Фрэнсис Фицджеральд - Новые мелодии печальных оркестров Страница 32

— Я не знаю названий других гостиниц.

Коркоран сконфуженно улыбнулся. Эта необычайно обаятельная и притом исполненная самоуверенности улыбка вызвала у Джулиуса Бушмилла жалость, смешанную с почтением. Как любому человеку, кто сам себя сделал, ему был не чужд снобизм, и он понимал, что вызывающие слова юноши содержат в себе чистую правду.

— Планы какие-нибудь есть?

— Никаких.

— Способности… или таланты?

Коркоран задумался.

— Я говорю на нескольких языках. Но таланты… боюсь, талант у меня один — тратить деньги.

— Откуда вы знаете, что он у вас есть?

— Да уж знаю. — Он опять задумался. — Я только что промотал полмиллиона долларов.

Вырвавшийся было у Бушмилла возглас замер на первом слоге: тишину гриль-бара нарушил новый голос — нетерпеливый, укоряющий, радостно оживленный.

— Вам не попадался мужчина без жилетки, зовут Бушмилл? Глубокий старик, лет пятидесяти? Мы ждем его уже часа два или три.

— Хэлли! — Бушмилл виновато ахнул. — Хэлли, я здесь. Я совсем забыл о твоем существовании.

— Не воображай себе, будто нам понадобился ты как таковой. — Хэлли подошла ближе. — На самом деле нам нужны были деньги. Мы с мамой хотели подкрепиться — и, между прочим, пока мы ждали в холле, двое премилых французских джентльменов приглашали нас на обед!

— Это мистер Коркоран, — проговорил Бушмилл. — Моя дочь.

Хэлли Бушмилл была молода, легка и подвижна, с мальчишеской прической и чуть выпуклым, как у ребенка, лбом; черты ее лица, мелкие и правильные, при улыбке пускались в перепляс. Ей приходилось постоянно сдерживать их наклонность к бесшабашному веселью; дай им волю — наверное, думала она, — и они уже не вернутся под ее детский лоб, на отведенную им площадку для игр.

— Мистер Коркоран родился здесь, в «Рице», — объявил ее отец. — Прости, что заставил вас с мамой ждать, но, по правде, я готовил небольшой сюрприз. — Обратив взгляд к Коркорану, он выразительно подмигнул. — Как тебе известно, послезавтра мне нужно ехать по делам в Англию, в один из тамошних уродливых промышленных центров. Я планировал, что ты с матерью попутешествуешь этот месяц по Бельгии и Голландии и завершишь поездку в Амстердаме, где вас встретит твой… Где вас встретит мистер Носби.

— Ну да, все это мне известно, — кивнула Хэлли. — Рассказывай, в чем сюрприз.

— Я собирался нанять туристического агента, — продолжал мистер Бушмилл, — но, к счастью, встретился этим вечером со своим приятелем Коркораном, и он согласился вас сопровождать.

— Я не говорил ни слова… — изумился было Коркоран, но Бушмилл остановил его решительным жестом и продолжил:

— Коркоран вырос в Европе и знает ее вдоль и поперек; родился в «Рице» — и понимает, что и как делается в отелях; имея опыт, — он многозначительно посмотрел на Коркорана, — имея опыт, поможет вам с мамой не расшвырять деньги, укажет, как соблюсти разумную умеренность.

— Отлично! — Хэлли взглянула на Коркорана с интересом. — Мы совершим настоящий объезд, мистер…

Она осеклась. В последние минуты с лица Коркорана не сходило странное выражение — теперь внезапно расплывшееся, сменившееся всполошенной бледностью.

— Мистер Бушмилл, — с усилием произнес Коркоран. — Мне нужно поговорить с вами наедине… сейчас же. Это очень важно. Я…

Хэлли вскочила с места.

— Я подожду вместе с мамой. — В ее глазах проглядывало любопытство. — Не задерживайтесь… вы оба.

Когда она вышла, Бушмилл с тревогой обернулся к Коркорану:

— Что такое? Что вы хотели мне сказать?

— Я только хотел сказать, что вот-вот упаду в обморок, — отозвался Коркоран.

Сказал — и без промедления рухнул.

Хотя Бушмилл расположился к Коркорану с первого взгляда, навести справки все же было необходимо. Парижский филиал нью-йоркского банка, имевший дело с остатками полумиллиона, сообщил все, что требовалось знать. Коркоран не был подвержен пьянству, азартным играм или другим порокам, он просто тратил деньги — и все. Разные люди — в том числе некоторые служащие банка, знакомые с семьей Коркорана, — пытались в разное время его урезонить, но, похоже, он был неисправимым транжирой. Детство и юность, проведенные в Европе с матерью, от которой он ни в чем не знал отказа, начисто лишили его понятия о ценностях и расчете.

Удовлетворенный, Бушмилл прекратил расспросы; никто не знал, что случилось с деньгами, а если бы и нашелся кто-то осведомленный, Бушмиллу показалось неловким глубже копаться в недавнем прошлом молодого человека. И все же, отправляя путешественников на поезд, он не упустил случая произнести напоследок несколько напутственных слов.

— Финансы я доверяю вам, потому что вы должны были усвоить урок, — сказал он Коркорану, — но не забывайте, что на сей раз распоряжаетесь не своими деньгами. Вам принадлежат только семьдесят пять долларов в неделю — это ваше жалованье. Все другие траты нужно заносить в книжечку и потом показать мне.

— Понятно.

— Первое — это тратить деньги осмотрительно и доказать мне, что у вас хватило ума извлечь урок из своих ошибок. Второе, и самое важное, чтобы мои жена и дочь хорошо провели время.

На свое первое жалованье Коркоран снабдил себя путеводителями и книгами по истории Голландии и Бельгии и вечером перед отъездом, а также в первый вечер в Брюсселе допоздна за ними сидел, накапливая сведения, с которыми не ознакомился раньше, в поездках с матерью. Тогда они не осматривали достопримечательности. Мать считала, что этим занимаются только школьные учителя и вульгарная туристская толпа, однако мистер Бушмилл дал понять, что Хэлли должна получить от поездки всю возможную пользу; нужно заранее готовиться к посещению очередного города и стараться ее заинтересовать.

В Брюсселе им предстояло пробыть пять дней. В первое утро Коркоран приобрел три билета на туристический автобус, и они осмотрели ратушу, дворцы, памятники и парки. Коркоран театральным шепотом поправлял исторические ошибки гида и остался очень собой доволен.

Но к концу дня, пока они все еще ехали, зарядил дождь, Коркорану наскучил собственный голос, вежливые «о, как интересно», произнесенные Хэлли и подхваченные ее матерью, и он задал себе вопрос, не слишком ли это много — пять дней на осмотр Брюсселя. И все же он, несомненно, произвел впечатление на дам, а также успешно начал осваивать роль серьезного и хорошо осведомленного молодого человека. Более того, он разумно распорядился деньгами. Вознамерившись было нанять на день частный лимузин, что стоило бы двенадцать долларов, он не поддался первому порыву и теперь собирался занести в книжечку всего лишь три доллара: по одному за автобусный билет. Эту запись он сделал для мистера Бушмилла перед тем, как засесть за книги.

Но первым делом Коркоран принял горячую ванну: ехать в одном салоне с обыкновенными туристами ему прежде не доводилось и он испытывал некоторую брезгливость.

На следующий день осмотр достопримечательностей продолжился, но продолжился и дождь, и вечером, к огорчению Коркорана, миссис Бушмилл почувствовала себя простуженной. Это был всего лишь насморк, но пришлось оплатить по американским ценам два визита врача, а кроме того, дюжину медицинских препаратов, которые, независимо от обстоятельств, всегда назначают европейские доктора, так что вечером в книжечке появилась обескураживающая запись:

Одна погибшая шляпка (она уверяла, будто шляпка старая, но мне так не показалось) $10.00

Чтобы себя утешить, Коркоран подумал о записи, которую пришлось бы сделать, если бы он послушался своего первого побуждения:

Один комфортабельный лимузин на два дня, включая чаевые шоферу $26.00

На следующее утро миссис Бушмилл осталась в постели, а Коркоран с Хэлли на экскурсионном поезде отправились в Ватерлоо. Коркоран усердно проштудировал стратегию битвы и после краткого обзора политического положения начал объяснять маневры Наполеона, однако был разочарован безразличием Хэлли. За ланчем он обеспокоился еще больше. Он пожалел, что, вопреки своему первоначальному экстравагантному намерению, не захватил из отеля холодных омаров. Еда в здешнем ресторане оказалась отвратительной, и Хэлли переводила жалобный взгляд то на твердый картофель и застарелый бифштекс на столе, то на унылые струи дождя за окном. Коркоран и сам не испытывал особого аппетита, но заставлял себя есть и изображать удовольствие. Еще два дня в Брюсселе! А потом Антверпен! И Роттердам! И Гаага! Еще двадцать пять суток засиживаться допоздна над книгами по истории — и ради кого? Ради бесчувственной молодой особы, которой, судя по всему, нет никакого дела до здешних красот и памятных мест.

Они выходили из ресторана, и размышления Коркорана прервал голос Хэлли, в котором прозвучала новая нота.