Джим Томпсон - На хвосте Техас Страница 3

Он был из тех людей, которые понимают и ценят слово, а главное — умеют им пользоваться. Доводы, приводимые им, мало того что казались неопровержимыми, но и преподносились в такой манере, что производили почти гипнотическое воздействие.

Во время бесед отец не позволял объекту своих происков ни на секунду отвести взгляд в сторону. Если жертва, встревоженная проникновенным голосом, то мурлыкающим, то рокочущим, подобно грому, и пыталась это сделать, Корлей начинал ерзать на стуле и занимал такую позицию, что глаза бедняги все равно оставались в поле его зрения. Казалось, для этого он был готов даже растянуться на полу, если бы это потребовалось. Затем, вперив в жертву немигающий взгляд и сопровождая каждое слово еле заметным кивком головы, начинал беспрерывно говорить (слово — кивок, слово — кивок, и так все время). Пока Митч не научился не видеть и не слышать отца, разговаривая с ним, ему всегда казалось, будто его стеклянные глаза закрадывались ему внутрь, а сам он чувствовал какое-то оцепенение.

Слова, которые отец использовал для своих убеждений, всегда были одни и те же — продукт, выработанный в течение долгих лет, результат упорных атак и непрерывных контратак. Доводы и аргументы почти не менялись.

«Ну, несомненно, сэр, — обычно говорил мистер Корлей, — несомненно, вы можете сами организовать рекламный спецвыпуск. Так же как в состоянии сами сшить себе костюм или своими руками построить дом. Но вы же не делаете ничего подобного. А почему? Потому что вы не специалист в этой области. И вы знаете, и я знаю, и все мы знаем, что, когда надо сделать вещь по всем правилам, необходимо обратиться к профессионалу...»

Если же речь заходила о другом болезненном пункте, он говорил: «Я рад, что вы упомянули об этом, сэр. Да, рад! И даже очень! Это верно, что некоторые отделы рекламы не могут продать ни дюйма свободного места на своих полосах после специального выпуска. И такая возможность у них появляется не раньше чем через год. Поэтому все их возражения сводятся к тому, что в городе якобы не наберется столько объявлений, чтобы окупить расходы на специальный выпуск. О да, я видел такие рекламные отделы, рекламные только по названию, так я их называю. И видел издателей, которые давали им водить себя за нос. Это недалекие типы, с цыплячьими мозгами, люди, которым надо заниматься благотворительностью, а не издавать газеты. Но даже будь вы одним из таких издателей, хотя вы, конечно, не такой, и даже если у вас был бы столь липовый рекламный отдел, хотя ваш отдел — это действительно рекламный отдел, то и тогда вы не отказались бы от спецвыпуска. Лучше выколотить деньги сразу, чем выскребать их по крохам в течение целого года, да и то, если удастся...»

Или еще пример:

«Ну, это просто удивительно, сэр! Просто делает вас уникальным! Это надо же, вам вполне хватает того, что у вас уже есть! И вы настолько всем довольны, что даже не заинтересованы в предложении, проверенном временем и заслужившим высокую оценку у более чем двухсот издательств? Примите мои поздравления, сэр! Только я уверен, что некоторые из моих менее удачливых друзей издателей не польстятся на вашу „землю обетованную“. Кстати, две недели тому назад я говорил с одним из них, он не прочь перебраться на другое место со своей газетой...»

И так далее и тому подобное.

В некоторых городах издатели уже после первого раза не нуждались в новых убеждениях. Спецвыпуски пользовались устойчивым спросом, и они возобновляли их каждый год или, что было гораздо чаще, каждые два года. Но все это только еще больше увеличивало темп гонки. Нельзя было довольствоваться достигнутым, нельзя было терять ни минуты, ибо впереди всегда маячили трудные времена. А требовалось еще успеть с приготовлениями, главнейшим из которых было собрать команду — группу суперпрофессионалов, силами которых, собственно говоря, и делался специальный выпуск.

Когда была работа, некоторые из этих людей получали по нескольку тысяч в месяц. Когда же они находились в простое — а это составляло две трети их времени, — то оседали в ближайшем крупном городе и обитали вместе со шлюхами, бомжами, дожидаясь, когда о них вспомнят и кто-нибудь вроде Корлея войдет с ними в контакт. Нередко, отослав им деньги, Корлей о них больше не вспоминал. Иной раз они прибывали на зов в состоянии более подходящем для больницы, нежели для работы. Однако худо-бедно команда наконец собиралась, и дела шли с места в карьер.

В среднем число толкачей колебалось от шести до дюжины, в зависимости от величины города. Штаб-квартира располагалась в каком-нибудь пустом складе, арендуемом по дешевке, обстановка которого состояла из ящиков, коробок из-под тары и телефонов. Достаточно было просунуть туда лишь голову, чтобы сразу понять, почему это помещение называется «бойлерной». Там стоял постоянный шум от непрерывно набираемых телефонных номеров, неразборчивый гул поспешно произносимых слов и непрестанный гвалт многих голосов, словом, дым коромыслом, а у каждого под рукой находилась початая бутылка виски. Однако работающим в «бойлерной» людям все то, чем они занимались, по-видимому, доставляло удовольствие. По натуре все они были добродушными ребятами, хотя и на особый дикарский манер.

Например, посреди разговора кто-нибудь из них мог быстро передать телефонную трубку Митчу. «Хочешь пописать прямо в ухо этому типу, пацан?» Или, прикрыв рукой микрофон, воскликнуть: «Ну и долбись ты конем!» Иногда микрофон оказывался прикрытым неплотно, и тогда приходилось наспех придумывать извинения: "О нет, мадам, это совсем не то, что я хотел сказать. Видите ли, тут у нас в офисе находится джентльмен преклонного возраста, который желает совершить кругосветное путешествие — естественно, это мы его отправляем — и он интересуется, каким видом транспорта это обойдется ему дешевле всего. Вот поэтому я и ответил: «Ну и прокатитесь кораблем... ко-раб-лем...»

Царило возбуждение, слышался смех. Во всем ощущались некий смысл того, что происходят важные вещи, и предвкушение больших денег, которые вот-вот начнут поступать, стоит лишь без особых хлопот широко распахнуть магические дверцы. Но будучи к делам отца ближе чем кто-либо другой, Митч знал, что это только видимая верхушка айсберга, задворки по-настоящему большого по нынешним понятиям бизнеса. Все эти люди, не щадя себя, изо всех сил бежали по бесконечно длинной дороге. Конечно, и ее можно было преодолеть, стать богатым, например откладывая каждый день по доллару. Всего-то каких-нибудь миллион лет!

Всегда спешащий мистер Корлей появлялся в «бойлерной» и исчезал из нее не меньше дюжины раз за день, главным образом он трудился вне ее стен. Его жена, Хелен Дач или Герцогиня, как ее звали за глаза, работала непосредственно в «бойлерной», отслеживая ход сделок, время от времени тоже названивая по телефону, а чаще просто кружась по комнате и наблюдая за всеми. И хотя она была невысокой, одежда никогда не выглядела на ней плохо сидящей. Круглую, небольшую попку всегда плотно обтягивала юбка, а полные, округлые груди выпирали под туго облегающей блузкой. По помещению она двигалась как на пружинах; голос ее звучал отрывисто, а все тело подрагивало в унисон порывистым движениям. Время от времени Хелен слегка наклонялась и по рассеянности, а скорее всего умышленно, когда прикуривала от чужой сигареты или отвечала на телефонный звонок, клала руку на плечо одного из мужчин. Порой же, чтобы дать отдых ногам — так она, по крайней мере, говорила, — присаживалась рядом с кем-нибудь из них на ящик или коробку, служившую стулом, тесня его своими упругими бедрами.

Весь день, и так раз за разом, эти мужчины составляли ее жизнь. Изо дня в день в ее ушах звучали соленые мужские шуточки, глаза ей мозолили сальные мужские лица, а вокруг нее постоянно витала атмосфера плохо скрываемого вожделения. И только по ночам, в номере отеля, где вся обстановка располагала к откровенному сексу, мужчины не было. Муж был, а вот мужчины не было.

Корлей и его жена играли разные роли, и тем не менее шли по жизни вместе. Однако то, что вытягивало из него последние соки, казалось, ей было только на пользу. Создавалось такое впечатление, что все, чего лишался муж, словно переходило к жене. И поздно ночью, когда предполагалось, что Митч крепко спит в соседней комнате, его родители яростно и безрезультатно ссорились.

— Дач, ради Христа!

— Ответь мне, будь ты проклят! Для чего у тебя эта штука? Ты хоть знаешь, для чего она предназначена?

— Ах, дорогуша...

— Нет, нет! Клянусь Богом! Ты совсем не любишь меня, раз не можешь заставить его стоять!

— Дач, всему виной эта проклятая жизнь! Как только найду подходящее место, мы тут же бросим якорь.

— Треп! И в любом случае чего уж такого плохого в этой жизни?

— Ну, я имею в виду другое. Буду искать постоянную работу.

— Ох, да слезь ты с меня, дерьмо! Продавать песок в Сахаре — вот та работа, на которой я тебя представляю!