Эптон Синклер - Между двух миров Страница 3

Чтобы попасть в Бьенвеню, надо было сперва проехать по подъездной аллее; в самом ее начале находились тяжелые ворота, которые можно было при жеЛанни запереть. А там, где начиналась дорожка к дому, была деревянная калитка, по обеим сторонам которой стояло но кусту алоэ, — сейчас они были в цвету. Над калиткой висел колокольчик, и всякий, кто хотел войти, должен был позвонить. Внутри были пальмы, бананы, целый каскад пурпурной бугенвиллеи, запах нарциссов и жужжание пчел; здесь все было красота и покой, и Ланни хотел, чтобы здесь обитали любовь и дружба. Он соберет вокруг себя кучку друзей — людей, которые любят искусство и которым ничего другого в жизни не надо.

Плотники строили новую студию. Остов здания возникал с магической быстротой — большая комната для работы, а при ней маленькая спальня и ванна. Ланни следил за стройкой и иногда, ради забавы, пытался помочь плотникам, а затем уходил поупражняться в игре с листа. Когда ему хотелось общества, он звонил Джерри Пендлтону и предлагал ему вместе пойти купаться или поехать на ночную рыбную ловлю с факелом. Они сидели в ялике на тихой воде и вспоминали о том, как когда-то рядом с ними вдруг всплыла австрийская подводная лодка. Бывший репетитор, ветеран битв на Маасе и в Аргоннах, разделял настроения своего бывшего питомца; ему тоже хотелось забыть о политике — и какое же странное убежище нашел он в пансионе Флавен в Каннах!

Он женился на всей французской нации — так он в шутку говаривал Ланни: кроме ласковой и кроткой Сериз, была еще ее мать, которой принадлежала половина пансиона; затем тетка, владелица другой половины, помогавшая вести дело, и, наконец, постояльцы; в это знойное летнее время не было туристов, а лишь постоянные жильцы — респектабельные французы, служащие банков и других учреждений, которые считали себя как бы членами семьи и вмешивались во все ее дела. Джерри рад был иметь своим другом соотечественника-американца, перед которым можно было излить душу, а так как Ланни прожил большую часть жизни во Франции, он мог объяснить Джерри то, что было ему непонятно, и уладить многие недоразумения. Тоже своего рода мирная конференция!

Рыжеволосый красавец лейтенант Джерри Пендлтон стал теперь женатым человеком, — на нем лежала обязанность кормить семью, но как ему это сделать? Денег у него нет, и работу в Каннах получить невозможно. Тысячи французов возвращаются с войны и ищут работы; а туристов в летнее время не бывает, да и очень сомнительно, будут ли они зимой. Джерри готов был пойти работать простым рабочим, но во Франции это было немыслимо; ему приличествовало браться лишь за конторскую работу, блюдя достоинство и престиж пансиона, рассчитанного на самых почтенных буржуа. Заботливые хозяйки кормили его и боялись даже напомнить ему неосторожным словом о его унизительном положении. Его отец был владельцем нескольких аптек в далеком краю, краю циклонов, который назывался Канзас, и если задеть достоинство Джерри, он, того и гляди, прикажет жене укладывать чемоданы и увезет ее за океан, и тогда мать и тетка лишатся своей единственной отрады, рухнет их мечта покачать на руках внука или внучатного племянника.

Пока что Джерри нашел довольно удачный выход из положения: прихватив корзинку, он отправлялся на рыбную ловлю и возвращался нагруженный всякими диковинными тварями, которые в изобилии водятся у скалистых берегов Средиземного моря: тут были и морские ежи, и морской окунь, и длинный зеленый угорь — мурена, и серый лангуст в твердой скорлупе, и каракатицы, маленькие и большие, которых варят в их собственных чернилах. Этот улов приятно разнообразил меню пансиона, и Джерри при этом ничуть не ронял своего достоинства, ведь рыбная ловля — это спорт. И пока Джерри забавлял своего друга рассказами о жильцах, почтенные хозяйки услаждали жильцов подробнейшими рассказами о вилле Бьенвеню и ее обитателях, о постройке студии, о новой отделке дома, о печальной судьбе мадам Детаз, муж которой погиб, сражаясь за родину; бедняжка сейчас проводит время траура в Испании.

В уголке гаража на вилле Бьенвеню свалено было около сорока деревянных ящиков, прибывших на пароходе из Коннектикута в Марсель, с книгами, завещанными Ланни прадедом, Эли Бэддом. Юноша собрался с духом, позвал столяра, повел его в студию Марселя и заказал ему книжные полки. Ланни решил сделать студию своим рабочим кабинетом; он был уверен, что Марсель одобрил бы это решение. Эта студия для Ланни значила больше, чем для кого бы то ни было, не исключая и Бьюти. Она любила картины Марселя за то, что они были написаны им, а Ланни любил их за то, что они были настоящим искусством, и Марсель понимал эту разницу и не раз шутил на этот счет, усмехаясь своей особенной, одновременно и веселой и грустной усмешкой.

Когда полки были покрашены и высохли, Ланни велел вносить ящики, и Джерри явился, чтобы помочь ему распаковывать их. Бывший лейтенант не отличался ученостью, хотя и был в колледже и даже чуть-чуть его не кончил; его потрясло такое количество книг — две тысячи томов! — а еще больше заявление Ланни, что он намерен их все прочитать. Старый унитарианский проповедник оказался еще более образованным, чем предполагал его правнук: здесь были собраны лучшие книги мира на пяти-шести языках — по богословию немного, зато очень много по истории и философии, мемуары и биографии и всякого рода художественная литература.

На латинские и греческие книги Ланни махнул рукой. Но он владел французским и немецким языками, мог освежить свои познания в итальянском и быстро изучить испанский, которому учились теперь Бьюти и Курт.

Разместить в порядке такое множество книг было нелегкой задачей. Ланни и Джерри брали охапку книг и ставили ее на одну полку, а затем решали, что надо не так, и переставляли их на другую. Затем явился еще помощник — м-сье Рошамбо, пожилой швейцарец-дипломат, поселившийся на склоне лет в Жуан-ле-Пэн. Он жил в маленькой квартире вдвоем с племянницей, и летом, когда Лазурный берег пустеет, ему было скучновато. Он знал Марселя и восхищался его картинами, он был с ним в те страшные дни, когда художника привезли с фронта с изуродованным лицом, покрытым шелковой маской. Человек начитанный и со вкусом, Рошамбо мог многое сказать Ланни о его книгах и посоветовать, куда что поставить. Попутно он раскрывал то одну, то другую и, случалось, увлекался ее содержанием, и Ланни разрешал ему взять ее с собой и почитать дома.

Так прошло лето. Рабочие трудились не покладая рук, и вилла уже вся блестела, как новенькая, а постройка студии близилась к концу.

Ланни вернулся к музыке. Из уважения ко вкусам Курта он разучил много вещей Баха. Ему самому нравились стремительные пассажи «Садов под дождем» Дебюсси, но он не был уверен, одобрит ли Курт французскую музыку. Он наслаждался оригинальными фантазиями «Картин с выставки» Мусоргского; когда-то он побывал на одной выставке с Куртом, а на других — со своим английским другом Риком и со своим отчимом, и теперь Ланни мысленно брал всех этих друзей с собой на причудливую русскую выставку.

Крошка Марселина совладала, наконец, с проблемой равновесия и научилась ходить и даже бегать не спотыкаясь. Когда Ланни играл, она обычно появлялась в дверях, и, как-то раз наблюдая за ней, он заметил, что она раскачивается в такт музыке. Он заиграл простой мотив с четко выраженным ритмом, и ножки ее задвигались; тогда он решил, что она должна сама открыть искусство танца. Так Ланни вступил в новую для него область изучения ребенка, он предавался этому занятию неделя за неделей, — маленькие ножки топтались, и смеющиеся карие глазенки сияли радостью. Вдруг малютка начала обнаруживать необычайные успехи, и Ланни готов был написать матери, что в их семье растет вундеркинд, но тут он узнал, что их кухарка Лиз нечаянно испортила научный эксперимент: она брала малютку за руки и танцевала с ней во дворе. После этого Ланни изменил метод: он вставлял пластинку в патефон, и крошка Марселина начала проходить полный курс ритмики Жак-Далькроза с вариациями в духе свободной выразительности по образцу Айседоры Дункан.

Мысли Ланни постоянно возвращались к Рику и Курту — его друзьям детства, которые сражались друг против друга во время войны и которых он решил снова помирить. Он не говорил этого Курту; он просто пересылал матери письма Рика, зная, что она прочтет их своему возлюбленному. Ланни уже обдумал: он поселит Курта в новой студии, где у молодого композитора будет новый рояль и все, какие ему понадобятся, инструменты и ноты; а когда все будет готово— приедет Рик со своей маленькой семьей и снимет поблизости виллу или бунгало. Три мушкетера от искусства будут толковать о подлинно важных вещах, тщательно избегая международной политики.

Таков был план Ланни. Он вспомнил Ньюкасл в штате Коннектикут и своего старого угрюмого пуританина-дедушку, который фабриковал пулеметы и снаряды, а по воскресеньям вел класс библии для рабочих. В первое воскресенье после перемирия он взял темой текст из 122-го псалма: «Да будет мир окрест стен твоих и благоденствие в чертогах твоих.» Внук узнал, что один из столяров, работавших в усадьбе, был искусным резчиком по дереву, он привел его в гостиную и велел вырезать первую половину этого текста старинной вязью на широком карнизе массивного камина.