Кнут Гамсун - Роза (пер. Ганзен) Страница 30

— Что вы на это скажете? — спросилъ онъ меня. Я просто онѣмѣлъ и не могъ ничего отвѣтить, а онъ продолжалъ:- Ужъ навѣрно въ церкви еще ни разу не бывало человѣка въ такой рѣдкостной амуниціи, и, какъ по вашему, пожалуй, на меня будутъ смотрѣть больше, чѣмъ на самого пастора? Но, само собой, я захвачу Свена Дозорнаго накачивать воздухъ.

Я подумалъ, что съ человѣка, щеголявшаго подъ вѣнцомъ въ мѣховыхъ ботфортахъ, только чтобы поразить купцовъ съ дальнихъ шкеръ, станется поѣхать въ церковь въ костюмѣ водолаза. Такой ужъ онъ былъ взбалмошный! Но такъ какъ Гартвигсенъ требовалъ моего мнѣнія, то я отрицательно покачалъ головой и отсовѣтовалъ ему.

— Да, да, вы всегда такой тихоня и сурьезный, чего ни коснись, — сказалъ онъ. — Но то-то важно было бы явиться въ церковь въ такомъ парадѣ! А то къ чему же мнѣ эта амуниція? Лежитъ себѣ. Кромѣ того, и Эдварда ничего не находитъ сказать противъ этого.

Да, милѣйшая баронесса Эдварда сама была достаточно безразсудна; она такъ страдала отъ разныхъ своихъ вспышекъ, настроенія у нея такъ мѣнялись, то она впадала въ меланхолію, то ударялась въ набожность, — отчего-жъ ей не поддаться и бѣсу издѣвательства? Правда, она была также способна къ добротѣ и къ нѣжности, но это лишь когда ей вздумается. Такая ужъ измѣнчивая была эта баронесса.

Впрочемъ, скоро у Гартвигсена явились другія заботы поважнѣе катанья въ церковь въ водолазномъ костюмѣ. Однажды утромъ Маккъ спустился изъ своей комнаты въ контору съ широкимъ краснымъ шерстянымъ шарфомъ вокругъ пояса. Кое-кто увидалъ это, и вѣсть о томъ обѣжала всю усадьбу. Видимое дѣло, Маккъ опять серьезно занемогъ животомъ.

Всѣмъ намъ какъ-то жутко стало, и старымъ и молодымъ; но самъ Маккъ не жаловался, не выставлялъ на видъ своихъ страданій; онъ только сталъ меньше кушать, а, когда баронесса освѣдомилась о его здоровьѣ, равнодушно отвѣтилъ:- Просто маленькое ухудшеніе моей всегдашней желудочной болѣзни.

Прошло нѣсколько дней; вся жизнь въ Сирилундѣ какъ-то притихла; но Маккъ лишь не снималъ своей красной повязки, а то выходилъ и стоялъ за конторкой по прежнему. Никакой бѣды пока не предвидѣлось, и все-таки у всѣхъ щемило сердце, а Гартвигсенъ отложилъ попеченіе насчетъ своей поѣздки въ церковь.

Начался отъѣздъ рыбаковъ на Лофотены, и Сирилундскія суда готовились къ отплытію. Страсть сколько хлопотъ было въ эти дни: команда ожидала выдачи рыболовныхъ снастей и провизіи, шкиперамъ Свену Дозорному и Вилласу Приставному предстояло закончить снаряженіе судовъ. И вдругъ, однажды, контора опустѣла; Маккъ не явился; онъ слегъ въ постель.

Какая сумятица поднялась во всей усадьбѣ и далеко вокругъ! Гартвигсемъ былъ на своемъ мѣстѣ; конечно, Гартвигсенъ былъ вездѣ, гдѣ надо, но контора опустѣла! Всѣ книги и счета, письма и депеши, заказы, цѣны на притраву и на соль — все это было для Гартвигсена тарабарщиной, и гдѣ-же было ему разобраться въ ней! Въ какихъ мѣстахъ въ этомъ году ожидалось появленіе трески? Куда плыть судамъ? На конторкѣ Макка всегда лежала куча депешъ съ нужными свѣдѣніями, и, согласно имъ, Маккъ ежегодно распредѣлялъ свои суда по мѣстамъ; но въ этомъ году Макка не было. Гартвигсенъ прибѣгъ ко мнѣ: не могу-ли я помочь ему разобрать одну депешу насчетъ притравы? Въ ней были какія-то числа и цѣны, но какъ понять ее — настоящая загадка!

Тутъ, однако, за Гартвигсеномъ пришелъ посланный отъ Макка позвать его къ одру больного. Да, Маккъ былъ не такой человѣкъ, чтобы только валяться въ постели, не думая о дѣлахъ; напротивъ. — Позовите ко мнѣ моего компаньона, — сказалъ онъ, — и пусть онъ захватитъ съ собой всѣ письма и депеши съ моей конторки. — Онъ всегда и во всякое время оставался бариномъ и хозяиномъ. Гартвигсенъ отправился къ Макку и узналъ, какъ вести всѣ счеты да разсчеты, чтобы остаться въ барышахъ. Гартвигсенъ вернулся въ контору преважный и сталъ разглагольствовать обо всемъ, что ему предстоитъ сдѣлать да разсчитать. Но, навѣрное, многое было сдѣлано имъ наугадъ; Гартвигсенъ смыслилъ въ дѣлахъ такъ мало; онъ былъ только богачомъ.

— Вотъ тутъ говорится насчетъ пустыхъ мѣшковъ изъ-подъ муки, и дано имъ названіе «тара», а они попросту изъ холста; по каковски же это написано? — спросилъ онъ меня. И впрямь ему туго приходилось; извольте-ка то и дѣло бѣгать наверхъ къ Макку спрашивать обо всемъ! — Хорошо, кабы мой компаньонъ скорѣе всталъ на ноги! — говорилъ онъ.

Да, онъ, по правдѣ, очутился какъ ракъ на мели. Оба приказчика, конечно, давно служили у Макка и знали вдоль и поперекъ все, что касалось торговли за прилавкомъ, но больше съ нихъ ужъ нечего было спрашивать. Къ тому же Гартвигсену волей-неволей приходилось принимать участіе въ самой торговлѣ въ лавкѣ: народъ уже привыкъ имѣть дѣло съ самимъ Гартвигсеномъ и больше ни съ кѣмъ, смекая, что къ нему обращаться выгоднѣе; получивъ отказъ у приказчиковъ, всѣ и шли къ Гартвигсену, зная, что его не придется просить напрасно. И, правду сказать, онъ такъ трогательно и красиво разрѣшалъ всякія такія затрудненія однимъ своимъ словечкомъ. Придетъ какой-нибудь бѣдный рыбакъ со своей нуждой, и Гартвигсенъ скажетъ Стену Приказчику:- Да, да, у человѣка семья; запиши на Б. Гартвича въ его большую книгу! — вотъ чѣмъ всегда кончалосъ. А когда пришелъ Аронъ изъ Гопана, этотъ первоначальный хозяинъ драгоцѣнныхъ серебряныхъ горъ, Гартвигсенъ собственноручно похерилъ въ книгахъ весь его старый долгъ и отпустилъ ему полное снаряженіе для Лофотенъ даромъ. Этотъ же самый Аронъ слылъ теперь между своими сосѣдями за весьма состоятельнаго человѣка.

Маккъ все продолжалъ лежать въ постели, худѣлъ, блѣднѣлъ, и слабѣлъ. Позвали доктора, появились лекарства; одно давалось утромъ, другое вечеромъ. Но Маккъ отъ нихъ не поправлялся. Наконецъ, контора и всѣ дѣла почти~что стали. Переполохъ и почти полное разстройство во всемъ Сирилундѣ!

Я зашелъ къ Розѣ передать поклонъ отъ ея родителей. Гартвигсенъ былъ дома. У насъ и не вышло никакого особеннаго разговора, кромѣ того, что я заодно передалъ Розѣ привѣтъ отъ ея комнатки въ родномъ домѣ, отъ нотъ, которыя она тамъ оставила, и еще поклоны отъ дѣвушекъ съ пасторскаго двора. Она все выслушала и растрогалась, что, вѣрно, объяснялось ея положеніемъ.

— У супруги моей въ головѣ всякіе страхи, — сказалъ Гартвигсенъ. — Хорошо, кабы вы немножко потолковали съ нею.

— Эдварда, вѣрно, здорова? — спросила тогда Роза, чтобы свести разговоръ на другое.

Гартвигсенъ всталъ, немножко обиженный, и заявилъ:- Что-же, я вѣдь только такъ, безъ всякаго злого умысла сказалъ. — Затѣмъ взялъ шапку и вышелъ.

Роза пошла за нимъ, и они еще поговорили немножко въ сѣняхъ, а когда Роза вернулась обратно, глаза у нея были красные. Она сейчасъ же заговорила:

— Это просто отъ того, что… я никакъ не могу заставить его одѣваться, какъ слѣдуетъ, въ холодную погоду.

Молчаніе.

— Итакъ, могу передать вамъ привѣтъ отъ вашей комнатки въ родномъ домѣ,- сказалъ я.

— Да, да, спасибо, вы ужъ говорили.

— Я заходилъ туда каждый день… по нѣскольку разъ въ день и смотрѣлъ изъ вашего окна; оттуда виденъ весь дворъ. А разъ я даже всталъ ночью и пошелъ туда.

Она быстро взглянула на меня и перебила:

— Нѣтъ, не начинайте же сызнова! Будьте умницей.

— Я и не буду начинать сызнова. Я хотѣлъ только взглянуть на то, на что падалъ вашъ взоръ, если вамъ случалось проснуться ночью и выглянуть въ окно: звѣздное небо, сѣверное сіяніе и сосѣдній дворъ.

— Это дворъ Моа.

— Да, Моа. Я разъ былъ тамъ.

— И хорошо сдѣлали. Какъ поживаетъ дочка? Ее зовутъ Антора; она такая хорошенькая.

— Да, хорошенькая. У нея ваши глаза. Я нарисовалъ ее и сказалъ, что хочу получить за свою картинку поцѣлуй. Она кивнула на это. Потомъ я побывалъ въ Торпельвикенѣ.

— А, такъ вы поцѣловали Антору? — сказала Роза.

— Да, въ глаза.

Губы у Розы слегка дрогнули, и она спросила:

— Въ глаза? Нѣтъ, я просто не знаю, какъ мнѣ быть съ вами! Вы все еще влюблены въ меня?

— Да, — отвѣтилъ я.

— А потомъ вы побывали въ Торпельвикенѣ. Но тамъ вѣдь никого нѣтъ. Одна Эдварда…

— Да, у нея ребенокъ отъ англичанина, сэра Гью Тревельяна. Славная, красивая она мать. Она меня накормила, напоила. И такая довѣрчивая, — дала мнѣ подержать ребенка, пока приготовляла для меня угощеніе. Ей самой стыдно было заставлять меня няньчиться, — какъ она говорила; но это она напрасно; ребенокъ чудесный, крупный такой, красивый.

— А потомъ куда вы пошли?

— Когда я уходилъ, Эдварда сказала мнѣ:- Спасибо вамъ за то, что зашли ко мнѣ въ гости!

— Скажите пожалуйста!

— Да, подумайте! Она меня накормила, напоила, и она же меня благодаритъ! И еще дала мнѣ подержать своего ребенка!

— А потомъ вы, вѣрно, пошли къ ленеману? Но тамъ тоже никого.

— Да, — сказалъ я, — тамъ тоже никого; да и нигдѣ. Я ходилъ и туда, и сюда и нигдѣ не нашелъ никого. Тогда я вернулся на пасторскій дворъ. И на другой день вошелъ въ вашу комнату и посмотрѣлъ изъ окна на всѣ четыре стороны, гдѣ я наканунѣ ходилъ, искалъ и никого не нашелъ.