Джером Джером - Энтони Джон Страница 30

Она соскочила с ручки и, взяв лицо Бетти в обе руки, поцеловала ее.

— Как это хорошо с вашей стороны, — проговорила она, — я вам завидую.

XVII

Как ей сказать? Дверь была приоткрыта. Он слышал ее голос, она давала распоряжения прислуге, он слышал шум платьев, слышал, как открывались и закрывались дверцы шкафов. Позже он услышит, как она пожелает прислуге доброй ночи, и тогда дверь откроется, и она войдет для обычного разговора перед сном. Это был тот момент, когда она всегда казалась ему особенно прекрасной, одетая в свободное шуршащее домашнее платье, которое подчеркивало удивительную белизну ее кожи. Вот и сегодня она обовьет его шею своими руками и снова скажет ему, как гордится им. И поцелует его, может быть, в последний раз.

Нельзя ли в сотый раз отложить это? Разве не жестоко было выбрать именно сегодняшнюю ночь? Расцвело много роз, и она была так счастлива. Утром состоялось открытие памятника воинам, павшим на войне, — большой гранитный крест с четырьмя бронзовыми пушками в основании. Он стоял, высоко вздымаясь над болотами, чтобы весь город мог его видеть. И вокруг его пьедестала золотыми буквами были начертаны фамилии тех юношей, которые отдали свою жизнь за счастье родины. Его речь имела огромный успех. Он редко произносил такие речи, в которых было продумано и взвешено каждое слово.

Даже его дети, которые часто относились к нему критически, поздравили его. У мальчика навернулись на глаза слезы. Он был очень красив в своем защитного цвета мундире, несмотря на шрам через всю щеку. Он с самого начала войны действовал совершенно самостоятельно, записался добровольцем и был произведен в офицерский чин на поле сражения. Для Норы война пришлась как раз вовремя. Она причинила Элеонор много горя во время суфражистского движения. Война захватила ее и повела ортодоксальными путями. Самому Энтони война принесла, совершенно без всякого с его стороны усилия, увеличение богатств и власти. Мидлсбро сделался крупным центром по производству военных припасов. Смекалка Энтони сделала остальное. Во время завтрака, который последовал за открытием памятника, министр делал прозрачные намеки. Прорицания Элеонор, что Энтони скоро будет миллионером и членом палаты лордов, как будто подтверждались.

Вечером впервые был открыт большой обеденный зал, перестроенный из развалин помещения, бывшего когда-то трапезной монахов. Здесь обедала вся его семья, его сверстники, которые выросли вместе с ним и которые восхищались его карьерой и завидовали ему, приезжие из окрестностей и издалека, знатная публика и простой люд. Викарий Гораций Пендергаст, велеречивый будущий епископ, предложил тост за некоронованного короля Мидлсбро, всеми любимого Энтони Стронгсарма. Генерал сэр Джеймс Кумбер в краткой блестящей речи поддержал тост, заявив, что он первый против желания всей семьи поддержал сестру в ее выборе. Правда, она не нуждалась в такой поддержке, добавил Джим при общем смехе. Она бы сделала это, даже если бы вся армия Его Величества старалась помешать ей. И со стороны Элеонор, сидевшей на другом конце стола, послышалось внятное: «слушайте, слушайте», — слова, в свою очередь вызвавшие взрыв смеха. Остальные, один за другим, произносили слова уважения и любви.

И тогда случилась неприятная история. Когда он встал для того, чтобы ответить на приветствия, ему внезапно пришло в голову, что здесь, среди тех же стен, часто ужинал его тезка, монах Антоний. И одновременно с этой мыслью он вдруг увидал перед собою молодого монаха. Он вошел через небольшую боковую дверь и осторожно сел на отдаленный стул, оставшийся пустым после ухода гостя, отозванного по каким-то делам. Он отлично сознавал, что это галлюцинация. Но странным показалось то, что лицо молодого монаха, который сидел, положив локти на стол, было необычайно серьезно и что это было не лицо монаха, как оно было изображено на картине, не лицо героя-мученика, а лицо застенчивого юноши. Он сжал свои руки и упорно смотрел на Энтони, как будто собирался с ним спорить.

Он не помнил, что говорил. Не думал, чтобы это была именно та речь, которую он приготовил. У него было впечатление, что он отвечал на те вопросы, которые читал в глазах монаха, устремленных на него. Но все как будто сошло благополучно, хотя ему не аплодировали, когда он сел на свое место. Напротив, некоторое время длилось глубокое молчание, и когда разговоры за столом возобновились, они повелись в каком-то ином тоне, как будто прозвучала другая нотка.

Как ни странно, этот эпизод заставил его решиться в тот же вечер поговорить с семьей. Он слишком долго откладывал это, придумывая себе то одно оправдание, то другое. Еще когда он подготовлял свою речь, на него нашло это чувство: долго ли он еще будет трусить, когда же, наконец, он последует зову страны?

Когда он впервые услышал этот зов? Он старался не думать об этом. Во всяком случае, громкого звука трубы не было. Он услыхал лишь легкий шепот ветерка. Быть может, крик боли или грусть чьего-нибудь лица. Во всяком случае, в темноте ему чудилось много глаз, с упреком смотревших на него.

Ему казалось, что он стоял посреди большой комнаты без дверей и слышал, как падают слезы мира, слезы всех прошедших веков и слезы будущих веков. Если бы он мог взять ее с собой. Если бы она захотела пойти с ним. Был момент в начале войны, когда это могло бы случиться: в те страшные дни, когда мальчик лежал раненый и был близок к смерти, он услышал ночью ее крик: «Господи, возьми у меня все, но только не это». В то мгновение она, должно быть, познала цену богатства и почестей. Но сын остался жив. Нет, ему придется идти одному.

Как он передаст это словами? Как бы возможно легче нанести удар, но не оставляя никакой надежды? Он умышленно не думал об этом. Было бы совершенно излишне подходить к ней с готовыми фразами. Ему придется умолять, чтобы она простила его, поняла его. Он представлял себе изумление в ее глазах, потом ужас, отчаяние. Ей покажется, что она никогда его не знала, что она все время жила бок о бок с чужим человеком. Почему же он давным-давно не посвятил ее в свои планы, почему он не разделил с ней свои мечты, свои видения? Почем знать, может быть, она согласилась бы с ним. Но он всегда стремился к тому, чтобы она могла гордиться им, чтобы она была ему признательна. А теперь уже поздно. Ей должно будет показаться, что все эти годы он жил вдали от нее, что он только телом был ей муж. Она должна будет считать себя обиженной. Он улыбнулся самому себе, вспомнив, как в начале великой войны, как ее называли, стал надеяться, что, быть может, после всего этого ему не придется выпить кубок до дна. Быть может, война принесет с собой помощь. Быть может, мир заново возродится после этой жертвы слезами и кровью. Вся человеческая ненависть, быть может, сгорит в огне, который разожжен злым началом.

Разочарование было полное. И многие другие разделяли его. Его охватила глубокая апатия, парализовавшая его ум. Для чего же в таком случае было бороться! Приходилось сознаваться в том, что человечество навсегда останется расой невысокой интеллигентности и дурных инстинктов. Пусть она гибнет в таком случае, и чем скорее, тем лучше!

И тогда, понемногу, из его отчаяния выросла страшная жалость к Богу. Сперва он сам ей удивился. Эта мысль показалась ему вначале смешной. Но теперь она все укреплялась. Таинственная борьба между добром и злом. Понемногу она делалась до странности ясной, почти видимой. Бездействие Бога. Он видел Бога, покинутого вождя, его последователи оставляли его, торопясь заключить сделку со злом. Он должен противодействовать этому, он должен найти для этого пути.

Грустно было за нее. Если бы он только мог пощадить ее! Лично для себя он был рад, что борьба кончилась, что он победил, что теперь уже ничто не может удержать его от принятого решения. Он будет свободен от всяких забот, положительно от всяких. Не для того, чтобы спасти бедняка. Если бы все богачи мира объединились и отдали беднякам свое достояние, это было бы едва заметным движением воды, это лишь на мгновение уничтожило бы социальные грани. Жадность и себялюбие скоро снова появились бы. С незапамятных времен богач бросал деньги беднякам, но бедняки постоянно увеличивались количественно и делались все беднее. Деньги — скверная вещь. Они влекут за собою семена разрушения. Любовь — это единственная стоящая жертва. Только для собственного спасения он должен бежать от богатства. Ни один человек не может быть состоятельным и не любить деньги. Только в совместной, коллективной бедности может существовать действительное братство.

Он составил план. Он наймет небольшое помещение рядом с тем домом, где жила его мать на Бертон-сквер, и будет практиковать в качестве адвоката. Старушка-мать была еще деятельной женщиной. Если понадобится, она присмотрит за хозяйством. Отсюда город начал расширяться. Это было бы не слишком далеко для бедняка, который будет иметь в нем нужду. Скромный, небольшой дом не испугает его клиентов, и они не будут думать, что им придется оплачивать расходы по его содержанию. Он будет иметь возможность помогать им, делать так, чтобы они не попадали в руки шарлатанов. Они будут приходить к нему и делиться с ним своими сомнениями. Он получит возможность служить посредником между ними. Это будет вместе с тем законный путь для заработка.