Машадо Ассиз - Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974 Страница 31

Глава XCV

ПРОШЛОГОДНИЕ ЦВЕТЫ

Где они, прошлогодние цветы? Беременность Виржилии насчитывала уже несколько недель, когда вдруг однажды вечером здание моих родительских надежд рассыпалось в прах. Эмбрион погиб на той стадии развития, когда будущего Лапласа еще невозможно отличить от черепахи. Я услыхал эту новость из уст Лобо Невеса, который, оставив меня в гостиной, пошел проводить врача в спальню несостоявшейся матери. Я, прислонившись к оконной раме, стал смотреть на зеленеющие, но еще не покрытые цветами апельсиновые деревья. Куда же делись их прошлогодние цветы?

Глава XCVI

АНОНИМНОЕ ПИСЬМО

Кто-то тронул меня за плечо; это вернулся Лобо Невес. Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга; обоим нам было тяжело. Я стал расспрашивать, в каком состоянии Виржилия, и мы проговорили с ним около получаса. Я уже собрался откланяться, когда Лобо Невесу подали письмо. Прочитав его, он сильно побледнел, потом дрожащей рукой спрятал письмо в конверт. Мне почудилось, что он сделал какое-то движение, как будто хотел броситься на меня, но я не могу поручиться за свою память. Одно я помню отчетливо: в последующие дни Лобо Невес, принимая меня, был холоден и неразговорчив. Потом, несколько дней спустя, когда мы встретились с Виржилией в нашем домике, она мне все рассказала.

Муж дал ей прочесть письмо, как только она встала с постели. Письмо было анонимное, автор его изобличал меня и Виржилию. Никаких доказательств в письме не содержалось, о наших свиданиях, к примеру, не говорилось ни слова. Автор ограничивался предупреждением относительно моих слишком близких отношений с Виржилией и для вящей убедительности сообщал, что наша связь давно уже стала предметом пересудов. Виржилия, прочитав письмо, с негодованием объявила, что все ото — наглая клевета.

— Клевета? — переспросил Лобо Невес.

— Наглая…

Муж вздохнул с облегчением, но письмо было у него перед глазами, и каждое слово в этом письме опровергало ее слова, а каждая буква старалась уличить в притворстве ее негодование. Этот человек, всегда отличавшийся твердостью характера, вдруг совершенно ослабел духом. Быть может, в воображении ему уже рисовалось всевидящее око общественного мнения, которое саркастически взирает на него, обдавая презрением. Быть может, невидимые уста повторяли ему шутки и колкости о рогоносцах, которые он когда-то слышал и сам распространял по адресу других. Он умолял жену открыть ему всю правду, заранее обещая все ей простить. Виржилия поняла, что опасность миновала: прикинувшись донельзя оскорбленной его настойчивостью, она поклялась, что никогда в жизни не слыхала от меня ничего, кроме невинных шуток и светских комплиментов. А письмо это, верно, написано каким-нибудь ее незадачливым поклонником, не преуспевшим в своих ухаживаниях за ней. И она перечислила возможных авторов — один из них открыто волочился за ней в течение трех недель, а другой даже посмел прислать ей письмо, и т. д. и т. п. Она называла их по имени и смеялась над их домогательствами, внимательно следя за выражением мужниных глаз, а затем объявила, что, дабы не давать более пищи кривотолкам, она откажет мне от дома.

Я выслушал все это в некотором смятении: причиной его была не столько необходимость еще большего притворства, — ведь отныне дом Лобо Невеса для меня закрыт навсегда, — сколько душевное спокойствие Виржилии, отсутствие в ней какого бы то ни было смущения, страха, беспокойства, угрызений совести, наконец. Виржилия угадала мои чувства. Приподняв мое лицо, — я упорно не отрывал глаз от пола, — она сказала с оттенком горечи:

— Ты не стоишь тех жертв, на которые я иду ради тебя.

Я промолчал; бессмысленно было доказывать ей, что даже капля отчаяния и страха придали бы нашим отношениям терпкую остроту первых дней счастья; кроме того, заговори я об этом, не исключено, что Виржилия обстоятельно и искусно довела бы себя до демонстрации этой капли. И я промолчал. Она с раздражением постукивала об пол носком туфельки; я приблизился к ней и поцеловал ее в лоб. Виржилия отшатнулась, словно ее лба коснулись губы мертвеца.

Глава XCVII

МЕЖДУ ГУБАМИ И ЛБОМ

Чувствую, читатель, что ты содрогнулся, — во всяком случае, должен был содрогнуться. Несомненно, последнее слово предшествующей главы уже навело тебя на определенные мысли. Вглядись хорошенько в эту картину; в одном из домиков в Гамбоа — двое людей, которые уже очень давно любят друг друга. И вот один из них наклоняется к другому и целует его в лоб; тот отшатывается, словно его лба коснулись губы покойника. Здесь, в этом коротком промежутке между губами и лбом, до поцелуя и после него, заключено огромное пространство, вмещающее в себя великое множество вещей: гримасу обиды, морщину недоверия и, наконец, бледный и вялый нос пресыщенности.

Глава XCVIII

КОТОРУЮ СЛЕДУЕТ ВЫБРОСИТЬ

Расстались мы без грусти. А пообедав, я и вовсе примирился со всем происшедшим. Анонимное письмо лишь приправило нашу связь солью тайны и перцем опасности; и в конце концов даже хорошо, что Виржилия, попав в такой переплет, не утратила самообладания. Вечером я отправился в театр «Сан-Педро»; там давали великолепную пьесу; Эстела потрясала публику до слез. Войдя, я окинул взглядом ложи: в одной из них я увидел Дамашсено с его семейством. Дочка была одета с большим вкусом и даже с намеком на изысканность, чему трудно было найти объяснение, ибо отец ее зарабатывал ровно столько, чтобы увязнуть по уши в долгах. Впрочем, быть может, именно этим все и объяснялось.

В антракте я зашел в их ложу. Дамашсено встретил меня потоком слов, его жена — фейерверком улыбок. Что до Лоло, то она вновь не сводила с меня глаз и в этот вечер показалась мне куда более привлекательной, чем на обеде у Сабины. Я заметил в ней какую-то нежную воздушность, отлично гармонирующую с ее вполне земным обликом, — определение расплывчатое и достойное отдельной главы, содержание которой было бы столь же расплывчатым. Во всяком случае, я не помню даже толком, что я там говорил, наслаждаясь близостью девушки, одетой в изящное и открытое платье, которое возбуждало во мне желание уподобиться Тартюфу и пощупать ткань, обрисовывающую невинное и округлое колено; все это привело меня к довольно любопытному заключению о том, что одежда была явно предусмотрена природой в качестве условия, необходимого для дальнейшего развития человеческого рода. Нагота, став привычной и примелькавшись в сутолоке будничных дел и забот, несомненно притупила бы чувства и приглушила зов пола, в то время как одежда, служа приманкой, возбуждает желания, обостряет и усиливает их и, следовательно, способствует развитию цивилизации. Будь же благословен обычай, давший нам «Отелло» и океанские пароходы!

Я хотел было выбросить эту главу. Она приняла опасный оборот. Но, в конце концов, это мои воспоминания, а не твои, многотерпеливый читатель. Так вот, подле этой милой барышни я, как мне показалось, испытывал ощущение двойственное и необъяснимое. Впрочем, объяснение ему можно найти в дуализме Паскаля, в его формуле I’ange el la bete[62], с той только разницей, что янсенист отрицал единство этих противоположностей, тогда как в данном случае они сидели рядышком: l’ange, который толковал что-то о небесах, и la bete… Нет, я решительно выброшу эту главу.

Глава XCIX

В ПАРТЕРЕ

В партере я встретил Лобо Невеса: он беседовал с кем-то из своих приятелей. Мы холодно обменялись несколькими фразами, обоим нам было неловко. Но в следующем антракте, спеша занять свои места, мы снова столкнулись в одном из безлюдных коридоров. Он приветливо улыбнулся мне, и между нами завязался оживленный разговор; говорил, впрочем, больше Лобо Невес, казавшийся воплощением спокойствия и невозмутимости. Я осведомился о здоровье его жены; он ответил, что она здорова, и снова вернулся к отвлеченным темам, — выражение лица у него было воодушевленное, почти счастливое. Поди угадай причину такой внезапной перемены; антракт кончился, и я поспешил в ложу Дамашсено, который уже высматривал меня, стоя в дверях.

Весь следующий акт я просидел, не слыша ни того, что говорят актеры, ни как им аплодирует публика. Откинувшись в кресле, я воскрешал в памяти обрывки моего разговора с Лобо Невесом, вспоминал, как он держался со мной, и пришел к выводу, что все устроилось не так уж плохо. Нам с Виржилией вполне достаточно нашего домика. А мои частые визиты в их семейный дом только распаляли бы зависть и недоброжелательство наших соглядатаев. Строго говоря, разве нам с Виржилией непременно нужно видеться каждый день? Даже лучше, если мы иногда будем тосковать друг о друге. А кроме того, мне уже перевалило за сорок, а я еще никто, я даже выборщиком ни разу не был. Необходимо чем-то заняться хотя бы ради той же Виржилии; разве ей не лестно будет увидеть мое имя в блеске славы? Надеюсь, впрочем, что у нее и так были поводы восхищаться мной, хотя в таких случаях трудно быть уверенным. Но я имел в виду совсем другое.