Синклер Льюис - Бэббит; Эроусмит Страница 31

Литтлфилд фыркнул: «Пиво! Ерунда! Лучше всего дать сидру перебродить!» Джонс настаивал: «Нет, у меня рецепт настоящий!» Тут вмешался Свенсон: «Слушайте, я вам расскажу такой анекдот!» Но Фринк не сдавался:

— Берется шелуха от гороха, на бушель шелухи — шесть галлонов воды, кипятить эту смесь, пока…

Миссис Бэббит подошла к ним с умоляющей сладкой улыбкой. Фринк поторопился досказать про рецепт пива, и она весело объявила:

— Прошу к столу!

В дружеском споре — кому из мужчин пройти последнему — они наконец перешли из гостиной в столовую, и по дороге Верджил Гэнч всех рассмешил, крикнув громовым голосом:

— Если мне нельзя сидеть рядом с Майрой Бэббит и пожимать ей ручку под столом, я не играю и ухожу домой!

В столовой все немного растерялись, пока миссис Бэббит хлопотала:

— Погодите — ах, мне так хотелось приготовить для каждого карточку с рисунком, но не вышло — погодите, сейчас: мистер Фринк, вы сядьте сюда…

Обед был сервирован в лучшем стиле женских журналов, когда салат подается в выдолбленных яблоках, и все блюда, кроме неизменных жареных цыплят, напоминают что-нибудь другое.

Обычно мужчинам не о чем было разговаривать со своими дамами: флирт — искусство неизвестное на Цветущих Холмах, а царства контор и кухонь меж собой не соприкасаются. Но под воздействием коктейля беседа разгорелась вовсю. У каждого из мужчин накопилось множество важнейших соображений насчет сухого закона, и теперь, заполучив внимательного слушателя в лице соседки, они пустились в рассуждения:

— Нашел место, где можно достать сколько угодно спиртного по восьми за кварту…

— Читали, как один человек заплатил тысячу долларов за десять ящиков «вырви-глаза», а потом оказалось, что там одна вода? Говорят, он стоял на углу, и вдруг к нему подходит какой-то тип…

— Говорят, в Дейтройт контрабандой пригнали целый пароход этого самого…

— Может попасться всякая ядовитая штука — древесный спирт, да мало ли что…

— Конечно, я принципиально с этим согласен, но я не желаю, чтобы меня учили думать и жить! Ни один американец этого не потерпит…

Но всем показалось, что Орвиль проявил дурной вкус — и никто не улыбнулся его шутке, — когда он ляпнул:

— Главное в сухом законе — не разводить вокруг него столько сырости.

И только после того, как эта тема была исчерпана, разговор стал общим.

Знакомые часто с восторгом говорили о Верджиле Гэнче: «Ну, этому все на свете сходит с рук! Он может отмочить такую штуку при дамах, что небу станет жарко, и все будут только хохотать, а если я скажу что-нибудь хоть чуточку рискованное, с меня голову снимут!»

И сейчас Гэнч привел всех в восторг, крикнув миссис Свенсон — самой молоденькой из дам:

— Луэтта! Я спер из кармана у вашего Эдди ключ от двери, может, мы с вами удерем потихоньку, чтоб никто не видел? Мне нужно, — тут он расплылся в хитрейшей улыбке, — сказать вам что-то очень важное!

Женщины захихикали, и Бэббит тоже почувствовал себя способным на шалости:

— Слушайте, друзья! Хочется мне показать вам одну книжечку, но не решаюсь. Мне ее дал док Паттен.

— Джордж! Как тебе не стыдно! — остановила его миссис Бэббит.

— Да, вот это книжка! С перцем — не то слово! Антропологический доклад насчет — ну, насчет всяких обычаев тихоокеанских дикарей, чего там только нет! Купить ее, конечно, нельзя. Вердж, хочешь, дам почитать?

— Чур, я первый! — потребовал Эдди Свенсон. — Наверно, ядовитая вещь!

— А я вчера слышал отличный анекдот, — объявил Орвиль Джонс. — Идут два шведа с женами…

Он рассказал «отличный» анекдот с еврейским акцентом, слегка продезинфицировав конец. Гэнч тут же его поправил. Но вскоре влияние коктейлей ослабело, искатели истины вернулись к трезвой реальности.

Чам Фринк недавно разъезжал с лекциями по маленьким городам и сейчас со смешком рассказывал:

— До чего приятно вернуться к цивилизации! Навидался я этих провинциальных городишек, хватит с меня! Нет, я ничего не говорю, таких хороших людей, как там, в целом свете поискать, но, понимаете, эти городишки с их главной улицей до того сонные, что… Нет, хорошо вернуться к живым людям!

— Я думаю! — обрадовался и Орвиль Джонс. — Верно, таких хороших людей в целом свете не найдешь, но мамочка моя! О чем они разговаривают! Ей-богу, они только и знают, что говорить о погоде да о новых фордах, провались я на месте!

— Правильно! — подтвердил и Эдди Свенсон. — Они все разговаривают об одном и том же!

— Вот именно! — подхватил Верджил Гэнч. — Повторяют одно и то же без конца!

— Да, удивительное дело! Они совсем лишены способности смотреть на вещи объективно. Просто повторяют одни и те же разговоры про погоду, про форды и так далее, — заметил и Говард Литтлфилд.

— Ну, за это их осуждать нельзя! Нет у них интеллектуальных стимулов, какие получаешь здесь, в большом городе, — сказал Чам Фринк.

— Ей-богу, верно! — поддержал его Бэббит. — Я, конечно, не хочу, чтобы вы, наша ученая братия, стали задаваться, но должен отметить, что каждый старается стать головой выше, когда сидит в компании с таким знаменитым поэтом или с таким докой в экономике, как Говард. А этим провинциальным дурачкам и поговорить не с кем, кроме как друг с другом, не удивительно, что они и разговаривают некультурно, малограмотно, да и думать разучаются!

Орвиль Джонс добавил:

— И потом возьмите другие наши преимущества — кино, например. Эти мужички-серячки думают, что им бог знает как повезло, если у них каждую неделю новая программа! А у нас в городе в любой вечер можно выбирать хоть из дюжины картин!

— Ясно, а сколько пользы получаешь, когда трешься весь день среди дельцов высшей марки, — им пальца в рот не клади! — сказал Эдди Свенсон.

— А вместе с тем, — начал Бэббит, — нечего особенно оправдывать эти захолустные городишки. Люди там сами виноваты, что не проявляют инициативы, — взяли бы и уехали в большой город, как мы с вами! И скажу вам по секрету, как друзьям, — завидуют они нашему брату, просто ужас! Каждый раз, как я приезжаю в Катобу, я как будто должен просить прощения у своих друзей детства за то, что я более или менее преуспел в жизни, а они — нет. А разговоришься с ними, вот как мы с вами, проявишь какую-то тонкость мысли, то, что называется широкий кругозор, они сразу подумают — это он нарочно выставляется! Возьмите моего сводного брата Мартина, он хозяин того самого универсального магазинчика, которым владел еще мой папаша. Честное слово, готов пари держать, что он даже не знает про такую штуку, как полный парад, — я хочу сказать, фрачный костюм. Если бы он сейчас сюда вошел, он бы подумал, что мы с вами бог знает кто, — не представляю, за кого он принял бы нас! Да, братцы, завидуют они нам, вот что!

— Верно! — согласился Чам Фринк. — Но главное, что меня в них раздражает, это полное отсутствие культуры, недооценка красоты — простите, что я так высокопарно выражаюсь! Я, знаете, люблю прочесть хорошую лекцию, почитать лучшие свои стихи, — не те, что для газет, а те, что для журналов. Пробуешь пронять их чем-нибудь таким, возвышенным, а их ничто не берет, кроме старых анекдотов с предлинной бородой, грубых шуток и всякой такой чепухенции, за которую любого из нас выставили бы в два счета за дверь, посмей он только рассказать…

— В общем, наше счастье, что мы живем среди цивилизованных людей, у которых есть и художественный вкус, и деловой нюх, — подытожил Верджил Гэнч. — Скучновато нам было бы, если б мы застряли на какой-нибудь их Главной улице и стали рассказывать этим старым бобрам про нашу здешнюю жизнь. Но в одном надо им отдать справедливость: каждый, самый маленький, американский город стремится расти, достигнуть современного уровня. И растут, черт их подери, растут! Кто-нибудь начнет крыть такую захолустную дыру, рассказывать, как он заехал туда в тысяча девятисотом году, и ничего там, кроме одной грязной улицы, не было, понимаете, одной на девятьсот жителей, похожих на улиток. А приедешь туда в девятьсот двадцатом году, смотришь — асфальт, чудная гостиница, первоклассный магазин дамского готового платья — просто красота! Нельзя смотреть только на то, какие они сейчас, эти городишки, надо разобраться, чем они хотят стать, а у них у всех есть свой идеал, оттого они и станут когда-нибудь отличнейшими городами. А идеал у них — стать такими, как наш Зенит, вот что!

Хотя все они и жили в самом близком соседстве с Т. Чамондли Фринком и он часто брал у них на время косилки для газона и гаечные ключи для машины, каждый помнил, что Фринк — знаменитый поэт и выдающийся деятель рекламы и что за его простотой и доступностью кроются знойные джунгли литературных тайн, куда никому из них нет доступа. Но сегодня, разоткровенничавшись под влиянием джина, он сам допустил их в своя святая святых.