Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году Страница 28

— Где мы сейчас? — спросила она.

— До Фужера три с половиной лье, мадмуазель.

— Значит, скоро там будем? — сказала она, желая завязать разговор, так как решила оказать некоторое внимание молодому капитану.

— Лье — мера невеликая, — радостно подхватил Мерль, — но в этих краях они вытягиваются до бесконечности. Когда мы одолеем этот подъем и окажемся на плоскогорье, вы увидите долину, похожую на ту, с которой мы скоро расстанемся, а на горизонте покажется вершина Пелерины. Дай бог, чтобы шуаны не вздумали взять там реванш! Ну, вы сами понимаете: все время подниматься и спускаться, этак не быстро доедешь. А с Пелерины вы увидите еще...

При слове «Пелерина» эмигрант вздрогнул, но еле заметно, и увидела это только мадмуазель де Верней.

— А что такое Пелерина? — быстро спросила девушка, прерывая капитана, увлекшегося топографией Бретани.

— Это высокая гора, — ответил Мерль, — по ее имени названа долина Мэна, куда мы сейчас попадем, и она отделяет эту провинцию от долины Куэнона, в конце которой находится Фужер — первый город Бретани. В последних числах вандемьера у нас около Пелерины была схватка с Молодцом и его разбойниками. Мы вели новобранцев в Майенну, а им так не хотелось расставаться со своей родиной, что на границе ее они решили нас перебить. Но Юло крепкий рубака, он им задал!..

— Так вы, вероятно, видели Молодца? — спросила девушка. — Каков он собою?

Она не сводила проницательных, насмешливых глаз с мнимого виконта де Бована.

— О, бог мой! — ответил Мерль, которого она все время перебивала. — Гражданин дю Га вылитый его портрет, и не будь на нем мундира Политехнической школы, я бы побился об заклад, что это Молодец.

Мадмуазель де Верней пристально посмотрела на холодное, неподвижное лицо человека, унизившего ее своим презрением, но не могла увидеть в нем никаких признаков страха; горькой улыбкой она дала ему понять, что в эту минуту раскрыла тайну, которую он вероломно скрывал от нее. Затем она склонила голову набок, чтобы видеть и молодого дворянина, и Мерля, и, раздувая от радости ноздри, насмешливо сказала республиканцу:

— Капитан, этот главарь шуанов очень тревожит первого консула. Говорят, он человек смелый, но опрометчивый в своих поступках, особенно с женщинами.

— Мы на это и рассчитываем, чтобы свести с ним счеты. И попадись он нам в руки хотя бы на два часа, мы ему влепим в голову кусочек свинца. Если б этот эмиссар Кобленца[20] встретил нас, он поступил бы с нами точно так же, и мы отправились бы на тот свет. Стало быть, par pari[21]!..

— О, нам нечего бояться такой встречи, — сказал эмигрант. — Ваши солдаты не дойдут до Пелерины. Они слишком устали. И если вы согласитесь, они могут сделать привал в двух шагах отсюда. Моя матушка должна сойти в Виветьере, — вон дорога, что ведет туда. Это недалеко, рукой подать. Обе наши спутницы, вероятно, с удовольствием отдохнут, их, конечно, утомил безостановочный перегон от самого Алансона. Благодаря великодушию мадмуазель де Верней, — сказал он, с вынужденной учтивостью поворачиваясь к девушке, — наше путешествие было столь же безопасным, сколь и приятным, и я надеюсь, что она окажет честь принять предложение отужинать у моей матушки. И к тому же, капитан, — добавил он, обращаясь к Мерлю, — даже и в эти тяжелые времена у нас, в Виветьере, пожалуй, найдется бочонок сидра, который разопьют ваши люди. Не все же у нас забрал Молодец, — по крайней мере, так думает моя матушка...

— Ваша матушка?.. — иронически воскликнула мадмуазель де Верней, ничего не ответив на его странное предложение.

— Как? Мой возраст нынче вечером уже не кажется вам правдоподобным? — воскликнула г-жа дю Га. — Я, к несчастью, вышла замуж очень рано, и сын у меня появился в пятнадцать лет...

— А вы не ошиблись, сударыня? Может быть, в тридцать?

Госпожа дю Га побледнела, однако молча снесла эту насмешку. Ей хотелось отомстить, но она вынуждена была улыбаться, ибо желала любой ценой, даже подвергаясь самым жестоким издевательствам, узнать, какие чувства таятся в душе этой девушки. И она сделала вид, что не поняла ее саркастических слов.

— Если верить слухам, — сказала она, обращаясь одновременно к Франсине и ее госпоже, — у шуанов никогда еще не бывало такого жестокого главаря.

— Жестокого? Ну, не думаю, — возразила мадмуазель де Верней. — Но он умеет лгать и кажется мне весьма легковерным. Глава политической партии не должен быть игрушкой ни в чьих руках.

— Вы его знаете? — холодно спросил молодой эмигрант.

— Нет, — ответила она, бросив на него презрительный взгляд. — Я полагала, что знаю его, но...

— О мадмуазель!.. Это положительно хитрец, — сказал капитан, покачивая головой, и выразительным жестом придал этому слову тот особый смысл, который оно утратило в наши дни. — У старинных фамилий бывают иногда крепкие отпрыски. Он вернулся из той страны, где бывшим, говорят, не очень сладко живется, а люди, видите ли, как иные плоды, — дозревают на соломе. Если он ловкий малый, то нам не скоро удастся изловить его. Он сумел выставить против наших вольных дружин свои летучие отряды и свести на нет усилия правительства. Если у роялистов сжигают деревню, он сжигает две деревни у республиканцев. Действует он на огромном пространстве, и мы вынуждены употреблять против него значительные силы, а как раз сейчас у нас нет лишних войск!.. О, он понимает дело.

— Он губит родину, — громко сказал Жерар, прерывая капитана.

— Ну что ж! — возразил дворянин. — Если его смерть — избавление для родины, расстреляйте его поскорее.

Он глубоким взглядом посмотрел на мадмуазель де Верней, испытывая ее сердце, и тогда произошла одна из тех немых сцен, которые почти невозможно передать словами, — столько в них острой драматичности и тонких мгновенных оттенков. Опасность делает человека интересным. Если вопрос идет о смерти, то даже самый низкий преступник всегда вызывает некоторую жалость. Хотя мадмуазель де Верней и была уверена, что возлюбленный, отвергший ее, — опасный вождь шуанов, она все же не хотела, чтобы казнь подтвердила это. В ней заговорило совсем иное любопытство. Она предпочла верить или сомневаться, в зависимости от течения своей страсти, и принялась играть с опасностью. Взглядом, исполненным коварной насмешки и торжества, она указывала молодому главарю мятежников на солдат, как на образ грозившей ему опасности; ей нравилось жестоко напоминать ему, что его жизнь зависит от одного ее слова, и, казалось, ее губы уже шевелятся, чтобы произнести это слово. Подобно дикарям Америки, она вопрошала взглядом каждую черточку на лице врага, привязанного к столбу, и грациозно размахивала томагавком, наслаждаясь своей безвредной местью, карая оскорбителя, как женщина, которая все еще любит.

— Будь у меня такой сын, как у вас, сударыня, — сказала она явно испуганной незнакомке, — я надела бы траур с того дня, как отдала бы его на волю опасной судьбы.

Она не получила ответа. Раз двадцать она поворачивала голову к офицерам и внезапно оглядывалась на г-жу дю Га, но не могла уловить, чтобы эта женщина и Молодец обменялись потаенным знаком, подтверждавшим их интимную близость, которую она подозревала и в которой ей так хотелось усомниться. Женщины любят колебаться в борьбе, когда в их руках жизнь или смерть противника. Молодой вождь спокойно улыбался, бестрепетно выдерживая ту пытку, какой подвергала его мадмуазель де Верней. Манеры его и выражение лица говорили, что он не страшится опасностей на своем пути, и порою он как будто говорил взглядом: «Вот случай отомстить за оскорбление, нанесенное вашему самолюбию. Воспользуйтесь им! Я буду в отчаянии, если мне придется отказаться от презрения к вам!»

Пользуясь своим выгодным положением, мадмуазель де Верней принялась рассматривать вождя шуанов с притворным высокомерием и презрительным достоинством, но в глубине сердца восхищалась его мужеством и самообладанием. Она радовалась открытию, что ее возлюбленный носит старинный титул, — эта привилегия нравится всем женщинам, — и даже испытывала какое-то удовольствие оттого, что, оказавшись защитником дела, облагороженного несчастьем, этот человек в борьбе против победоносной Республики напрягал все способности сильной души и проявлял в опасности отвагу, властно привлекающую женское сердце. Двадцать раз мадмуазель де Верней подвергала его испытанию, быть может, повинуясь тому инстинкту, который побуждает женщину играть со своей добычей, как кошка играет с пойманной мышью.

— В силу какого закона вы приговариваете шуанов к смерти? — спросила она Мерля.

— В силу декрета от четырнадцатого фруктидора сего года, коим департаменты, охваченные мятежом, объявлены вне закона; в них введены теперь военные суды, — ответил республиканец.

— Чему я обязана, что вы сейчас удостаиваете меня столь внимательного взгляда? — спросила она у молодого вождя шуанов.