Дин Лин - Солнце над рекой Сангань Страница 3

«Знаменосец новой армии культуры» Лу Синь с начала XX века и до самой своей смерти призывал китайских писателей учиться у литературы русской, у литературы советской, и его напряженная деятельность, в значительной мере отданная переводам с русского языка, организации переводов и помощи другим переводчикам, наконец, в наши дни начала приносить плоды. То, что передовые китайские писатели сумели подняться до правдивого отражения строительства новой китайской деревни, свободного труда рабочих и показа руководящей роли коммунистов в этом процессе, объясняется в немалой мере их тщательным изучением произведений советских писателей. И мы можем с полным основанием сказать, что поворот китайских писателей к новой, демократической культуре, путь к которой указывает им Мао Цзэ-дун, мог совершиться так быстро именно потому, что уже была создана литература социалистического реализма в Советском Союзе и что они стремились у нее учиться.

Одно из первых таких произведений — роман «Солнце над рекой Сангань», отразивший яркую и бурную деятельность широких трудящихся масс Китая, впервые получивших возможность самим строить свою жизнь, — нужно признать большим вкладом в дело создания подлинно реалистической литературы новой демократии.

В современной литературе Китая Дин Лин не одинока. Другие писатели, как Чжоу Ли-бо, автор удостоенного Сталинской премии романа «Ураган», как Цао Мин, автор повести о восстановлении электростанции, и ряд других также создают книги, посвященные эпохе становления новой демократии. Эти произведения указывают путь другим писателям.

Заслуга передовых китайских писателей в том, что они сумели показать новые процессы, происходящие в Китае. Присуждение Сталинской премии Дин Лин и другим писателям свидетельствует о большом и стремительном росте китайской литературы.

Дин Лин

СОЛНЦЕ НАД РЕКОЙ САНГАНЬ

ОТ АВТОРА

Когда я узнала, что моя книга «Солнце над рекой Сангань» переводится на русский язык и будет издана в Советском Союзе, я обрадовалась от всей души этой большой чести.

Вместе с тем я почувствовала огромную ответственность перед советским читателем, который может принять мою книгу как основу для понимания новой эпохи и новых людей Китая и его земельной реформы. Мне следует предупредить читателя, что в ней изображен лишь один уголок Китая и судить по нему обо всей стране было бы неверно.

Я показала, как прошла земельная реформа в одной деревне, как удалось в ней одолеть помещиков и как выросли ее люди в ходе реформы.

Но роман еще недостаточно раскрывает, как под идейным руководством Мао Цзэ-дуна бедняки обрели классовое сознание, как быстро превратились они в упорных и стойких борцов за свободный, демократический Китай.

Несмотря на такие существенные недочеты моей книги, я рада, что она выходит в Советском Союзе, от которого я жду дружеской критики и помощи в дальнейшей моей работе.

Советскому читателю могут показаться неясными некоторые особенности китайского быта. Так, например, может возникнуть вопрос: почему у китайской женщины нет имени? Дело в том, что девочкам давали только уменьшительные имена. После выхода замуж ее уменьшительное имя отпадало и ее звали по семейному положению: дочерью, женой, матерью, невесткой либо снохою такого-то. Так в моей книге называют дочерей Гу Юна, жену помещика Ли и других.

Только после освобождения, когда многие женщины стали участвовать в общественной жизни страны, они получили новые имена или же вернулись к именам своего детства. Отсутствие собственного имени лишний раз доказывает полное экономическое и политическое бесправие женщины в старом Китае, ее рабское подчинение семье отца или мужа, а присвоение новых имен — это шаг к ее раскрепощению.

Некоторое недоумение у советского читателя может вызвать фигура Вэнь Цая, усвоившего марксизм догматически, без достаточного опыта применения его на практике.

Вэнь Цай не стойкий коммунист; интеллигент, не преодолевший мелкобуржуазного индивидуализма; он смешон своим начетничеством. Полный благих намерений, он, взявшись за проведение реформы, оказался в плену догматизма, уклонился вправо, не нашел дороги к массам. Работая в деревне, я сама встречала таких людей среди членов партии даже после того, как эта интеллигентская болезнь подверглась суровой критике со стороны товарища Мао Цзэ-дуна. Начетчики вроде Вэнь Цая томили крестьян своими речами по шесть часов кряду.

Мне казалось, что выведенный мною в романе типичный образ Вэнь Цая поможет перевоспитать тех молодых членов партии — выходцев из интеллигенции, которые не порвали еще с индивидуализмом, слепо следовали затверженным формулам, отрывая их от жизни.

Я хотела показать, что неудача на массовой работе и честное осознание своих ошибок может превратить их в настоящих борцов за освобождение китайского народа.

Я считаю, что вопрос о социально-классовой природе Гу Юна не получил в романе достаточно четкого разрешения. Конечно, Гу Юн — зажиточный крестьянин, но он сам работает в поте лица и почти не прибегает к наемному труду. Нельзя забывать, что такие зажиточные крестьяне выше всего ставят свои личные интересы и страшатся всего нового. Но их все же необходимо отличать от помещиков.

Я начала этот роман еще до опубликования аграрного закона. В образе Гу Юна я думала показать середняка, который добровольно отдает часть своей земли безземельным. К сожалению, в своей книге мне не удалось довести свой замысел до конца. Но мне кажется, что вопрос об отношении к Гу Юну со стороны деревенского руководства я решила правильно, поскольку — в интересах развития товарного хозяйства в Китае — у таких крестьян землю отбирать не следует.

В образе Гу Шуня, сына Гу Юна, я стремилась обрисовать представителя молодого поколения этой среды, которое нужно привлекать на сторону трудового народа, что понял даже такой неопытный руководитель, как Вэнь Цай. У Гу Шуня все данные для того, чтобы стать в ряды новых, демократических сил.

Литературное произведение, в сущности, должно говорить само за себя, оно не нуждается в каких-либо комментариях. Но для зарубежного читателя мне кажутся необходимыми приведенные выше пояснения, их требуют и недочеты моей книги, которые я не могу обойти молчанием.

5 мая 1949 года.

ГЛАВА I

Новая телега

Стояла нестерпимая жара. Солнце, склоняясь к западу, все еще нещадно палило сквозь ветви придорожного ивняка. Всего лишь двенадцать ли[1] прошел Белоносый от деревни Балицяо до реки Ян, но уже весь потемнел от пота. Рослый мул еле тащил новую двуколку по глинистой размытой дороге. Горячие комья грязи, взлетая из-под колес, обжигали босые ноги седоков. Только когда телега выбралась, наконец, на сухое место, старый Гу, то и дело понукавший Белоносого, с облегчением перевел дух. Он уселся поудобнее и вытащил из заднего кармана кисет.

— Видно, большой ливень прошел здесь на днях, отец. Не дорога, а река из глины! — сказала дочь старика Гу, сидевшая рядом с ребенком на руках.

На ней было новое платье из фабричной ткани, белое в синих цветах; волосы были спереди уложены высоким валиком, а сзади ровными прядями спускались на плечи. Она весело глядела по сторонам. Поездка в родной дом была большой радостью — наведаться к родным удавалось только один раз в год.

— Сейчас нам переезжать реку, а вода поднялась. Держись, — проворчал старик и принялся выколачивать трубку.

Телега въехала в реку. Белоносый чуть ли не по шею погрузился в воду, и казалось, что он перебирается через нее вплавь. Крепко прижав к себе ребенка, молодая женщина ухватилась за край телеги. Старик размахивал кнутом, при каждом толчке покрикивал на мула «хо-хо-хо!» Пот струился по его морщинистому лицу. Ослепительно искрилась вода, мешая ему разглядеть брод. Телега то погружалась в воду, то снова выбиралась на мелкое место. Наконец толчки прекратились; медленно ступая по отмели, мул вышел на берег.

Поднялся ветерок и стало прохладнее. По обе стороны дороги то подымался рис, то тянулась полоса тяжелых колосьев проса вровень с плечом человека, то сплошной стеной широких, как у кукурузы, листьев высился гаолян. От злаков, зреющих на черной влажной земле, шел густой аромат.

За полями потянулись огороды, перерезанные канавами, по которым струилась вода. Правильными рядами чередовалась темная и светлая зелень.

Здесь каждый раз Гу охватывала глубокая радость: неужели эта чудесная земля принадлежит ему? Он и сейчас не удержался, чтобы не напомнить дочери:

— В вашем уезде лучшая земля — в вашей деревне, а в Чжолу хороша только у нас в шестом районе. Смотри, какая благодать! Раз в три года я сею здесь рис, а снимаю его больше, чем если бы сеял каждый год.