Арнольд Беннет - Заживо погребенный Страница 3

Прайам Фарл открыл дверь, и оба нерешительных господина увидели друг друга в луче уличного фонаря (в прихожей света не было).

— Здесь живет мистер Фарл? — спросил доктор Кашмор, от стеснительности чересчур сурово.

Что до Фарла, он был буквально потрясен тем, что Лик зачем-то разоблачил его фамилию. Кажется, номера дома было бы вполне достаточно.

— Да, — признался он, смущенный и расстроенный. — Вы доктор?

— Да.

Доктор Кашмор ступил во тьму прихожей.

— Как наш больной?

— Даже не могу вам сказать. В постели, лежит тихо.

— И правильно, — сказал доктор Кашмор. — Когда он утром ко мне явился на прием, я ему порекомендовал лечь в постель.

Последовала коротенькая пауза, в продолжение которой Прайам Фарл покашливал, а доктор потирал руки и мычал какой-то резвый мотивчик.

«О Боже! — пронеслась мысль в голове у Фарла. — Да он ведь застенчив. Я уверен!»

Доктора же осенило:

«Ах, боже мой, и этот тоже — комок нервов!»

Тотчас они почувствовали расположение друг к другу, и сразу обоих отпустило. Прайам закрыл дверь, прищемив фонарный луч.

— Ах, тут, кажется, темно, — шепнул Прайам Фарл.

— Я спичкой посвечу, — обнадежил его доктор.

— Большое вам спасибо, — растрогался Прайам.

Вспышка озарила все великолепие бордового халата. Но доктор Кашмор не дрогнул. Чего-чего, а халатов, льстил себя надеждой, он всяких навидался.

— Кстати, что с ним такое, как вы думаете? — спросил Прайам самым своим мальчишеским голосом.

— Не знаю. Простуда! Резкие шумы в сердце. Все может быть. Вот я и сказал ему, что вечером зайду. Раньше никак не удавалось. С шести утра на ногах. Сами знаете что это такое — день практикующего врача.

И печально, устало улыбнулся.

— Очень мило с вашей стороны, что вы пришли, — сказал Прайам Фарл с живым участием.

Он удивительно ярко умел себя представить в шкуре другого.

— Ах, да ну что вы! — пробормотал доктор. Он был глубоко тронут. Чтоб скрыть, до чего он тронут, он снова чиркнул спичкой. — Пройдем наверх?

В спальне свеча горела на ночном столике, пыльном и пустом. Доктор Кашмор придвинул ее поближе к постели, казавшейся оазисом пристойности в пустыне неутешной комнаты; потом нагнулся, чтоб осмотреть больного.

— Он весь дрожит! — тихонько ахнул доктор.

Кожа Генри Лика и впрямь отдавала синевой, хоть на постели кроме одеяла были еще пледы, да и ночь была теплая. Стареющее лицо (ибо он был третий пятидесятилетний мужчина в этой комнате) выразило тревогу. Но он не шелохнулся, не произнес ни слова при виде доктора, только смотрел уныло. Кажется, его занимало лишь собственное хриплое дыхание.

— Из женщин есть кто-нибудь?

Вдруг доктор глянул на Фарла пронзительно. Тот вздрогнул.

— Мы тут сами по себе, — пролепетал он.

Лицо, менее привычное, чем доктор Кашмор, к тайным странностям господской жизни Лондона, такое сообщение могло бы удивить. Но доктор Кашмор и тут не дрогнул, как не дрогнул он при виде бордовой пышности.

— Тогда бегите, принесите горячей воды, — рявкнул он повелительно. — Живей! И бренди! И еще одеяло! Что же вы стоите? Ну! Где тут у вас кухня? Я с вами сам пойду! — он схватил свечу; лицо его выражало: «Да, вижу, от тебя толку мало».

— Мне крышка, доктор, — едва слышно прошелестело с постели.

— Увы, голубчик! — пробормотал доктор себе под нос, пробираясь по ступеням вслед за Прайамом Фарлом. — Если я не волью в тебя чего-нибудь горяченького!

Хозяин и слуга

— Теперь дознанье будет? — спросил Прайам Фарл в шесть часов утра.

Он рухнул в жесткое кресло на первом этаже. Незаменимый Генри Лик был утрачен для него навеки. Он не постигал, как будет теперь жить. Он не мог себе представить своего существования без Лика. И, — мало этого, надвигающийся ужас появления на люди в связи со смертью Лика был попросту непереносим.

— Нет! — обнадежил доктор. — Ах, нет! Я же присутствовал. Острая двусторонняя пневмония! Что ж, бывает! Я выдам свидетельство о смерти. Конечно, вам придется пойти его заверить.

И без дознанья дело принимало самый мучительный для Фарл а оборот. Он понял, что просто всего этого не вынесет, и спрятал лицо в ладонях.

— Где нам искать родственников мистера Фарла? — спросил доктор.

— Родственников мистера Фарла? — отозвался Прайам Фарл, не понимая.

И вдруг он понял. Доктор Кашмор считал, что фамилия Лика — Фарл! Вся душа застенчивого Прайама Фарла встрепенулась, и он ухватился за безумную возможность избежать всякого появления на люди в качестве Прайма Фарла. Да пусть себе считают, что это он, а не Генри Лик, скоропостижно скончался на Селвуд-Teppac в пять часов утра! И он тогда свободен, волен, как птица!

— Да, — подтвердил доктор. — Их следует известить, естественно.

Прайам быстро пробежал в уме каталог собственной родни. Но решительно никого не мог припомнить ближе некоего Дункана Фарла, троюродного брата.

— По-моему, у него их и не было, — ответил он, и голос у него дрожал от сознания собственной отваги. — Разве что дальние какие-то. Но мистер Фарл никогда про них не говорил.

Что было правдой.

Он с трудом из себя выдавливал эти два слова «мистер Фарл». Но когда они слетели-таки с его уст, он понял: дело сделано, возврата быть не может.

Доктор покосился на руки Прайама, трудовые, загрубелые руки художника, вечно возящегося с красками.

— Простите, — сказал доктор. — я полагаю, вы его слуга, или…

— Да, — сказал Прайам Фарл.

И точка была поставлена.

— Назовите полное имя вашего хозяина, — сказал доктор.

Прайам Фарл содрогнулся.

— Прайам Фарл, — почти прошептал он.

— Как! Не?.. — громко вскрикнул доктор, которого превратности жизни Лондона наконец-то потрясли.

Прайам кивнул.

— Ну и ну! — доктор дал волю своим чувствам. Говоря по правде, именно эта превратность жизни Лондона ему польстила, он ощутил свою значительность, сразу забыл усталость и обиды.

Он увидел, что халат бордо облекает человека, который букавально валится с ног, и с тем своим добродушием, какого не в силах были побороть никакие тяготы, вызвался помочь по части предварительных формальностей. И он ушел.

Месячное жалованье

Прайам Фарл не намеревался спать; он хотел обдумать положение, в которое так лихо себя поставил; но он заснул — и в этом жестком кресле! Разбудил его ужасный грохот, как будто дом бомбардируют и мимо ушей его несутся кирпичи.

Когда он наконец совсем очнулся, бомбардировка оказалась настойчивым, надсадным стуком в парадную дверь. Он встал, увидел заспанного, неумытого, лохматого бордового субьекта в грязном каминном зеркале. И, потянувшись, направил сонные свои стопы к парадной двери.

За дверью стоял доктор Кашмор и еще один пятидесятилетний субъект, чисто выбритый, строгий, в глубоком, полном трауре — и даже были на нем черные перчатки.

Это новое лицо холодно оглядело Прайама Фарла.

— Ах! — произнес скорбящий.

Зашел в дверь и последовал за доктором Кашмором.

Дойдя до края коврика в прихожей, скорбящий заметил белый квадратик на полу. Поднял, внимательно осмотрел и протянул Прайаму Фарлу:

— Повидимому, это вам, — сказал он.

Прайам взял конверт, увидел адрес: «Генри Лику, эсквайру, Селвуд-Teppac», — писаный женскою рукой.

— Это же вам, — наседал несгибаемым голосом скорбящий.

— Да-да, — промямлил Прайам.

— Я — мистер Дункан Фарл, адвокат, кузен вашего усопшего хозяина, — продолжал металлический голос, сквозь крупные, ровные белые зубы. — Что вы успели сделать за день?

Прайам, заикаясь, выговорил:

— Ничего. Я спал.

— Вам бы не мешло быть поучтивей, — заметил Дункан Фарл.

Ах, вот и он, троюродный братец, которого он видел только когда-то в детстве! В жизни он бы не узнал Дункана. Дункан явно и не думал узнавать его. Все мы имеем обыкновение через сорок лет делаться неузнаваемыми.

Дункан Фарл прошествовал по первому этажу, на пороге каждой комнаты восклицая «Ах!» или «Ха!» Потом они с доктором направились наверх. Прайам, в полном смятении, торчком стоял в прихожей.

Наконец Дункан Фарл спустился.

— Подите сюда, Лик, — сказал Дункан.

И Прайам малодушно ступил следом за ним в ту комнату, где стояло жесткое кресло. Дункан Фарл уселся в это жесткое кресло.

— Жалованье какое получали?

Прайам попытался вспомнить, сколько он платил Генри Лику.

— Сотня в год, — сказал он.

— А-а! Недурное жалованье. Когда получали в последний раз?

Прайам вспомнил, что платил Лику два дня тому назад.

— Третьего дня, — был его ответ.

— Снова повторяю: можно бы вести себя поучтивей, — заметил Дункан, вытаскивая блокнот. — Вот тут, однако ж, восемь фунтов, пять шиллингов, это вам за месяц. Складывайте вещи и извольте удалиться. В ваших услугах я более не нуждаюсь. От каких бы то ни было замечаний воздержусь. Но потрудитесь хотя бы одеться — сейчас три часа пополудни — и безотлагательно оставьте этот дом. Но предварительно дайте мне осмотреть ваш сундучок… или сундучки.