Эмиль Золя - Тереза Ракен. Жерминаль Страница 28

Несчастный в ужасе подскочил и сел на постели. Он отдал бы все на свете, чтобы избавиться от этого страшного кошмара. Ему хотелось бы заснуть мертвым сном, который вытеснил бы все мысли. Пока он не спал, у него доставало силы отогнать от себя призрак жертвы; но едва он терял власть над своим сознанием, как оно вело его к сладострастию и тем самым к ужасу.

Он опять попробовал уснуть. Теперь это превратилось в чередование сладостного забытья и внезапных жутких пробуждений. С каким-то неистовым упрямством он каждый раз снова отправлялся к Терезе и каждый раз наталкивался на труп Камилла. Больше десяти раз шел он все по тем же улицам, мимо тех же домов, отправлялся с жаром в крови, переживал те же чувства, совершал со скрупулезной точностью те же действия и более десяти раз наталкивался на утопленника, который раскрывал перед ним объятия, в то время, как сам он уже протягивал руки, готовясь обнять, прижать к себе любовницу. Но эта повторяющаяся зловещая развязка, от которой он каждый раз просыпался, задыхаясь от ужаса, не унимала его желаний; стоило ему задремать, и тотчас же вожделение забывало об отвратительном трупе, который его поджидал, и вновь гнало его к теплому, гибкому телу женщины. Целый час прошел в этой смене кошмаров, в этом тяжком забытьи, которое беспрестанно прерывалось и вновь возобновлялось, и при каждом резком пробуждении ужас становился все острее.

Последнее пробуждение сопровождалось такой сильной, такой мучительной встряской, что несчастный решил встать и прекратить эту борьбу. Занимался день; унылый серый свет просачивался через слуховое окно, обрамлявшее квадрат белесого, пепельного неба.

Лоран медленно, с каким-то глухим раздражением, оделся. Он был в отчаянии, что не мог уснуть, в отчаянии, что поддался страху, который теперь казался ему ребячеством. Надевая брюки, он потягивался, потирал себе ноги, водил рукой по лицу, помятому и осунувшемуся от бессонной ночи. И он твердил:

— Не следовало думать обо всем этом; тогда я уснул бы и теперь чувствовал бы себя спокойным и свежим. Ах, если бы Тереза вчера согласилась! Если бы Тереза спала со мной…

Мысль, что Тереза избавила бы его от страха, немного успокоила его. В глубине души он боялся, как бы следующие ночи не были похожи на минувшую.

Он умылся холодной водой, причесался. Этот несложный туалет освежил его и рассеял последние страхи. Теперь он рассуждал здраво и только чувствовал во всем теле крайнее изнеможение.

— А ведь я не трус, — урезонивал он себя, одеваясь, — и на Камилла мне наплевать… Какой вздор думать, что бедный малый может забраться ко мне под кровать. Теперь, чего доброго, мне это начнет мерещиться каждую ночь… Решительно, надо поскорее жениться. Когда я буду лежать в объятиях Терезы, Камилл выйдет у меня из головы. Она станет целовать меня в шею, и я уже не буду чувствовать мучительного жжения, как прежде… Взглянем-ка на шрам.

Он подошел к зеркалу, вытянул шею и посмотрел. Рубец был бледно-розовый. Лоран различил следы от зубов своей жертвы; это взволновало его, кровь бросилась ему в голову, и тут он заметил странное явление. От прилившей крови шрам вдруг покраснел, стал четким и кровавым, сразу выделился на белой жирной шее багровой полоской. И в то же время Лоран почувствовал в шее острые покалывания, словно кто-то вонзал в нее иголки. Он поспешил поднять воротничок.

— Пустяки! Тереза все это вылечит… — решил он. — Достаточно нескольких поцелуев… Дурак я, что думаю об этом!

Он надел шляпу и спустился вниз. Ему необходим был воздух, движение. Проходя мимо подвала, он улыбнулся. И все же попробовал — крепко ли сидит крючок, которым запирается дверь. Потом он не спеша направился по пустынным тротуарам, вдыхая свежий утренний воздух. Было часов пять.

День прошел ужасно. В конторе Лорану пришлось преодолевать удручающую сонливость, которая напала на него после полудня. Тяжелая от боли голова помимо его воли склонялась: он резко поднимал ее, как только раздавались шаги кого-нибудь из начальства. Эта борьба, эти встряски порождали нестерпимую тревогу и окончательно измучили его.

Вечером, невзирая на усталость, он решил проведать Терезу. Он застал ее взволнованной, удрученной, усталой, как и он сам.

— Наша бедная Тереза плохо спала ночью, — сказала г-жа Ракен, когда он сел. — Говорит, что ее измучили кошмары, страшная бессонница… Я слышала, как она несколько раз вскрикивала. Она встала совсем больная.

Пока тетя говорила, Тереза пристально всматривалась в любовника. Каждый из них, по-видимому, догадался о страхах другого, ибо по лицам их пробежала одна и та же судорога. Они просидели вместе до десяти часов, болтая о пустяках, отлично понимая друг друга и заклиная взглядом не откладывать дня, когда они получат возможность объединиться против утопленника.

XVIII

В ту бредовую ночь призрак Камилла посетил и Терезу.

Страстная мольба Лорана о свидании, после целого года безразличия, внезапно взбудоражила ее. Когда Тереза, лежа одна в постели, подумала о том, что скоро должна состояться их свадьба, кровь ее распалилась. И тут, среди тревог бессонницы, пред ней предстал утопленник; подобно Лорану, она извивалась от желания и ужаса и говорила себе, что перестанет бояться, перестанет так страдать, когда любовник будет в ее объятиях.

У обоих — у женщины и мужчины — в один и тот же час началось нервное расстройство, и оно вернуло их, изнемогающих и сраженных ужасом, к их страшной любви. Между ними возникло сродство крови и вожделения. Они содрогались одной и той же дрожью. Их сердца, связанные какой-то мучительной близостью, сжимались от одной и той же тоски. Отныне тела и души их и для радости и для страдания слились воедино. Такая общность, такое взаимное проникновение двух существ не что иное, как особое психологическое и физиологическое явление, которое часто наблюдается у лиц, брошенных друг к другу сильным нервным потрясением.

Больше года Тереза и Лоран легко несли цепь, которою они были скованы и привязаны друг к другу; за острым кризисом, вызванным убийством, последовали упадок сил, отвращение, потребность в покое и забвении, и тут преступникам стало казаться, будто они свободны, будто железные узы уже больше не связывают их; цепь ослабела и волочилась по земле; сами они отдыхали, пребывали в каком-то блаженном оцепенении, искали любви где-то на стороне, рассчитывали, что отныне жизнь их будет мудро уравновешена. Но в тот день, когда они под влиянием обстоятельств вновь обменялись страстными признаниями, цепь внезапно натянулась и повлекла их с такой силой, что они почувствовали себя навеки прикованными друг к другу.

И Тереза сразу же принялась исподволь подготавливать их свадьбу. Задача была трудная, чреватая опасностями. Любовники боялись, как бы не допустить какую-нибудь неосторожность, не возбудить подозрений, внезапно не обнаружить, насколько они были заинтересованы в смерти Камилла. Они понимали, что сами не могут заговорить о браке, и благоразумно разработали план, в результате которого то, о чем они не могли заикнуться, должно было быть им предложено самой г-жой Ракен и ее друзьями. Следовало только подсказать этим простачкам мысль о новом замужестве Терезы, а главное, внушить им, что идея исходит от них самих, что она от начала до конца — их создание.

Пришлось разыграть длительную и тонкую комедию. Тереза и Лоран обдумали соответствующие им роли; они подвигались к намеченной цели с крайней осторожностью, рассчитывая малейший жест, малейшую фразу. В сущности, ими овладело нетерпение, от которого нервы их были напряжены и взвинчены. Они жили в состоянии постоянного возбуждения. Только крайняя трусость и подлость помогали им улыбаться и притворяться спокойными.

И они поторопились положить всему этому конец лишь потому, что уже не могли больше жить в одиночестве, вдали друг от друга. Каждую ночь им являлся утопленник, бессонница валила их на ложе, устланное рдеющими угольями, и переворачивала их раскаленными щипцами. Нервное состояние, в котором они пребывали, еще сильнее распаляло по вечерам их кровь и вызывало у них чудовищные галлюцинации. Едва начинало смеркаться, Тереза уже не решалась подняться к себе наверх; когда ей приходилось запереться до утра в просторной спальне, ею овладевала страшная тревога, и стоило ей только погасить свет, как комната наполнялась странными отсветами и целым роем призраков.

В конце концов Тереза перестала тушить свечу, перестала стремиться заснуть, чтобы не закрывать глаз. Когда же веки ее смыкались от усталости, во тьме ей тотчас же являлся Камилл, она вскакивала и открывала глаза. По утрам она с трудом передвигала ноги, потому что ей удавалось вздремнуть лишь час-другой, после рассвета. Что же касается Лорана, то после того вечера, когда он почувствовал страх, проходя мимо подвала, он совсем стал трусом; раньше он жил доверчиво, словно животное, теперь же от малейшего шума вздрагивал и бледнел, как мальчишка. Его вдруг проняла и с тех пор уже не покидала дрожь ужаса. По ночам он терзался еще больше Терезы; в его огромном, ослабевшем и подлом теле страх производил еще большие опустошения. Сгущающиеся сумерки погружали его в жестокую тревогу. Несколько раз он не решался вернуться домой, а всю ночь напролет бродил по пустынным улицам. Однажды в проливной дождь он до рассвета просидел под мостом. Весь скорчившись, прозябнув, не осмеливаясь встать с места и подняться на набережную, он часов шесть смотрел, как в белесом сумраке течет грязная вода; временами он от ужаса прижимался к сырой земле: ему чудилось, будто под аркой моста, вниз по течению, плывут длинные вереницы утопленников. Когда же усталость загоняла его домой, он запирался в своей каморке на два оборота ключа и до самой зари терзался в страшных приступах лихорадки. Его упорно преследовал один и тот же кошмар: ему казалось, что из пылких, страстных объятий Терезы он попадает в холодные, скользкие руки Камилла; ему снилось, будто любовница душит его жгучими ласками, а потом — будто утопленник прижимает его ледяными руками к своей разложившейся груди; эти резкие, сменяющиеся ощущения неги и отвращения, эти последовательные прикосновения то к телу, пылающему страстью, то к телу холодному, дряблому от речного ила, доводили Лорана до такого отчаяния, что он весь трепетал, задыхался, начинал хрипеть.