Марк Твен - Том 12. Из Автобиографии. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма Страница 29

- Уитмор, это чистая случайность. Второй раз это вам не удастся.

Он заявил, что удастся; мы выехали на улицу, повернули, опять въехали в ворота - и фокус опять удался. Это чудо поразило меня, ошеломило, ошарашило, - но не убедило. Я не верил, что он может еще раз повторить свой фокус, но он повторил его. Он сказал, что может повторять его сколько угодно, все с тем же результатом; но тут терпение мое истощилось, и я велел ему ехать домой и просить, чтобы его приняли в сумасшедший дом, - расходы я беру на себя. После этого я целую неделю не желал его видеть. В ярости я поднялся в спальню и стал изливаться Ливи, ожидая встретить ее сочувствие и породить в ней ненависть к Уитмору; но по мере того как я рассказывал, она только смеялась все звонче и веселее, потому что голова у нее была устроена, как у Сюзи. Ее-то никакие загадки и сложности не пугали. У нее и у Сюзи был аналитический ум. У меня же, как я пытаюсь показать, он был иного склада. Сколько раз я потом рассказывал про этот случай с шарабаном, в робкой надежде, что какой-нибудь слушатель да окажется на моей стороне, но этого так и не случилось. Я даже не могу толково и гладко описать путь этого злосчастного шарабана - я запинаюсь, соображаю, восстанавливаю в памяти черенок ложки, и ее круглый конец, и шарабан, и лошадь, и как я сидел, - и стоит мне дойти до этого места и повернуть лошадь влево, как все идет прахом. Я не могу себе представить, как я могу оказаться с нужной стороны, когда мы подъедем к крыльцу. Сюзи была права: я много чего не понимаю.

Сигнализация от воров, о которой упоминает Сюзи, вела себя весело, беспечно и совершенно безответственно. Она вечно портилась то в одной точке, то в другой, а возможностей у нее было сколько угодно - к ней были подключены все окна и двери в доме, от погреба до верхнего этажа. Когда она портилась, то изводила нас этим лишь очень недолго. Мы живо обнаруживали, что она нас дурачит и издает душераздирающий звон просто для собственного развлечения. Тогда мы ее выключали и посылали в Нью-Йорк за монтером, - в Хартфорде их в то время не водилось. После ремонта мы ее снова включали и снова проникались к ней доверием. Настоящую службу она нам сослужила один-единственный раз. Все остальное время она резвилась, и ее дорогостоящее существование было совершенно бесцельно. В тот единственный раз она выполнила свой долг с начала до конца, выполнила серьезно, старательно, безупречно. Черной ненастной мартовской ночью, часа в два, раздался оглушительный звон, и я выскочил из постели, - я понял, что на сей раз это не шутка. Дверь в ванную приходилась с моей стороны кровати. Я вошел в ванную, зажег газ, поглядел на табличку, отключил сигнал на той двери, которую указывала табличка. Звон прекратился. Тогда я снова лег.

Миссис Клеменс спросила:

- Что это было?

Я ответил:

- Дверь в погреб.

Она спросила:

- Ты думаешь, туда забрался вор?

- Да, - отвечал я. - Разумеется. А ты думаешь, кто? Директор воскресной школы?

Она спросила:

- Что ему нужно, как по-твоему?

Я ответил:

- По-моему, ему нужны драгоценности, но он не знает нашего дома и воображает, что они в погребе. Неприятное дело - разочаровывать вора, с которым я даже не знаком и который не сделал мне ничего плохого, но если бы у него хватило ума навести справки, я бы ему рассказал, что мы там ничего не держим, кроме угля и овощей. А впрочем, может быть, он и знает наш дом, и ему как раз нужны уголь и овощи. Я даже склоняюсь к тому, что он пришел именно за овощами.

Она спросила:

- Ты пойдешь туда?

- Нет, - отвечал я. - Помочь я ему ничем не могу. Пусть выбирает сам.

Тогда она спросила:

- А что, если он поднимется в первый этаж?

Я ответил:

- Ничего. Мы об этом узнаем, как только он откроет там первую же дверь. Ведь зазвонит сигнал.

И в то же мгновение опять раздался ужасающий трезвон.

Я сказал:

- Вот он и пришел. Я же говорил. Я хорошо знаю воров и все их повадки. Это народ методичный.

Я заглянул в ванную - проверить, прав я или нет; и оказалось, что прав. Я выключил столовую, шум утих, и я снова лег.

Жена спросила:

- Ну а теперь, как ты думаешь, чего он ищет?

Я ответил:

- Думаю, что он отобрал себе сколько нужно овощей, а теперь ему нужны кольца от салфеток и всякая мелочь для жены и детишек. У воров всегда бывают семьи, и они всегда о них заботятся: возьмут для себя только самое необходимое, а остальное - в качестве сувениров - для семьи. Таким образом они и нас не забывают - те же сувениры напоминают им о нас. Мы их больше никогда не видим. Память о таких любезных посещениях мы храним только в сердце.

Она спросила:

- А ты пойдешь узнать, что ему нужно?

- Нет, - ответил я. - Мне и сейчас неинтересно. Это люди опытные, они сами знают, что им нужно. Едва ли я смогу ему помочь. Думаю, что он облюбовал фарфор и безделушки. Если он знает наш дом, так знает и то, что больше ничего интересного он в первом этаже не найдет.

Она спросила:

- А если он поднимется сюда?

Я ответил:

- Ну что ж. Он нас предупредит.

Она спросила:

- А что мы тогда будем делать?

Я ответил:

- Вылезем в окно.

Она спросила:

- Для чего же нам тогда сигнализация от воров?

Я ответил:

- Ты же видишь, до сих пор она оказалась очень полезна, и я тебе уже объяснил, в каком смысле она будет полезна, когда он поднимется сюда.

На том дело кончилось. Больше сигнал не звонил.

Через некоторое время я сказал:

- Наверно, его постигло разочарование. Он ушел с овощами и с безделушками, но, по-моему, он не удовлетворен.

Мы уснули. А утром без четверти восемь я был на ногах и очень спешил: мне надо было поспеть на поезд 8.29 в Нью-Йорк. Во всех комнатах нижнего этажа ярко горел газ. Мое новое пальто исчезло, исчез и мой старый зонт и новые, еще не надеванные лакированные штиблеты. Большое окно, выходившее во дворик позади дома, было распахнуто. Я вылез через него и проследил весь путь вора вниз по склону холма между деревьями, - проследил без труда, потому что путь этот был усыпан мельхиоровыми кольцами от салфеток, моим зонтом и еще всякими предметами, которые показались вору недостаточно ценными; и я с торжеством воротился домой и доказал жене, что этого вора действительно постигло разочарование. Я подозревал это с самого начала между прочим и потому, что он не полез на второй этаж, чтобы добраться до живых людей.

В тот день со мной много чего случилось в Нью-Йорке. Об этом я расскажу в другой раз.

ИЗ БИОГРАФИИ СЮЗИ

"У папы совсем особенная походка, нам она нравиться, она ему к лицу, а многим не нравиться; он всегда ходит взад вперед по комнате, когда думает, и за обедом после каждого блюда".

Как-то в те дни к нам приехала погостить одна дальняя родственница. Она прожила у нас неделю, но, несмотря на все наше радушие, явно чувствовала себя неважно. Сколько мы ни гадали, почему это так, найти причину нам не удалось. Лишь много позднее все разъяснилось. Всему виной была моя привычка шагать по комнате в перерывах между блюдами. Гостья вбила себе в голову, что я не выношу ее общества.

"Юноша", как, вероятно, уже догадался читатель, было интимное имя, которым называла меня жена. Звучало оно чуть насмешливо, но в то же время и ласково. У меня долго сохранялись некоторые черточки в характере и в поведении, свойственные человеку много моложе моих лет.

ИЗ БИОГРАФИИ СЮЗИ

"Папа очень любит животных, особенно кошек, у нас один раз был серый котеночек, которого он назвал "Лентяй" (папа всегда ходит в сером, чтобы шло к его волосам и глазам), и он таскал его на плече, это было очень, очень красиво, когда серая кошечка крепко спала, уткнувшись в серый папин пиджак и волосы. Он давал нашим разным кошкам ужасно смешные имена, например: Бродяга, Абнер, Пятнашка, Фройлен, Лентяй, Буффало-Билл, Пузырь, Кливленд, Булка, и еще Чума и Голод".

Когда дети были еще совсем маленькие, у нас была чернущая кошка по имени Сатана, а у Сатаны был черненький отпрыск по имени Грех. Девочкам очень трудно давались местоимения. Однажды Клара, тогда еще совсем крошка, вбежала ко мне, сердито сверкая черными глазами, и объявила: "Папа, Сатану надо наказать. Она сидит в парнике и не хочет уходить, а его котеночек плачет".

ИЗ БИОГРАФИИ СЮЗИ

"Папа употребляет очень крепкие выражения, но наверно не такие крепкие как когда он только женился на маме. Одна его знакомая дама любит перебивать когда другие говорят, и папа сказал маме, что надо будет сказать мужу этой дамы: "Хорошо что вашей жены там не было, когда бог сказал "Да будет свет".

Да, как я уже говорил, это - честный летописец. Она не замазывает недостатки человека, но выставляет их напоказ наравне с его более привлекательными свойствами. Замечание, которое она приводит, я, конечно, и правда отпустил, и даже сейчас, после стольких лет, я почти не сомневаюсь, что, если бы упомянутая дама оказалась налицо, когда Создатель сказал: "Да будет свет", она бы его перебила, и мы так и остались бы без света.