Фредерик Стендаль - Suora Scolastica Страница 3

Разгневанная этим покушением на ее шкатулку с драгоценностями, она требовала, чтобы отобранный у нее алмаз был заменен кольцом, подаренным королевой. Князь, подстрекаемый старой дуэньей, возглавлявшей его домашнюю камарилью, рассудил, что приобщение кольца Розалинды к фамильным драгоценностям могло бы после его смерти лишить Розалинду права собственности на это кольцо, а если бы королева заметила подмену, отняло бы у нее возможность поклясться кровью св. Дженнаро в том, что она по-прежнему владеет им; впрочем, она могла бы это доказать, сходив за кольцом в палацце своего отца.

Этот спор, который Розалинда не принимала близко к сердцу, целые дни волновал весь дом. Наконец по предложению княжеского духовника кольцо королевы было отдано на хранение престарелой Литте, старейшей дуэнье семьи.

Мания знатных неаполитанцев считать себя независимыми властителями, имеющими каждый свои особые интересы, приводит к тому, что между братьями и сестрами не существует никакой привязанности и что их интересы всегда определяются требованиями строжайше соблюдаемой ими политики.

Князь де Биссиньяно был влюблен в свою жену; она была очень весела, очень неблагоразумна и к тому же на тридцать лет моложе его. На великолепных празднествах, последовавших зимой 1745 года за славной победой при Веллетри, княгиня Фердинанда всегда была окружена самой блестящей придворной молодежью. Не скроем, что этим успехом она была обязана своей юной падчерице, той самой Розалинде, которую король провозгласил первой красавицей при его дворе. Молодые люди, толпившиеся вокруг княгини де Биссиньяно, знали, что они окажутся бок о бок с королем и что он даже заговорит с ними, если они выскажут какую-нибудь интересную мысль, ибо король, который, желая следовать приказаниям королевы-матери и заслужить уважение испанцев, никогда не вступал в разговоры, забывал о своем звании, когда находился подле нравившейся ему женщины, и беседовал почти как всякий другой человек серьезного склада ума.

Княгиня де Биссиньяно была счастлива совсем не потому, что в ее обществе появлялся король; ее радовало неизменное внимание юного Дженнарино из фамилии маркизов де Лас-Флорес. Эти маркизы были очень знатны, так как принадлежали к роду Мединасели, одному из самых знатных в Испании, откуда они за сто лет до этого переселились в Неаполь. Но маркиз, отец дона Дженнарино, считался самым бедным человеком при дворе. Его сыну едва минуло двадцать два года; он был изящен, хорош собой, но в выражении его лица была какая-то важность и надменность, изобличавшая его испанское происхождение. С тех пор как он решил не пропускать ни одного придворного празднества, эта важность и надменность стали очень неприятны Розалинде, в которую он был страстно влюблен; однако он не решался заговорить с ней из боязни, что княгиня, ее мачеха, перестанет вывозить Розалинду ко двору.

Чтобы предотвратить эту возможность, которая была бы гибельна для его любви, Дженнарино усердно ухаживал за княгиней. Она была женщина несколько тучная (ей, правда, исполнилось тридцать четыре года), но ее веселый нрав и способность всегда чем-нибудь увлекаться придавали ей моложавость. Ее характер соответствовал намерениям Дженнарино, который хотел избавиться от своего надменного и презрительного вида, не нравившегося Розалинде.

Дженнарино и трех раз не говорил с Розалиндой, но даже малейшее движение ее души не оставалось для него тайной; когда он старался подражать веселым, непринужденным и даже слегка легкомысленным манерам молодых французских придворных, он замечал в глазах Розалинды выражение удовольствия. Однажды, рассказывая в присутствии королевы о каком-то довольно печальном случае отнюдь не трагическим, а совершенно бесстрастным тоном, как это сделал бы какой-нибудь француз, Дженнарино заметил на лице Розалинды улыбку и явное выражение сочувствия.

Королева, которой, как и Розалинде, было двадцать лет, не могла удержаться, чтобы не похвалить Дженнарино за отсутствие трагического и испанского тона в его рассказе. Дженнарино взглянул на Розалинду, словно желая сказать ей: «Это я из желания угодить вам стараюсь избавиться от надменного вида, свойственного моей семье». Розалинда поняла его и улыбнулась такой улыбкой, что, если бы Дженнарино сам не был без памяти влюблен, он понял бы, что любим.

Княгиня де Биссиньяно не спускала глаз с красивого лица Дженнарино, но совершенно не догадывалась о том, что происходит в его душе: она была неспособна улавливать такие тонкие вещи; княгиня только любовалась изящными чертами лица и почти женственной грацией всего облика Дженнарино. Его волосы, длинные, как того требовала мода, привезенная доном Карлосом из Испании, были светлые, с золотым отливом, а локоны падали ему на шею, тонкую и грациозную, как у молодой девушки.

В Неаполе можно нередко встретить глаза с великолепным разрезом, напоминающим глаза прекраснейших греческих статуй; но глаза эти выражают только довольство вполне здорового человека или, самое большее, какую-то затаенную угрозу; никакой угрозы не чувствовалось в надменности, от которой Дженнарино все еще не мог избавиться. Когда он позволял себе долго смотреть на Розалинду, в его глазах появлялось меланхолическое выражение, и тонкий наблюдатель мог бы даже заключить, что характер у него слабовольный и неустойчивый, хотя он и способен быть преданным до самозабвения. Эту черту было довольно трудно подметить: густые, длинные ресницы ослабляли блеск и кроткое выражение его голубых глаз.

Король, когда он отдавался своему чувству, был не лишен проницательности; он отлично заметил, как Розалинда, когда она думала, что мачеха, которой она очень боялась, не наблюдает за нею, с удовольствием задерживала взгляд на красивых волосах Дженнарино. Она не смела остановить взор на его голубых глазах, опасаясь, что ее застигнут врасплох за этим необычайным занятием.

Король по своему великодушию не питал ревности к Дженнарино; к тому же он, вероятно, полагал, что молодой монарх, щедрый и победоносный, может не бояться соперников. Обычно все восхищались безупречной красотой Розалинды, которая напоминала прекраснейшие изображения на сицилийских монетах; но тонкий наблюдатель увидел бы в ней другую прелесть: лицо ее было из тех, которые никогда не забываются. Можно сказать, что на челе Розалинды и в нежных очертаниях ее необычайно привлекательного рта отражалась ее душа.

Стан у нее был хрупкий и тонкий, словно она слишком быстро выросла; в ее движениях, в ее позах все еще сохранялась какая-то детская грация, но выражение лица свидетельствовало о живости ума и, главное, о веселом нраве, очень редко встречающемся в сочетании с греческой красотой и предохраняющем от того сосредоточенно-глупого вида, в котором можно иногда упрекнуть такую красоту. Черные волосы Розалинды большими прядями падали ей на щеки, глаза были окаймлены длинными ресницами; они-то и пленили короля, который часто восхвалял их.

Дон Дженнарино отличался одним ярко выраженным недостатком: он был способен мысленно преувеличивать преимущества своих соперников и в таких случаях становился ревнивым до исступления; он чувствовал ревность к королю дону Карлосу, хотя Розалинда изо всех сил старалась дать ему понять, что он не должен ревновать к этому могущественному сопернику. Когда король в присутствии Розалинды говорил какую-нибудь явную любезность, Дженнарино внезапно бледнел. Все из той же ревности Дженнарино с удовольствием бывал в обществе короля: он изучал характер дона Карлоса и те признаки любви к Розалинде, которые тот невольно обнаруживал. Король принял это усердие за выражение преданности и был польщен им.

Дженнарино питал также ревность к старшему камергеру и фавориту дона Карлоса, герцогу Варгасу дель Пардо, некогда оказавшему королю такую услугу в ночь перед битвой при Веллетри. Герцог считался самым богатым вельможей при неаполитанском дворе. Все эти преимущества не искупали его возраста: ему было шестьдесят восемь лет; этот недостаток, однако, не помешал ему влюбиться в прекрасную Розалинду. Правда, он был человек весьма представительный, отлично ездил верхом, тратил деньги без счета и расточал свое состояние с необычайной щедростью. Эта сумасбродная расточительность, вызвавшая всеобщее удивление, тоже способствовала тому, что он казался моложе своих лет, и постоянно поддерживала благосклонность к нему короля. Герцог намерен был так щедро наделить свою жену в брачном контракте, который он хотел предложить отцу Розалинды, что князь не смог бы ему отказать.

Дон Дженнарино, которого называли при дворе il Francese[8], был и в самом деле очень веселым и очень ветреным молодым человеком и всегда завязывал дружбу с молодыми французскими вельможами, приезжавшими в Италию. Король отличал Дженнарино, ибо этот монарх никогда не забывал того, что, если французский двор вдруг откажется от беспечного легкомыслия, казалось, руководившего его поступками, он может маленькой демонстрацией на Рейне привлечь внимание всемогущего царствующего дома Австрии, постоянно угрожавшего поглотить Неаполь. Не скроем, что уверенность в неизменной благосклонности короля иногда толкала дона Дженнарино на слишком уж легкомысленные поступки.