Марсель Эме - Вуивра Страница 32

Вуивра, пришедшая на свидание вовремя, лежала на берегу пруда, в нескольких шагах от платья и от своего рубина. В разгар лета тело её приобрело пряничный оттенок. Положив руку под голову, она смеющимся взглядом наблюдала за его приближением. Он тоже улыбнулся в ответ, без натуги, с симпатией. Ему сейчас казалось, что он входит в некий блаженный и не слишком серьёзный, хотя и прочный мир, мир, где и вода, и деревья, и небо заслуживают заинтересованного внимания, и он обнаруживал, что и поле, и лес могут радовать глаз.

— Здравствуй, — сказал он Вуивре. — Я немного запоздал. Встретил по дороге знакомых и задержался.

Вуивра вскочила на ноги и со смехом обвила руками шею Арсена, который сейчас тоже был не прочь рассмеяться. Вообще ему не слишком нравились подобные проявления чувств, но иногда это всё-таки было ему в охотку, и веселило его.

— Я люблю тебя, — говорила она, пощипывая ему уши.

— Да и тебя люблю, — отвечал Арсен, а в то же время тихонько отталкивал её, прикрывая ей груди руками.

— Пойдём, — сказал он, беря её за руку. — Мне хочется пойти вон туда, — и он неопределённо махнул в сторону, как бы охватывая всё окружавшее их пространство. Она противиться не стала и пошла за ним.

Они побрели вдоль пруда, в сторону затвора шлюза. Арсен без удовольствия думал о том, что Бейя скорее всего видел, как он разгуливает с повисшей у него на руке голой девицей. Уж конечно. Это был верх нелепости, просто курам на смех.

— Мне очень нравится твой воскресный костюм, — сказала Вуивра. — В нём ты выглядишь лучше, чем в будни, когда на тебе тиковые брюки с провисающим до подколенка задом. Сейчас у тебя вид намного опрятнее. А больше всего мне нравится твоя круглая чёрная фетровая шляпа. В ней ты кажешься не таким злым, как в фуражке. А чёрный костюм, хоть он и немного унылый, по-моему, делает фигуру более стройной, что как раз тебе и надо. Мне бы хотелось когда-нибудь увидеть тебя совсем голым.

— Не понимаю, зачем тебе это нужно, — хмуро сказал Арсен.

Они миновали затвор шлюза и, не удаляясь от воды, пошли по подстилке из сухого камыша, хрустевшего у них под ногами. Истошный крик заставил их резко остановиться и обернуться, затем раздался протяжный вой, полный ужаса и мольбы о помощи. Поднятый затвор шлюза закрывал от них место, откуда они пришли. Между прудом и лесом в траве то тут, то там мелькали змеи, двигавшиеся в направлении бьефа.

— Ещё кто-то позарился на мой рубин, — невозмутимо сказала Вуивра.

— Отзови своих змей, — приказал Арсен.

— Да нет, как же, я не могу. Мне ведь никак нельзя терять мой рубин.

— Свистни своих змей, говорю тебе.

Послышался ещё один крик, более слабый и более короткий, чем предыдущий, похожий на стон умирающего. Арсен схватил Вуивру за плечо и грубо встряхнул её.

— Отзови своих змей, слышишь, немедленно!

— Это уже бесполезно, — сказала она, — он наверняка успел умереть.

Тем не менее она вытянула губы трубочкой и протяжно засвистела. Арсен отпустил её руку, она увидела суровый взгляд его серых глаз, щурившихся от солнца, и побежала к затвору шлюза. Её голое тело замерло на возвышении на фоне неба. Золотистый свет, падая на округлости, словно растворял в своём блеске её загорелую кожу, а солнечный диск, казалось, украсил её чёрные волосы каким-то невыносимо ярким драгоценным камнем.

— Он мёртв, — сказала она. — У него больше нет липа.

Арсен повернулся и направился в сторону леса.

— Куда же ты?

Не отвечая и не оглядываясь, он пошёл по тропинке.

— Куда же ты?

В голосе её звучали беспокойство и неясность. Он шёл вперёд быстрым шагом, но внезапно остановился как вкопанный. Перед ним неторопливо переползали тропинку две гадюки. Следом за ними тянулись остальные. За несколько секунд он насчитал их штук пятнадцать, да и позади него было не меньше. У него мелькнула мысль, что все эти змеи возвращаются с пиршества, прерванного свистком Вуивры. Возможно, в них ещё сохранилась свирепость, которую они не успели удовлетворить. Они ползли лениво, покачивая головами и глядя в глаза застывшему посреди тропинки человеку. Одна из них остановилась почти у самых ног Арсена и, не отрывая от него пристального взгляда, принялась качать головой. Под её челюстью трепетало мягкое вздутие цвета панариция. От отвращения у Арсена защемило сердце, однако ему удалось сохранить хладнокровие. Воспоминание о битве со стаей рептилий, которую он однажды уже выдержал, делало его бесстрашным и поддерживало в нём чувство воинственной гордости. Он раскрыл в кармане нож и краем глаза присмотрел в орешнике сломанную, но ещё зелёную ветку, державшуюся на коре. И в это мгновение он подумал, что лучше сдохнет, чем позовёт Вуивру на помощь. Он чувствовал, что малейшее движение с его стороны разбудит ярость внимательных, пока ещё осторожных животных, но при виде змеи, запачканной красной кровью, которая вяло выползла на тропинку в трёх шагах от него, он, чуть было не поддавшись порыву, потянулся за ореховой палкой. Наконец змея, которая покачивалась у его ног, медленно скользнула под папоротник, и не прошло минуты, как тропинка полностью очистилась. Арсен был бледен от гнева. Подобрав гибкую, крепкую палку, он двинулся дальше. Ему ещё попадались змеи, переползавшие тропинку, но довольно далеко от него. Он держал своё оружие за спиной, чтобы скрыть его от их бдительных взглядов. Последней из встреченных им змей, уже недалеко от Старой Вевры, оказалась толстая гадюка с красноватым отливом, которая неторопливо проползла в трёх шагах от Арсена, с вызывающим спокойствием глядя на него. Поскольку он продолжал идти вперёд, она с гневным свистом повернулась к нему и вытянула шею. Стремительным и точным ударом поперёк её тела он сломал гадюке позвоночник. Она подпрыгнула и, падая, несколько раз дёрнулась явно из последних сил. Глаза её оставались живыми, кожа на челюсти дрожала. Арсен повозился с ней минуту, мучая змею кончиком палки и наслаждаясь её агонией, затем бросил её в папоротник.

По дороге домой он думал о смерти Бейя. Ему было немного грустно, но никаких угрызений совести он не испытывал. Перед тем как поместить это событие в какой-нибудь выдвижной ящичек своей совести, он навёл там порядок. Во всём этом деле он ощущал себя непогрешимым. Ведь не он же заговорил первым о Вуивре. Он просто ответил на вопрос Бейя, сказав, что часто встречает её. Просто сказал правду. Когда горемыка предложил ему организовать поход за рубином, Арсен подробно обрисовал все опасности, которые того поджидали. Поскольку Бейя продолжал стоять на своём, он ведь не поленился перечислить все, какие только возможно, полезные предостережения. Когда я сказал ему, что у меня болит нога, что я не могу бегать, это была сущая правда. Настолько, что я до сих пор чувствую, как зашиб вчера щиколотку. Даже ещё и сегодня утром, после ночной усталости, я прихрамывал. Нет, мне не в чем себя упрекать. Ну и сейчас, когда я заставил Вуивру отозвать её змей, ведь я тоже сделал всё, что было в моих силах, чтобы спасти его. Ведь он и без меня всё равно рано или поздно рискнул бы, даже с меньшими шансами на успех. Он не первый, кто пытается. А если взглянуть на вещи с другой стороны, то Арсен не считал смерть Бейя таким уж прискорбным событием. Ленивый, бестолковый, решительно ни на что не годный, и было бы лицемерием не признать, что его исчезновение — скорее благо. Если бы несчастный остался в живых, он по-дурацки промотал бы состояние Вуатюрье, сделал бы несчастной свою жену и потом влачил бы жалкое и подлое существование уязвлённого себялюбца. Ему, можно сказать, даже повезло: вместо того чтобы прожить такую никчёмную жизнь, он отважно погиб в дерзком и оттого почётном предприятии. В довершение везения он, благодаря предусмотрительным заботам друга, утром, перед самой смертью, причастился. Не приходилось сомневаться, что, проживи он подольше, шансов благополучно устроиться в ином мире у него было бы значительно меньше. Арсен задвинул выдвижной ящичек своей совести и о Бейя уже больше почти не думал.

Кюре, задержавшись у Мюзелье, сидел за столом, на котором перед ним стояли стакан белого вина и тарелка с печеньем. Не раскрывая своих намерений, он перевёл разговор на Вуивру и говорил о ней так, будто знает про неё только то, что донесли до него гуляющие по деревне слухи. Виктор пытался доказать ему, что Вуивра — не больше чем ребяческая выдумка, и, изображая из себя человека рассудительного, гладко толковал про правдоподобие вымысла, про науку, про то, что суеверия идут на убыль, про законы природы, лро удобную древность чудес, на которую опирается легковерие простаков. Священник, прикидываясь, что беспристрастно рассматривает его аргументы, без особого труда опровергал их. Виктор скоро начал догадываться, что все его усилия пропадают впустую, что самой действительности всегда бывает недостаточно, чтобы объяснить эту действительность, тогда как чересчур хитрые аргументы уводят разговор в сторону. Однако его выводила из себя тщетность собственных усилий. Он чувствовал, что его убеждения разделяет бесчисленное множество влиятельных представителей человечества, которых ему никак не удаётся с пользой для себя подключить к спору, и это его страшно раздражало. Постепенно речь его стала какой-то путанно-неистовой, а все аргументы теперь сводились к тому, что «этого, чёрт побери, просто не может быть». Подошедший в этот момент Арсен с недоброжелательной жалостью наблюдал за потугами своего брата, за работой его бедного мозга, такого жадного и беспокойного, в котором теперь явно не осталось ни отсеков, ни перегородок, который оказывался не в состоянии вынести соседство двух противоречащих друг другу идей, и, как к наркозу, стремился к единству. Он впервые заметил, что у Виктора треугольное лицо, а мерцающее пламя уязвлённого разума в его взгляде, позволило ему обнаружить сходство между братом и только что убитой гадюкой.