни о чем.

— Почему ты ждал до сегодняшнего дня, чтобы покончить с собой?

— Я хотел еще раз увидеть мать.

— Ее нет в городе?

— Да, ее нет в городе.

Он поднял голову и дерзко оглядел Даниеля.

— Вы ошиблись, приняв меня за труса, — резко отчеканил он.

— Правда? Тогда почему ты убежал?

— Потому, что бежали все остальные.

— Однако ты собирался наложить на себя руки.

— Да, собирался.

— Почему?

— Слишком долго объяснять.

— Кто тебя торопит? Налей себе еще виски. Филипп выпил еще. Щеки его порозовели. Он усмехнулся.

— Если бы речь шла только обо мне, мне было бы безразлично, трус я или нет. Я пацифист. Что такое военная доблесть? Отсутствие воображения. Солдаты — мужественные люди, но это настоящие скоты. Сущее несчастье — родиться в семье героя.

— Понимаю, — сказал Даниель. — Твой отец — кадровый офицер.

— Офицер запаса, — поправил его Филипп. — Но он умер в двадцать седьмом году от ран, полученных на войне: он был отравлен газами за месяц до перемирия. Эта славная смерть ввела мою мать в искушение: в 1933 году она снова вышла замуж — за генерала.

— Она рискует разочароваться, — заметил Даниель. — Генералы умирают в собственной постели.

— Только не этот. — с ненавистью сказал Филипп, — этот — второй Байар[11]: он совокупляется, убивает, молится и ни о чем не думает.

— Он на фронте?

— А где ж еще? Он должен сам стрелять из пулемета или ползти наперерез врагу во главе своих соединений. Он не успокоится, пока не перебьет всех людей до последнего.

— Он, наверное, брюнет, волосатый, с усами.

— Абсолютно точно, — сказал Филипп. — Женщины обожают его, потому что от него несет козлом.

Они, глядя друг на друга, рассмеялись.

— У меня такое впечатление, что ты не очень-то его любишь, — сказал Даниель.

— Я его ненавижу, — отчеканил Филипп.

Он покраснел и пристально посмотрел на Даниеля.

— У меня Эдипов комплекс, — добавил он. — Типичный случай.

— Ты влюблен в свою мать? — недоверчиво спросил Даниель.

Филипп не ответил: у него был значительный и роковой вид. Даниель наклонился вперед.

— А, может, в отчима? — мягко спросил он. Филипп подскочил и побагровел; потом разразился смехом, глядя Даниелю в глаза:

— Ну и шуточки у вас!

— Не сердись, — посмеиваясь, сказал Даниель. — Так что из-за него ты хотел покончить с собой?

Филипп снова засмеялся.

— Вовсе нет! Совершенно нет!

— Тогда из-за кого? Ты бежишь к Сене, потому что тебе не хватило храбрости, и тем не менее, заявляешь, что ненавидишь храбрых. Ты боишься его презрения.

— Я боюсь презрения моей матери, — сознался Филипп.

— Твоей матери? Я уверен, что она к тебе снисходительна.

Филипп, не отвечая, закусил губу.

— Когда я положил руку тебе на плечо, ты сильно испугался, — сказал Даниель. — Ты решил, что это он, не так ли?