Джон Голсуорси - Интерлюдия. Пробуждение Страница 3

— Хо, хо, хо! Кошки-собаки!

Потом, вернувшись из ванной, открывал гардероб матери и долго нюхал, и это, казалось, приближало его к… он сам не знал, к чему.

Он проделал это как раз до того, как остановился на лестнице в полосе солнечного света, обдумывая, каким из многих способов спуститься по перилам. Все они казались глупыми, и в овладевшей им вдруг томной лени он медленно пошёл вниз по ступенькам. Во время этого спуска он совершенно отчётливо вспомнил отца: короткую седую бородку, подмигивание глубоко сидящих глаз, морщинку между ними, странную улыбку, тонкую фигуру, которая всегда казалась маленькому Джону такой высокой; но мать он никак не мог увидеть. Все, что с ней связывалось, — это покачивающаяся походка, тёмные глаза, устремлённые на него, и запах её гардероба.

Бэлла была в холле, — раздвигала тяжёлые портьеры и открывала парадную дверь. Маленький Джон сказал заискивающе:

— Бэлла!

— Что, мистер Джон?

— Давай пить чай под дубом, когда они приедут; я знаю, им захочется.

— Вы лучше скажите, что вам захочется!

Маленький Джон подумал.

— Нет, им, чтобы доставить мне удовольствие.

Бэлла улыбнулась.

— Хорошо, я накрою в саду, если вы тут посидите тихо и не напроказничаете, пока они приедут.

Маленький Джон уселся на нижней ступеньке и кивнул.

Бэлла подошла поближе и оглядела его.

— Встаньте-ка, — сказала она.

Маленький Джон встал. Она тщательно осмотрела его сзади. Зелёных пятен нет, и коленки как будто чистые!

— Хорошо, — сказала она. — Ой, ну и загорели же вы! Дайте поцелую.

И она клюнула маленького Джона в макушку.

— А какое будет варенье? — спросил он. — Я так устал ждать.

— Крыжовенное и клубничное.

Вот здорово! Самые его любимые!

Когда Бэлла ушла, он целую минуту сидел спокойно. В большой гостиной было тихо, и через открытую дверь в восточной стене он видел один из своих кораблей-деревьев, очень медленно плывущий по верхней лужайке. В холле от колонн падали косые тени. Маленький Джон встал, перепрыгнул через тень и обошёл ирисы, посаженные вокруг бассейна серо-белого мрамора. Цветы были красивые, но пахли только чуточку. Он встал в открытых дверях и выглянул наружу. А вдруг… вдруг они не приедут! Он ждал так долго, что почувствовал, что не вынесет этого, и его внимание сейчас же перескочило с такой страшной мысли на пылинки в голубоватом солнечном луче, падающем снаружи. Он поднял руку, попробовал их поймать. Что же это Бэлла не стёрла с воздуха пыль! А может быть, это и не пыль, а просто из них сделан солнечный свет? И он стал смотреть, такой ли солнечный свет и за дверью. Нет, не такой. Он обещал, что спокойно побудет в холле, но просто не мог больше выдержать, пересёк посыпанную гравием дорогу и улёгся на траве. Сорвал шесть ромашек, назвал их по очереди: сэр Ламорак, сэр Тристан, сэр Ланселот, сэр Палимед, сэр Боре, сэр Гавэн[13], и заставил их биться парами до тех пор, пока только у сэра Ламорака, обладателя особенно толстого стебелька, осталась голова на плечах, но даже и он после трех схваток имел вид порядком усталый и растрёпанный. В траве, уже почти готовой для покоса, медленно пробирался жук. Каждая травинка была деревцом, ствол которого ему приходилось обходить. Маленький Джон протянул сэра Ламорака ногами вперёд и пошевелил жука. Тот беспомощно заторопился. Маленький Джон засмеялся, потом все ему надоело, и он вздохнул. На сердце было пусто. Он повернулся и лёг на спину. От цветущих лип пахло мёдом, небо было синее и красивое, и редкие белые облачка были на вид, а может, и на вкус, как лимонное мороженое. Было слышно, как Боб играет на концертино «Далеко на речке Сувани», и от этого стало хорошо и грустно. Он опять перевернулся и приник ухом к земле — индейцы ведь издали слышат, когда что-нибудь приближается, — но он ничего не услышал, только концертино. И почти сейчас же и вправду уловил далёкий хруст, слабый гудок. Да, это автомобиль, ближе, ближе! Маленький Джон вскочил на ноги. Подождать на крыльце или мчаться наверх, и когда они подъедут, крикнуть: «Смотрите!» — и медленно съехать вниз по перилам головой вперёд? Сделать так? Автомобиль повернул к подъезду. Поздно! И он стал ждать, подпрыгивая на месте от нетерпения. Машина быстро подъехала, зафыркала и остановилась. Вышел отец, совсем настоящий. Он наклонился, а маленький Джон вскинул голову кверху, они стукнулись. Отец сказал: «Он, ой, ой! Ну, малыш, и загорел же ты!» — точь-в-точь как всегда говорил; но чувство ожидания — желания чегото — продолжало кипеть в маленьком Джоне.

Потом медленным робким взглядом он нашёл свою мать, улыбающуюся, в синем платье, с синим автомобильным шарфом, накинутым на шапочку и волосы. Он подскочил как только мог выше, сцепил ноги у неё за спиной и обнял её. Он услышал, как она охнула, почувствовал, что и она его обнимает. Его глаза, темно-синие в эту минуту, смотрелись в её, темно-карие, пока губы её не прижались к его брови, и, стискивая её изо всех сил, он услышал, как она закашлялась и засмеялась и сказала:

— Ну, и силач ты. Джон!

Тогда он соскользнул на землю и бросился в дом, таща её за собой.

Уплетая варенье под старым дубом, он заметил в своей матери много такого, чего, казалось, никогда раньше не видел: щеки, например, цвета сливок, серебряные нити в темно-золотистых волосах, на шее спереди нет шишки, как у Бэллы, и во всех движениях что-то мягкое. Он заметил также чёрточки, бегущие от уголков её глаз, а под глазами красивые тени. Она была ужасно красивая, красивее, чем «Да», или мадемуазель, или «тётя» Джун, или даже «тётя» Холли, которая ему очень понравилась; даже красивее, чем румяная Балла, — та, пожалуй, уж слишком костлява. Эта новая красота матери имела для него какое-то особенное значение, и он съел меньше, нем собирался.

После чая отец захотел пройтись с ним по саду. Он долго разговаривал с отцом о всяких вещах, обходя свою личную жизнь: сэра Ламорака, австрийцев и ту пустоту, которую он ощущал последние три дня и которая теперь так внезапно заполнилась. Отец рассказал ему о месте, называемом Гленсофантрим, где побывали он и его мать, и о маленьких человечках, которые выходят из-под земли, когда бывает совсем тихо. Маленький Джон остановился, расставив пятки.

— А ты правда веришь в них, папа?

— Нет, Джон, но я думал, может быть, ты поверишь.

— Почему?

— Ты моложе меня; а они ведь эльфы.

Маленький Джон прижал палец к подбородку.

— Я не верю в эльфов. Никогда их не вижу.

— Ха, — сказал отец.

— А мама?

Отец улыбнулся своей странной улыбкой.

— Нет, она видит только Пана.

— Что это «Пан»?

— Козлоногий бог, который резвится в диких и прекрасных местах.

— А он был в Гленсофантриме?

— Мама говорит, что был.

Маленький Джон сдвинул пятки и пошёл дальше.

— А ты его видел?

— Нет, я видел только Венеру Анадиомейскую.

Маленький Джон задумался. Венера была у него в книге про греков и троянцев. Значит, «Анна» её имя, а «Диомейская» — фамилия? Но когда он спросил, оказалось, что это одно слово и значит «встающая из пены».

— А она вставала из пены в Гленсофантриме?

— Да, каждый день.

— А какая она, папа?

— Как мама.

— О, так она, наверно…

Но тут он запнулся, бросился к стене, вскарабкался на неё и сейчас же слез обратно. Открытие, что его мать красива, было тайной, которую, он чувствовал, никто не должен узнать. Но отец так долго курил сигару, что он наконец был вынужден спросить:

— Мне хочется посмотреть, что мама привезла. Можно?

Он выдумал этот корыстный предлог, чтобы его не заподозрили в чувствительности, и немножко растерялся, когда отец посмотрел на него так, словно видел его насквозь, многозначительно вздохнул и ответил:

— Ну что ж, малыш, беги, люби её!

Он пошёл нарочно медленно, а потом пустился бегом, чтобы наверстать потерянное время. Он вошёл к ней в спальню из своей комнаты, так как дверь была отворена. Она стояла на коленях перед чемоданом, и он стал рядом с ней и стоял тихо-тихо.

Она выпрямилась и сказала:

— Ну, Джон?

— Я думал, зайду посмотрю.

Обняв её ещё раз и получив ответный поцелуй, он влез на диван у окна и, поджав под себя ноги, стал смотреть, как она распаковывает чемодан. Этот процесс доставлял ему не испытанное дотоле удовольствие — и потому, что она вынимала заманчивого вида пакеты, и потому, что ему нравилось смотреть на неё. Она двигалась не так, как Другие, особенно не так, как Бэлла. Из всех людей, которых он видел в жизни, она безусловно была самая прекрасная. Наконец она покончила с чемоданом и встала на колени перед сыном.

— Ты скучал по нас, Джон?

Маленький Джон кивнул и, подтвердив таким образом свои чувства, продолжал кивать.

— Но ведь с тобой была «тётя» Джун?

— Да-а, у неё был человек, который кашлял.

Лицо матери изменилось, стало почти сердитым. Он поспешно добавил: