Три часа между рейсами - Фрэнсис Скотт Фицджеральд Страница 31

— Проводить вас, мистер Харрис? — спросил тот.

— Нет, спасибо. Скажи таксисту, что я уже спускаюсь.

Коридорный ушел, а он направился в ванную комнату, зацепил ногой низкий порог и, неловко опершись на здоровую руку, ударился головой об умывальник. Рассечение было несильным; он заклеил ранку пластырем, оглядел себя в зеркале — на редкость нелепый вид, — вернулся к телефону и в последний раз набрал номер Мэри. Ответа не последовало. После этого он покинул отель — не потому, что так уж хотел навестить Мэри; просто он испытывал потребность куда-нибудь переместиться, сменить обстановку, и никакое другое место ему не пришло в голову.

В половине одиннадцатого Мэри, уже в ночной рубашке, ответила на телефонный звонок:

— Спасибо за беспокойство, Жорис, но, сказать по правде, у меня ужасно болит голова. Я ложусь спать.

— Мэри, послушай, — настаивал Жорис. — Так вышло, что у Марианны тоже разболелась голова и она уже легла. Это последний вечер, когда мы сможем увидеться наедине. Между прочим, ты как-то хвасталась, что у тебя никогда не болит голова.

Мэри засмеялась:

— Так и есть. Но я очень устала.

— Обещаю, что пробуду у тебя не более получаса — слово чести. Я здесь рядом, на углу.

— Нет, — сказала она, и легкий налет раздражения добавил отказу категоричности. — Если хочешь, завтра мы можем вместе позавтракать или пообедать, а сейчас я отправляюсь в постель.

Ее прервал звук снаружи — что-то массивное привалилось к двери квартиры, а затем раздались три отрывистых, нетвердых звонка.

— Там кто-то пришел, перезвони мне утром, — сказала она, быстро положила трубку и накинула халат. — Кто там? — осторожно спросила она, подойдя к двери.

Вместо ответа, послышался звук оседающего на пол тела.

— Кто это?

Снаружи донесся тяжкий стон, и она испуганно попятилась. Высоко в двери имелось маленькое окошко со ставнем наподобие тех, через которые нелегально продавалось спиртное во времена «сухого закона». Уверившись что стонавший — кто бы он ни был, пьяный либо раненый, — распростерт на полу, Мэри привстала на цыпочки, открыла окошко и выглянула в коридор. С этой позиции ей удалось разглядеть лишь чью-то окровавленную руку, и она поспешно захлопнула ставень. Еще через минуту, оправившись от испуга, она выглянула снова.

На сей раз она заметила нечто знакомое, хотя впоследствии не могла вспомнить, что именно показалось ей таковым — то ли сама по себе кисть руки, то ли краешек гипса над ней, — но этого оказалось достаточно для того, чтобы она сразу же открыла дверь и склонилась над Мартином.

— Вызови доктора, — прошептал он. — Я упал с лестницы.

Глаза его закрылись, а она бросилась к телефону.

Его лечащий врач прибыл одновременно с бригадой «скорой помощи». В случившемся не было ничего необычного — просто маленький триумф невезения. На первом же лестничном пролете, который он взялся преодолеть за восемь недель после травмы, Мартин оступился и машинально попробовал удержать равновесие с помощью ни на что не годной загипсованной руки, после чего уже в падении развернулся и ободрал здоровую руку о перила. Затем он еще пять минут ползком взбирался по лестнице до ее двери.

Мэри хотела воскликнуть: «Почему? Почему?» — но отвечать все равно было некому. Мартин пришел в сознание в тот момент, когда его перемещали на носилки, чтобы везти в больницу, гипсовать новые переломы и начинать все сначала. Заметив Мэри, он быстро произнес:

— Не приезжай ко мне больше. Я не хочу, чтобы кто-то был рядом, когда… когда… Поклянись, что не приедешь.

Ортопед обещал позвонить ей в течение часа. И когда через пять минут раздался звонок, Мэри — все еще как оглушенная — подняла трубку в уверенности, что это новости от него.

— Я сейчас не могу говорить, Жорис, — ответила она, опознав голос. — Только что случилось страшное несчастье…

— Может, нужна моя помощь?

— Нет, все уже позади. Пострадал мой муж…

И тут Мэри осознала, что ей сейчас необходимо чем-то занять себя, как-то скрасить одинокое ожидание звонка от врача.

— Поднимайся ко мне, — сказала она. — Если потребуется, ты отвезешь меня в больницу.

До его прихода она оставалась сидеть у телефона — и вскочила на ноги, услышав звонок в дверь.

— Почему? Почему? — наконец произнесла она сквозь рыдания. — Я ведь была готова приехать к нему в отель сегодня вечером, но он этого не захотел.

— Он не был пьян?

— Нет, он практически не пьет. Пожалуйста, подожди здесь, пока я не оденусь и не приведу себя в порядок.

Полчаса спустя из больницы сообщили, что вывихнутое плечо Мартина вправлено и наложен гипс; теперь он под наркозом и проспит до утра. Жорис Деглен был чрезвычайно заботлив, уложил ее на диван, подсунул под спину подушку и умудрялся каждый раз по-новому отвечать на ее непрестанные «почему?» — у Мартина случилось помутнение рассудка, он страдал от одиночества и т. д., а в какой-то момент высказал правду, о которой догадывался с самого начала: Мартин просто-напросто ревновал.

— Именно так, — сказала Мэри с горечью. — Предполагалось, что в браке каждый из нас сохранит свободу, да только я свободной не была. Всей моей свободы хватало лишь на пару шажков влево-вправо у него за спиной.

Зато теперь она была свободна — свободна как ветер. Попозже, когда Жорис сказал, что не будет спешить с уходом и почитает в гостиной, пока она не уснет, Мэри отправилась в спальню уже с ясной головой. Раздевшись во второй раз за этот вечер, она несколько минут простояла перед зеркалом, поправляя волосы и освобождаясь от всех мыслей о Мартине, кроме той, что он сейчас спит и не испытывает боли.

А потом она открыла дверь из спальни в гостиную и спросила:

— Ты не зайдешь сюда пожелать мне спокойной ночи?

Потерянное десятилетие[61]

Разного рода люди наносили визиты в редакцию еженедельника, и Оррисон Браун по долгу службы вступал с ними в разного рода отношения. За пределами офиса он мог именоваться «Одним из штатных редакторов», но в рабочее время был всего лишь кудрявым парнем, который еще год назад редактировал дартмутский «Блуждающий огонек»,[62] а сейчас хватался за любые, даже малоприятные, поручения — от расшифровки неразборчивых рукописей до роли мальчика на побегушках по имени «Эй, как тебя».

Он проводил до кабинета главного редактора очередного посетителя — высокого бледного мужчину лет сорока, с величественной светлой шевелюрой и видом не то чтобы смущенным, не то