Юлий Крелин - От мира сего Страница 3

— Вы можете размываться. Ассистировать мне будет она.

Хирург отошел от стола, стал через головы студентов смотреть на операцию, не снимая халата и перчаток, засунув руки в карманы. Конечно, он из-за студентов ничего не видел. Стоял. Смотрел. Молчал.

Пока Начальник приноравливался у стола, примерялся, Люся отвернулась, поискала глазами отошедшего хирурга, нашла, перехватила взгляд его, ободряюще подмигнула. А хирург, наверное, подумал, что Люся могла бы иначе проявить свое сочувствие, и не сейчас, а раньше.

Студенты тоже время от времени поглядывали на него. И нельзя было сказать, что он плохо оперировал, неправильно, — он оперировал просто не так, как это было принято в клинике, не так, как считал необходимым Начальник. Начальник считал необходимым, чтобы в его клинике оперировали по методике, принятой им и для себя и для других. Не в том дело, что он ее разработал, да и не он ее разработал, и не присваивал ее себе никогда, но принял ее для себя, — «Будьте добры и вы все. Никакой отсебятины! Мы должны помогать больным на уровне работы нашего лучшего. У нас нет объективных критериев лучшего, каждый, может, считает себя лучшим. Поэтому помогайте больным на уровне главного — то есть по официальным стандартам лучшего».

Но при студентах всего этого он повторять не хотел, поэтому он показал власть в ее прямом виде. Так надо. Врачи поняли. А студенты ничего подобного не слыхали, они просто сочувствовали своему преподавателю да думали: «А может, правда в клинике, кроме Начальника, никто не умеет оперировать».

Наконец Начальник разобрался, сориентировался и начал работать зажимами. Он брал их в руки и, казалось, не успевал даже подумать, как зажим оказывался точно в нужном месте; он пересекал спайку, брал следующий зажим, опять пересекал… Некоторым это могло показаться неоправданной смелостью, некоторым — более медлительным, или тем, кто вообще хуже разбирался, или не понимал, или просто не умел так же, — могло показаться это слишком опасными манипуляциями.

Люся успевала и разглядеть и понять его действия — она думала в темпе его действий, поэтому хорошо помогала. Она даже думала немножко впереди его действий, что и должен делать настоящий ассистент. Он должен предугадать и помочь как раз в том месте, где помощь в этот момент нужна будет хирургу, и подхватить то, что он сейчас отпустит.

А вот второй ассистент в какой-то момент запутался и потерял темп мышления. Когда зажим стал захватывать спайку у самой кишки, он испугался, ему показалось, что клювик инструмента садится прямо на стенку кишки, а может, он действительно садился прямо на стенку, теперь мы не узнаем никогда, потому что второй ассистент не выдержал этой опасности и еле слышно выдохнул:

— Осторожно.

Начальник остановился, отодвинул зажим, посмотрел на ассистента и выдохнул довольно громко:

— Вы что! Вы кому это говорите?! Сначала надо думать научиться, а потом позволять себе подобные выкрики! Вы в армии служили? Устав знаете? «Солдатам советов генералам не давать». Уберите руку отсюда!

Он опять было начал оперировать, но вновь остановился.

— Не с вашей головой и не с вашими руками давать советы. Советы ученым вообще давать не надо, пока вас не спросят. Когда вас спросишь, так вы молчите. Если хоть раз повторится — выгоню с операции и год к столу не подойдете. Без вас я легко обойдусь на операциях.

Последние слова он говорил уже спокойнее.

Люсе были досадны и эти нелепые декларации, было досадно также, что и сам Начальник прервал, оборвал такую красивую работу. Весь этот всплеск так не вязался с красотой его действий. Зря ассистент подсказывал, зря Начальник кричал — все испортили, прервали такую великолепную игру, музыку, стих. Как хорошо было…

— Может, вы будете внимательнее, Людмила Аркадьевна! Операция продолжается! Что такое! Что за распущенность!

Операция вновь пошла в прежнем стиле и темпе. Казалось, все наладилось.

Наконец освободили пузырь от спаек. Наконец освободились от спаек. Это была не самая сложная часть, не самая сложная работа в их операции, но Люсю всегда увлекала красота в любом ее проявлении. В общем-то, простое дело наложить зажим, но как красиво он это делал. Он не нацеплял их бессмысленно, он не навешивал их килограммами железа, он, где надо, зажимал, где надо — разводил браншами зажима, где надо — просто рассекал спайку ножницами. Делал, казалось бы, автоматически, но продуманно. Точно, уместно, целесообразно. А теперь он работал у шейки пузыря.

— Оттяни здесь… Федоровский дайте… Смотри, девочка, за операцией. Сама не видишь, что подавать надо?..

Сестра, конечно, с перепугу тут же дала не то. Но это был ответственный момент, и он не отвлекся на крик.

— Длинный, длинный давай зажим. На артерию иду. — Это был не крик. — А, черт!.. — А это уже крик.

У Люси замерло сердце. Это ж надо, как все прекрасно шло. И на тебе, зажим сорвался с артерии. Теперь сушить, сушить.

— Отсос поставь сюда! Не мешай мне тампонами. А мне дай большой тампон.

Люся со всей силой ладонью отдавливала мешающие петли кишки, а другой рукой держала трубочку отсоса. Поле постепенно открывалось, но поступающая из оборванной артерии кровь все же не давала возможности как следует разглядеть источник кровотечения и наложить на него зажим.

Начальник перестал кричать и отвлекаться, завел пальцы под связку и пережал все ее элементы.

— Сдавил артерию. Теперь ты посуши, Люсь… Вот и все, вот она. Положи зажим осторожненько — я не могу убрать руку… Так. Хорошо. Теперь перевязывай. Молодец. А ты что стоишь, как у знамени?! Неужели трудно сообразить, что нитки надо отсечь срочно! Ведь опять сорвется все.

«Вот чем он хорош! — вновь соответственно операции плавно потекли Люсины мысли. — Даже не задумался. С ходу стал пережимать. Рефлекс у пего. А большинство бы стали сушить. Сначала б насушились до отвала, понатыкали бы зажимов, а уж потом полезли бы пережимать связку, артерию, потерявши вдосталь крови. А он прямо туда. Не тратил время на эти попытки. Оно и быстро, и хорошо, и красиво. А тот бы уж точно долго топтался на месте зажимами да тампонами. Да, вот уж действительно, поэтому он король, а у того в душе осень. А как вяжет! И все-таки, пожалуй, самое красивое — это наложение зажимов. Никогда не видела, чтоб так красиво, ну просто красиво, зажимы ложились в нужное место. А ведь, казалось бы, что особенного — не резать, не шить. Говорят, что на операциях кричат и ругаются хирурги, в основном, от неуверенности. А он-то, наверное, от уверенности. А может, игра?»

— Людмила Аркадьевна! Держи нитку, Люсь. Ты что, ворон считаешь? Ох, ребята, пороть бы вас по субботам. А начать бы с тебя.

Он поглядел на Люсю. Она тоже подняла голову, оторвав глаза от раны. И посмотрели лоб в лоб, глаза в очки. Операция заканчивалась.

— Держи нитку, Люся. Впрочем, зашивай сама, — медленно сказал он и отодвинулся от стола. — Принесешь журнал после, запишем у меня в кабинете. Я продиктую. — И к студентам: — Вот так, ребята. Поняли что-нибудь? Нет, наверное. Ну хоть как мы оперируем, разглядели?

Один из студентов спросил:

— А если бы не удалось пережать артерию пальцем и все разглядеть там, как бы вы поступили?

— Черт его знает. Этот вопрос, ребята, не для вашего курса. Вот пройдете когда оперативную хирургию, тогда… Или после операции подойдите ко мне.

Люся через головы студентов посмотрела ему вслед. Он уходил. Следом шел хирург, отстраненный им от операции. Начальник обернулся, лицо его было заполнено доброжелательством. Он положил руку на плечо хирургу.

ДЕЖУРСТВО

Три пожилые санитарки только что вывезли кровать с умершим больным на лестничную площадку, где он должен будет лежать до утра, и маленькой, перемещающейся внутри себя толпой, пошли по коридору.

Вдоль по тому же коридору медленно уходили в темноту, заполнившую другую половину отделения, две женщины, склонившиеся друг к другу.

Санитарки компактной группкой придвинулись к такой же, но более тихой, более спокойной группе сестер.

Говорили санитарки:

— Это кто же? Внучки?

— Нет. Это мать и дочь.

— Чья ж мать-то? Его?

— Да ты что? Ему под восемьдесят.

— Так это его дочь и мать? Жена, значит.

— Ну да.

— Тише, — донеслось из группы сестер.

— В дом пошли, — от санитарок шел теперь не шепот, а шип.

— Пошли.

— Тише, — опять сестры.

Две женщины в своих темных одеждах почти совершенно исчезли в темноте, и дальше только угадывалось: свернули в дверь на лестницу — и потом, это уже наверняка, стали спускаться вниз. Наверное, так же рядом и так же медленно.

Сестры теснее сдвинули стулья, сбились в кучку, и разговор поскакал:

— А зачем его оперировали?

— А что делать — помереть же мог.

— А так что?

— Попытались.

— Так ведь говорили — все равно помрет.

— А как иначе? — так надо. Ему-то говорили — не надо, а он говорит — шанс единственный.