Бранислав Нушич - Дела кикандонские Страница 3

Можете себе представить, как прошел канун дня св. Дмитрия в Майдаи-пеке. Пожалуй, мне никто не поверит, но в этот день Елисей-бакалейщик закрыл свою лавку, а отец Пера даже отказался крестить ребенка, учитель и тот пожал плечами и отпустил учеников по домам, и разлетелись они по Майдан-пеку, бегают, кричат, и кажется, прости меня боже, будто весь Майдан-пек сошел с ума.

Наконец, настал день св. Дмитрия. Весь Майдан-пек собрался на площади – все народы, все веры; и все как-то встревожены, стоят кучками и только перешептываются между собой. Елисей первый возвысил голос. Он сказал:

– Братья, прежде всего нам следует выбрать председателя, как это делают во всем мире.

– Давай!!! Председателя! – заорали со всех сторон. И началось не поймешь что. Одни кричали: «Отца Перу!», другие: «Лесничего Иосифа!», третьи: «Учителя Драголюба!» Когда немножко утихло, вышел вперед старичок Еврем, у которого сын в семинарии, и говорит:

– Люди добрые, о чем мы толкуете? Да разве мы когда-нибудь выбирали председателя? Зачем мы здесь собрались? Выбрать пастуха, чтоб он пас наше стадо. Экая важность! Что вы забыли, как мы раньше делали? Один назовет одного, другой – другого, ну, потолкуем немножко, столкуемся, выберем, кого хотим, и ладно… И что с вами, люди, не знаю. Вон стоит Иона, не хотите его, вон Живко, говорят кто-то хочет Живко – ну и пусть, не все ли равно!

– Не хотим Иону!

– Какой еще Живко?

– Долой Иону!

– Какой еще Живко? Не хотим Живко!

Толпа заволновалась, поднялся крик. Лесничий Иосиф запустил пальцы в волосы, затряс головой и заорал: «Председатель ведь выбираем, люди, председателя! О чем же вы спорите?»

– Отца Перу!

– Лесничего Иосифа!

– Учителя Драголюба1

Опять все смешалось, и ничего нельзя понять.

Наконец, лесничий Иосиф протискивается сквозь толпу, встает у всех на виду и кричит: «Люди, я буду председателем!» Эти слова вызывают ожесточенные крики, так как никто не знал наверное, к какой партии принадлежит лесничий Иосиф, но он стоит гордо, готовый в любую минуту броситься на того, кто не захочет признать его председателем. Подняв руку, он говорит:

– Собрание открыто! Кого мы выберем пастухом?

– Позвольте, – кричит Елисей, – надо же разе браться…

Поп Пера просит слова

– Нечего тут много разбираться… – говорит председатель.

– Здесь есть смутьяны! – орет из толпы хозяин кафаны Янач.

– Ну и что же? – перебивает его председатель. – Всякий имеет право подговаривать, на то и собрание. А лучше давайте-ка голосовать!

Отец Пера поднял обе руки и требует слова.

– Не будет тебе слова! – решительно заявляет председатель. – Я руковожу собранием и знаю, что надо делать.

В толпе кто-то начал мяукать, лесничий возмущается:

– Это уж слишком, слышишь ты, если тебе захотелось мяукать, так ты попроси слова и мяукай сколько тебе влезет, а иначе… – И лесничий поднял кулак.

Отец Пера опять поднял обе руки, требуя слова, а Елисей все кричит: «Почему не дают батюшке говорить?! Дайте слово батюшке!»

Иосиф выпрямился, сделал движение рукой, точно хотел позвонить в колокольчик, и закричал: «Тихо! Батюшка будет говорить!»

Отец Пера приподнялся на носках, провел рукой по бороде, откашлялся и, подмигнув Елисею, начал:

– Граждане, у всех у нас есть коровы. У кого одна, у кого – две, а у кого и три. Вот мне, например, бог дал три коровы. Понятно, что мы каждый год выбираем пастуха, нельзя, конечно, сказать, что мы выбирали всегда так, как вот сейчас. Просто соберемся, бывало, в кафане либо еще где. И кого выбирали? Иону, словно мы повенчаны с ним. А между тем никто из граждан нашей страны и государства не хотел поразмыслить, что он за человек – этот Иона. А можно сказать, этот Иона совсем неподходящий. Вот прошло несколько лет, и что же – у моей коровы сломался рог, у Трипка пропал теленок. Ну, ладно, братья, допустим, рог это мелочь, теленок, правда, вещь более крупная, но бог с ним. Может, он сам потерялся, не мог же его Иона нарочно потерять. Но, братья, я вас от всей души спрашиваю: положите руку на сердце и скажите мне, сколько ваши коровы дают молока? Дают четыре оки, а могли бы – восемь. Правду я говорю? Чего ж вы молчите?

– Моя дает одиннадцать ок, – кричит из толпы Еврем.

– Ну, это уж такая порода. Тут совсем другое дело. Но я спрашиваю, например, тебя, Елисей: сколько дает твоя корова?

– Пять ок…

– Ну вот, а могла бы двенадцать. Я знаю эту корову. Когда ее Елисей купил, она была…

– Попрошу ближе к делу. Ты нам, батюшка, про коров не рассказывай, – строго перебивает его председатель. – Начал с коров, а там, глядишь, перейдешь на сливки, на сыр и тому подобное. Ближе к делу…

– Пусть говорит!

– Дайте мне слово! – кричит учитель Драголюб.

– Позвольте кончить, граждане, – возмущается батюшка, – не перебивайте меня! Я же еще не сказал самое главное…

– Ты говори о пастухе, чего ты начал о Елисеевой корове!

– Вот я и говорю, – не унимается отец Пера, – значит, плохо смотрит за скотом, И потому я думаю выбирать его больше не стоит, тем более что у нас есть такой прекрасный человек, как Живко!

– Не хотим! Хотим! Не хотим! Правильно! Нет! – несется со всех сторон. Одни кричат одно, другие – другое, и конца этому не видно.

– Дайте батюшке сказать, – визжит Елисей. – Не мешайте! Он вас еще не так разделает! Господин председатель (тут Иосиф сунул руку в карман и выпрямился), я прошу, я требую, чтоб батюшке дали говорить!

– Но ведь не может же, черт возьми, все время один батюшка говорить! – возмущается Иосиф. – Есть ведь и у других голова и язык. Для того и собрание. Все имеют право говорить.

– Правильно! Неправильно!

– У меня только одно дополнение к батюшкиной речи! – кричит хозяин кафаны Янач.

– Прошу! Прошу! – откликается отец Пера.

– Тихо, люди! – орет председатель, и волосы у него на голове становятся дыбом.

– Добавляю, – продолжает Янач, – Иона мою корову дубинкой колотил, значит он и всякую другую корову дубинкой колотит.

– Правильно! – несется со всех сторон.

– Слово имеет учитель! – провозглашает председатель.

– Итак, господа… – начинает учитель.

– Долой! Не хотим слушать! Знаем, о чем он будет говорить!

– Но позвольте, я ведь тоже знал, о чем вы будете говорить, – кричит учитель. – Я буду краток. Мне решительно все равно, кто будет избран, и думаю, что глупо так много спорить из-за пустяков. Не все ли равно Живко или Иона, Иона или Живко. Но мне кажется, что здесь кто-то нарочно масло в огонь подливает, чтоб мы перессорились: что-то уж больно часто отец Пера засиживался вон в том доме, – и учитель показал пальцем на дом начальника полиции.

Боже милостивый, какой шум тут поднялся! Что только с людьми сделалось, прости господи!

Отец Пера поминает и отца, и мать, и всех святых, Елисей визжит, учитель крутится как заведенный на одном месте, а лесничий Иосиф ничего не говорит, схватился руками за волосы, головой трясет и, кажется, сохрани меня бог, высматривает, на кого бы кинуться.

Однако благодаря энергии Иосифа (бог его простит за то, что он сам себя избрал председателем) порядок кое-как был восстановлен. Правда, нельзя сказать, чтобы он был восстановлен полностью, просто голос Иосифа пробился, наконец, сквозь всеобщий гам.

– Братья, ни один черт больше ни единого слова не скажет! – И так он это страшно сказал, так сверкнул налитыми кровью глазами, так отчаянно потряс кулаками, что у каждого в сердце что-то екнуло, и все как-то сразу притихли.

Тогда он, победоносно выпрямившись и засунув два пальца правой руки между второй и третьей пуговицей жилета, протянул вперед левую руку и сказал уже более спокойно, но очень, очень торжественно:

– Братья, какие же вы, однако, скоты! (Странно, что никто не возразил против такого торжественного начала). Клянусь жизнью, никто больше не скажет ни слова! – И он отчаянно стукнул себя кулаком в грудь. – Я разрешаю только голосовать; кто за Иону, переходи сюда – направо от меня, а кто за Живко, переходи сюда – налево от меня. Понятно? Ну, живей, живей переходи, чего смотрите?

И опять все смешалось; забурлила, закипела толпа, вцепились друг в друга, и каждый тянет в свою сторону. Какой-то итальянец кричит попу: «Я не хочу туда! Зачем ты меня тащишь!», другой орет: «Сюда братья, сюда! Здесь цвет гражданства!»

Один кричит одно, другой – другое, растет толпа с левой стороны, растет толпа с правой стороны, но, пожалуй, возле Елисея и батюшки образуется явное большинство. Наконец, окончательно разделились:

Кикандон! Кикандон![5] Дивный городок, созданный фантазией великого французского писателя Жюля Верна, где все были так счастливы и так довольны, пока по трубам не побежал злосчастный кислород. Тут невестка любила свекровь, а зять тещу, народ уважал правителей, по двадцать лет не переизбирался старейшина, да и он со своей стороны не совершил ничего такого, за что его следовало переизбирать. Тут не знали запаха пороха и не рвались к науке. И вообще маятник общественной жизни тут качался размеренно и едва слышно отстукивал «Тик-так, тик-так. тик-так!»