Джером Джером - Мальвина Бретонская Страница 3

— Простите, — сказал командир Раффлтон. — Боюсь, я потревожил вас.

Впоследствии он вспоминал, что в смущении заговорил с нею по-английски. Но она отвечала ему на французском — на причудливом, старомодном французском, какой ещё изредка можно повстречать на страницах старинных католических требников. У него были трудности с дословным переводом сказанного, но смысл, используя наши современные обороты, был таков:

— Не стоит. Я так рада, что ты здесь.

Он так понял, что она его ждала. Он даже усомнился: не извиниться ли ему за, по всей видимости, небольшое опоздание? Он, правда, не мог припомнить ни о каком таком назначенном свидании. Но можно сказать, что в это самое мгновение командир Раффлтон не отдавал себе отчёта ни в чём, кроме самого себя и восхитительного другого существа рядом. Где-то снаружи были лунный свет и мир; но всё это, казалось, не имело значения. Тишину нарушила она.

— Как ты сюда добрался? — спросила она.

Он не собирался говорить загадками. В основном он был поглощён её разглядываньем.

— Прилетел, — ответил он.

Глаза у неё расширились — но не от сомнения, а от интереса.

— Где твои крылья? — Она наклонилась в сторону, пытаясь заглянуть ему за спину.

Он рассмеялся. От любопытства к его спине она показалась более человечной.

— Вон там, — ответил он.

Она взглянула и впервые увидела великие мерцающие паруса, отливающие серебром под лучами луны.

Она направилась к ним, а он пошёл следом, замечая и не удивляясь, что на вереске будто не остаётся и следа примятости под нажимом её белых ступней.

Она стала чуть-чуть поодаль, а он подошёл и встал рядом. Даже самому командиру Раффлтону показалось, будто исполинские крылья подрагивают, словно два распростёртых крыла прихорашивающейся перед полётом птицы.

— Он живой? — спросила она.

— Только когда я шепну, — ответил он.

Он уже стал терять немного страха перед ней. Она обернулась к нему.

— Полетели? — спросила она.

Он уставился на неё. Она была совершенно серьёзна — это было очевидно. Она собиралась вложить свою руку в его и улететь вместе с ним. Всё было решено. За этим он и прилетел. Ей не важно — куда. Это — его дело. Но куда он — туда теперь лежит путь и ей. Ясно было, что именно такая программа сейчас у неё в голове.

К чести его нужно записать, что одну попытку он всё-таки предпринял. Вопреки всем силам природы, вопреки своим двадцати трём годам и пульсирующей у него в жилах алой крови, наперекор окутывающим его пара'м лунного света поры самых коротких ночей и голосам звёзд, наперекор демонам поэзии, романтики и тайны, напевающим ему в уши свои колдовские мелодии, наперекор волшебству и великолепию её, стоящей рядом, одетой в пурпур ночи, командир авиазвена Раффлтон повёл праведную борьбу за здравый смысл.

Молодых особ, засыпающих легко одетыми на пустоши в пяти милях от ближайшего места обитания людей, следует избегать благовоспитанным молодым офицерам Воздушных Сил Его Величества. Если же они оказываются неземной красоты и очарования, то это должно послужить лишь дополнительным предостережением. Девушка повздорила с матерью и хочет убежать из дому. Всему виной этот треклятый лунный свет. Неудивительно, что на него лают собаки. Кажется, он и сейчас слышит одну из них. Добрые, почтенные, здравомыслящие существа эти собаки. Никаких к дьяволу сантиментов. Что' с того, что он её поцеловал! Никто не связывает себя на всю жизнь со всякой женщиной, какую поцелует. Не в первый раз её целовали, если только все юноши в Бретани не слепы и не белокровны. Вся эта напускная невинность и простота! Прикидывается. А нет — так, наверное, тронутая. Что следует сделать — это со смехом и шуткой сказать «до свиданья!», завести машину и — вперёд в Англию, милую старую практичную весёлую Англию, где его дожидаются завтрак и ванна.

Борьба была неравной; это чувствуется. Бедная маленькая чопорная мадам Здравый-Смысл со своим вызывающе вздернытым носиком, резким хихиканьем и врождённой вульгарностью. А против неё — и безмолвие ночи, и музыка веков, и биенье сердца.

Потому-то всё и рассыпалось прахом у его ног, который, наверно, развеяло пролетающее дуновенье ветерка, оставив его беспомощным, приворожённым магией её глаз.

— Ты кто? — спросил он у неё.

— Мальвина, — ответила она ему. — Я фея.

III. Как в это оказался втянут кузен Кристофер

У него промелькнула мысль, что, может быть, он приземлился не столь удачно, как ему показалось; что, может быть, он свалился вниз головой; вследствие чего с переживаниями командира авиазвена Раффлтона уже покончено, а он стоит на пороге нового и менее скованного существования. Если так, то начало для дерзкого юного духа выглядело многообещающим. Из этих размышлений его вернул голос Мальвины.

— Полетели? — повторила она, и теперь в нотках её голоса звучал приказ, а не вопрос.

А что? Что бы с ним ни приключилось, на какой бы плоскости существования он сейчас ни оказался, летательный аппарат, судя по всему, последовал за ним. Он машинально завёл его. Знакомое жужжание мотора вернуло к нему шанс на то, что он жив в общепринятом смысле этого слова. Ещё оно навело его на мысль о практической желательности настоять, чтобы Мальвина надела на себя его запасной плащ. В Мальвине было пять футов и три дюйма[1] росту, а плащ был пошит на мужчину высотой в шесть футов и один дюйм[2], и в обычных условиях эффект получился бы комический. В том, что Мальвина — действительно фея, командир Раффлтон окончательно убедился, когда в плаще, ворот которого примерно на шесть дюймов[3] возвышался у неё над головой, она ещё больше стала похожа на неё.

Никто не произнёс ни слова. Почему-то казалось, будто в этом нет нужды. Он помог ей забраться в сиденье и подоткнул плащ у ног. Она отвечала тою же улыбкой, с какой впервые протянула ему руку. Это была улыбка безграничного удовлетворения, словно все хлопоты у неё теперь позади. Командир Раффлтон искренне понадеялся на то, что это так. Мелькнувшая на мгновение вспышка разума подсказала ему, что его собственные, кажется, только начинаются.

Машину, должно быть, взяло на себя подсознательное «я» командира Раффлтона. Держась на несколько миль в глубине суши, он летел вдоль линии берега до места чуть южнее «Гаагского» маяка. Где-то там, он помнит, что садился долить бак. Не предвидя пассажира, он перед вылетом захватил запас горючего, что обернулось удачей. Мальвина, похоже, с интересом наблюдала за тем, как того, кого она, по всей вероятности, посчитала каким-то новой породы драконом, кормят из банок, извлекаемых у неё из-под ног, но приняла это, вместе со всеми остальными подробностями полёта, как нечто в естественной природе вещей. Чудище подкрепилось, встрепенулось, отпихнулось от земли и вновь с рёвом взмыло вверх; подползавшее море отхлынуло вниз.

Бытует мнение, будто всё гадкое и обыденное в жизни подстерегает командира авиазвена Раффлтона, как и всех остальных из нас, чтобы проверить нам сердце. Столь много лет будет отдано у него низким надеждам и страхам, презренной борьбе, бренным заботам и вульгарным хлопотам. Но вместе с тем живёт и убеждение, что с ним навсегда останется, дабы сделать жизнь чудесной, воспоминание об этой ночи, когда, подобно богу, он нёсся по ветру небес, увенчанный великолепием мирового желания. Он то и дело оборачивался бросить на неё взгляд, и глаза её неизменно отвечали ему тем же глубоким удовлетворением, словно окутавшим их обоих покрывалом бессмертия. Смутно догадываешься кое о чём из того, что он тогда чувствовал, по взгляду, какой бессознательно пробирается ему в глаза, когда он заговаривает об этом зачарованном путешествии, по тому внезапному молчанию, с каким замирают у него на устах потрёпанные слова. Хорошо ещё, что малое «я» его крепко держало в своих руках штурвал, а то, быть может, лишь несколько подкидываемых на волнах сломанных лонжеронов — вот и всё, что осталось бы, чтобы поведать миру о некоем многообещающем авиаторе, одной летней июньской ночью возомнившем, будто ему по плечу долететь до звёзд.

На полпути запламенела заря над Нидлс, затем с востока на запад проползла длинная, узкая полоска окутанной туманом земли. Одни за другими из моря, блистая золотом, стали вздыматься обрывы и скалы, а навстречу им вылетели белокрылые чайки. Он чуть ли не ожидал, что сейчас они превратятся в духов, кружащих вокруг Мальвины с криками приветствия.

Всё ближе и ближе подлетали они, и туман постепенно поднимался вверх, а лунный свет ослабевал. И вдруг перед ними предстали очертания Чезил-Бэнк, за которыми притаился Уэймут.

Возможно, это всё из-за купальных кабинок или газгольдера за железнодорожной станцией, или же из-за флага над отелем «Ройял». Завесы ночи вдруг спали с него. В дверь стучался мир рабочих будней.