Эрнест Хемингуэй - Острова и море Страница 3

– Какие еще вещи, Луис?

– Всякие, мистер Том. Все, что под руку попадется. Леди пыталась его остановить, но он пригрозил и ее выбросить.

– Откуда взялся этот господин?

– С севера – богач какой-то. Божится, что может купить и продать наш остров. Пожалуй, правда купит – и задешево, если продолжит расшвыривать все вокруг.

– А что констебль?

– Да ничего, мистер Том. Его пока не вызвали. Но собираются. Без него, видимо, не обойтись.

– Так ты сейчас занят, Луис? А как насчет наживки на завтра?

– Я все заготовлю, мистер Том. Не беспокойтесь. Будет наживка. С теми, с яхты, я вроде как работаю. Меня наняли на утреннюю рыбную ловлю, с тех пор я при них. Но никакой рыбной ловли нет и не было. Так вот, сэр. Он только швырял тарелки, чашки, кружки, стулья, а когда мистер Бобби приносил ему счет, он этот счет рвал и кричал, что мистер Бобби ворюга и негодяй и ни черта не смыслит в рыбной ловле.

– Похоже, тебе попался трудный господин, Луис.

– Мистер Том, да хуже него я никого не видел. Он еще и петь меня заставил. Вы знаете, я пою, как умею, – не так хорошо, как Джози, но иногда у меня выходит лучше обычного. Словом, пою, как могу. Сами знаете. Вы меня слышали. Но он хочет слушать только одну песню – про маму, которая не желает ни гороха, ни риса, ни кокосового масла. И так раз за разом. Это старая песня, мне надоело ее петь, я и говорю: «Сэр, я знаю новые песни – хорошие песни, замечательные. Знаю и старые – например, о гибели Джона Джейкоба Астора на «Титанике», когда корабль столкнулся с айсбергом, и, если пожелаете, могу их спеть вместо песни о горохе и рисе». Все это я произнес очень вежливо, вы же меня знаете. А этот господин в ответ: «Слушай, ты, черномазое отродье, у меня магазинов, фабрик и газет больше, чем у твоего Джона Джейкоба Астора ночных горшков, и если станешь указывать, что мне слушать, я уж как-нибудь засуну твою пустую голову в один из таких горшков». Тут за меня вступилась его жена: «Дорогой, ну что ты пристал к нему? Он хорошо поет, и я с удовольствием послушаю какие-нибудь новые песенки». А он как рявкнет: «Послушай, ты! Ни он не будет их петь, ни ты не будешь их слушать!» Странный он господин, мистер Том. А жена только сказала: «Ох, дорогой, как с тобой трудно». А я скажу, мистер Том, что новорожденной мартышке легче справиться с дизельным двигателем, чем с этим господином. Простите, что я так разболтался. Я сам не свой. Он так грубо с ней обошелся.

– И что ты теперь для них делаешь, Луис?

– Вот, достал для дамы ракушечный жемчуг.

Во время всего разговора они стояли в тени пальмы, и теперь Луис вытащил из кармана чистую тряпицу и, развернув ее, показал Хадсону с полдюжины блестящих, перламутрово-розовых, мало похожих на жемчужины горошин, какие иногда местные жители находят в раковинах. Томас Хадсон не знал ни одной женщины, за исключением английской королевы Марии, которая обрадовалась бы такому подарку. Конечно, Томас Хадсон не мог претендовать на знакомство с королевой Марией – он знал ее только по фотографиям в газетах, кино, большой статье в «Нью-Йоркере», но тот факт, что ей нравился ракушечный жемчуг, заставлял предположить, что он знает ее больше многих своих знакомых. Королева Мария любила ракушечный жемчуг, и сегодня вечером на острове праздновали ее день рождения, и все же он опасался, что этот жемчуг не успокоит жену буйного господина. Возможно также, что королева Мария только притворялась, что жемчуг ей нравится, желая сделать приятное своим подданным на Багамах.

Они подошли к «Понсе-де-Леон», и Луис сказал: «Его жена плакала, мистер Том. Горько плакала. И тогда я предложил сходить к Рою за ракушечным жемчугом – вдруг она что-то для себя выберет».

– Это может здорово поднять ей настроение, – сказал Томас Хадсон. – Если она любит ракушечный жемчуг.

– Надеюсь, поднимет. Сразу отнесу ей.

Томас Хадсон вошел в бар, там было прохладно, и после слепящего блеска коралловой дороги он казался темноватым. Томас Хадсон выпил джину с тоником, ломтиком лайма и несколькими каплями горькой настойки «Ангостура». Мистер Бобби за стойкой выглядел глубоко несчастным человеком. Четверо чернокожих парней гоняли шары, иногда, когда нужно было провести сложный карамболь, одну сторону приподнимали. Пение наверху прекратилось, и в зале воцарилась тишина, прерываемая только постукиванием шаров. Двое матросов с яхты, стоящей у причала, сидели за стойкой. Постепенно глаза Томаса Хадсона привыкли к освещению, и ему стало прохладно и хорошо. Сверху сошел Луис.

– Буйный господин уснул, – сказал он. – Я оставил жемчужины его жене. Она разглядывает их и плачет.

Хадсон заметил, что матросы с яхты переглянулись, но ничего не сказали. Сам он стоял, держа в руке высокий стакан с приятно-горьковатым напитком, первый глоток которого вызвал в его памяти Тангу, Момбасу и Ламу и все то побережье, и его вдруг охватила внезапная тоска по Африке. Вот он осел здесь, а мог бы сейчас быть в Африке. Черт возьми, одернул он себя, да я в любой момент могу туда поехать. Главное – во внутреннем состоянии. Здесь, на острове, мне хорошо.

– Том, вам правда нравится эта штука? – спросил его Бобби.

– Конечно. Иначе я бы ее не пил.

– Я как-то глотнул из той бутылки – на вкус прямо хина.

– А там действительно есть хина.

– Люди сошли с ума, – сказал Бобби. – Человек может пить все, что пожелает. У него есть на это деньги. Только пей и наслаждайся, но нет, он портит добрый джин, добавляя в него какой-то индийский напиток с хиной.

– Мне нравится. Я люблю сочетание хинина с корочкой лайма. От этого у меня словно поры в желудке раскрываются. От такого коктейля я получаю больше кайфа, чем от чистого джина. После него я хорошо себя чувствую.

– Знаю. От выпивки вам всегда хорошо. А вот мне всегда плохо. А где Роджер?

Роджер, друг Томаса Хадсона, купил себе рыбацкую хижину на другой стороне острова.

– Скоро придет. Мы договорились пообедать с ним и Джонни Гуднером.

– Никак не пойму, почему такие люди, как вы, Роджер Дэвис и Джонни Гуднер, торчат на нашем острове?

– А что, замечательный остров. Вы же здесь живете.

– Я здесь деньги зарабатываю.

– Могли бы зарабатывать в Нассау.

– К черту Нассау! Здесь веселее. На этом острове можно хорошо повеселиться. Да и деньжат здесь некоторые изрядно зарабатывали.

– Мне нравится здесь жить.

– О чем говорить? – сказал Бобби. – И мне тоже. Да вы сами это знаете. Только бы на жизнь хватило. Удается вам продавать картины, над которыми вы все время трудитесь?

– Сейчас они неплохо продаются.

– Надо же, люди платят деньги за картины, где нарисован дядюшка Эдвард! Или за негров в воде. Или за тех же негров на земле. Или в лодках. Ловцы черепах. Ловцы губок. Шквалы. Смерчи. Тонущие шхуны. Или те шхуны, что только строят. Все это можно увидеть бесплатно. Неужели их покупают?

– Конечно, покупают. Каждый год в Нью-Йорке устраивается выставка, там и продают картины.

– С аукциона?

– Нет. Устроитель выставки сам назначает цену. Люди покупают. Изредка берут музеи.

– А самим можно продавать?

– Ну, конечно, можно.

– Я бы купил у вас картину, где смерч, – сказал Бобби. – Чтоб было до чертиков страшно. И темно, как в аду. А еще лучше даже два смерча, пусть они с ревом несутся над береговой полосой и от их шума уши закладывает. Всасывают воду и пугают людей до смерти. А меня смерч пусть застигнет в ялике за ловлей губок, и я как бы ничего не могу сделать. Вихрь вырывает из рук водомерное стекло. Он чуть ли не поднимает ялик в воздух. Это просто чертово светопреставление! Сколько бы вы взяли за такую картину? Я повесил бы ее прямо здесь. Или дома, если только моя старушка не перепугается до смерти.

– Цена зависит и от размера.

– Здесь решайте сами, – милостиво разрешил Бобби. – Такая картина – чем больше, тем лучше. Пусть будут три смерча. Однажды я видел сразу три смерча – ближе острова Андроса. Они вздымались до небес, а один втянул лодку ловца губок, и когда она упала, мотор насквозь пробил днище.

– Здесь важен размер холста, – сказал Томас Хадсон. – Я возьму деньги только за холст.

– Тогда покупайте, черт подери, холст побольше! – сказал Бобби. – Кто взглянет на наши смерчи, тут же от страха сбежит – и не только из бара, но и с этого острова.

Грандиозность замысла потрясла Бобби, но ему открывались все новые возможности.

– Том, дружище, а могли бы вы нарисовать настоящий ураган? В самом разгаре, когда он, побушевав на одной стороне, перекидывается на другую, где все начинается по новой? И вместить туда все – негров на кокосовых пальмах, выброшенные на берег корабли? Раскачивающуюся гостиницу? Вырванные доски, рассекающие воздух, как гарпуны, и мертвых пеликанов, которых будто принес с собой ливень? Пусть барометр опустится до двадцати семи, а измеритель скорости ветра ураган унесет прочь. Нарисуйте волны в десять саженей и луну, проглядывающую сквозь тучи. И огромный вал, сметающий с пути все живое. Женщин, которых унесло в море с сорванной ветром одеждой. И повсюду мертвые негры, которых море кидает туда-сюда…