Эрнест Хемингуэй - Проблеск истины Страница 33

Через живописное поле, покрытое белыми цветочками, в лагерь въехал здоровенный «лендровер» одной из последних моделей, каких мы еще ни разу не видели. За рулем сидел краснолицый человек среднего роста в выцветшей полицейской форме цвета хаки. Он был покрыт дорожной пылью, только белые лучики морщинок разбегались из углов глаз.

— Хозяева дома? — осведомился гость, войдя в столовую и сняв фуражку.

— Дома, — ответил я, разглядывая машину в дверной проем палатки. — Как поживаете, мистер Гарри?

— Отлично.

— Присаживайтесь, я распоряжусь насчет выпивки. Надеюсь, останетесь ночевать?

Он сел, вытянул ноги и с наслаждением повел плечами.

— Никакой выпивки. Нормальные люди в такую рань не пьют.

— Одну бутылочку.

— Ну, если составите компанию…

Я налил ему пива; мы чокнулись. Я с удовольствием наблюдал, как в его смертельно уставших глазах зажигается улыбка.

— Ваши вещи отнесут к Пэту, вон в ту зеленую палатку. Она сейчас пустая.

Гарри Данн был скромен, трудолюбив, справедлив и беспощаден. Он любил Африку и хорошо понимал ее жителей. Расклад был прост: ему платили жалованье, чтобы он поддерживал порядок и беспрекословно выполнял приказы. Его характер был редким сплавом твердости с деликатностью, без примеси мстительности, ненависти, глупости или сентиментальности. В этой стране затаенных обид он ни на кого не таил обиды, и я ни разу не видел, чтобы он проявил мелочность. Стоя на страже закона во времена коррупции, истерии, ненависти и садизма, Гарри Данн каждый день выкладывался без остатка, не ожидая повышения по службе, потому что знал свое место и свой потолок. Мисс Мэри называла его ходячей крепостью.

— Как сафари? Не скучаете?

— Отнюдь.

— Слухами земля полнится. Что за история с леопардом, которого надо убить до Рождества?

— Это из-за статьи в иллюстрированном журнале. Мы ее сдали в сентябре, когда еще не были с вами знакомы. С нами был фотограф, он много наснимал, а я написал коротенький текст и подписи к фотографиям. Там был роскошный снимок леопарда, которого я убил. Только леопард был не мой.

— Это как?

— Мы охотились на крупного льва, чертовски умного, — на другом берегу Ивасо-Ньиро, за Магади, в предгорьях.

— Не мой участок.

— Мы шли по следам, и мой друг взобрался с оруженосцем на небольшую скалу, чтобы сверху высмотреть льва. А лев предназначался Мэри, потому что мы с другом уже добыли каждый по льву. И вдруг я слышу, он начинает палить — бах-бах! В пыли кто-то заревел и упал. Оказалось, здоровенный леопард. А пыль такая густая, целая туча, ни черта не видно, только слышен рык. И непонятно, в какую сторону он выпрыгнет. Мейито, мой друг, дважды его задел со скалы. Я стреляю наугад в центр пылевого облака и быстро смещаюсь вправо, потому что по логике вещей он должен прыгнуть туда. И тут из пыли высовывается голова — рычит, матерится. Я ему бац в шею, он падает, пыль оседает. Прямо перестрелка на Диком Западе. Только у леопарда оружия не было. Зато он находился очень близко и запросто мог кого-нибудь порвать. Фотограф нащелкал снимков: сначала леопард и Мейито, потом групповой, потом леопард и я. Удачнее всех вышел я, и журнал, естественно, захотел этот снимок напечатать. Я сказал «о'кей», но только после того, как я сам добуду аналогичного леопарда. Уже три раза пытался, пока безуспешно.

— Не знал, что у вас так строго.

— Увы, этика очень жесткая, практически закон. Право первой крови, все такое.

К полудню Арап Майна и младший егерь донесли, что две львицы и молодой лев успешно поохотились на дальней границе солончака. Приманка осталась нетронутой, только гиены ее слегка покусали, и два разведчика подняли мясо повыше. Вокруг на деревьях в изобилии сидели птицы, что было весьма кстати: до висящей приманки они добраться не могли, зато служили хорошим ориентиром для нашего льва. Всю ночь он ничего не ел, был голоден, и следовало ожидать, что если днем его не беспокоить, то вечером он непременно выйдет из укрытия.

За поздним обедом Мэри была весела и приветлива со всеми, а меня даже спросила, не хочу ли я добавки. Когда я вежливо отказался, она заметила, что лишний кусок мяса не повредит, ибо пьющий человек должен хорошо питаться. Эту старую как мир истину муссировали авторы большой статьи в номере «Ридерз дайджест», который мы прочли от корки до корки, потому что он лежал в туалете. Я отвечал, что решил честно и твердо следовать пути беззаветного алкоголика, не прибегая к дешевым уловкам, и в качестве примера привел Черчилля, который пил вдвое больше меня, если верить свидетельствам очевидцев, и в результате получил Нобелевскую премию по литературе. Если я возьму его за образец и поработаю над увеличением литража, то и мне, быть может, достанется высокая награда.

Джи-Си заявил, что Нобелевская премия, считай, у меня в кармане, причем ее присудят за одно бахвальство, поскольку Черчиллю она досталась главным образом за ораторское искусство. А если не за бахвальство, добавил он, то уж точно за вклад в развитие религии и заботу о местных жителях. Мэри предположила, что если я буду хоть иногда что-нибудь писать, то есть доля вероятности, что премию все же дадут за литературу. Меня это чрезвычайно растрогало, и я тотчас же поклялся, что когда она добудет льва, я начну писать ежедневно, лишь бы ей угодить. Она ответила, что это ей, несомненно, будет приятно. Джи-Си поинтересовался, не намерен ли я написать эссе о мистической природе Африки на языке суахили, и прибавил, что уступит мне взаймы англо-суахильский разговорник, незаменимую для серьезного писателя вещь. Мэри сказала, что разговорник у нас уже есть; тем не менее она настоятельно советует писать по — английски. Я возразил, что если в качестве тренировки регулярно конспектировать разговорник, то мой стиль несомненно улучшится. Она ответила, что перепиши я хоть десять разговорников, все равно двух слов связать не смогу, что письменно, что устно. Я вынужден был признать ее правоту.

— Посмотри на Отца: прекрасно говорит на суахили! И Джи-Си тоже. А ты… просто позор! Ни разу не встречала человека, который бы прожил в стране столько времени и не удосужился выучить язык.

Я мог возразить в свое оправдание, что сперва делал неплохие успехи в суахили, однако мне не хватило ума остаться в Африке; вместо этого я зачем-то вернулся в Америку, где принялся различными способами заглушать ностальгию по Африке. А потом началась Испанская война, в которую я втянулся всерьез и надолго, и только спустя много лет мне удалось наконец вернуться в Африку, порвав путы ответственности, которые налипают на нас незаметно, как легкая паутина, но держат крепче стальных тросов.

За столом все смеялись, подтрунивали друг над другом, и я тоже шутил, стараясь держаться скромно и особо не дразнить мисс Мэри, чтобы не портить ей настроение перед охотой. При этом я налегал на сухой сидр «Балмер», замечательный напиток, большие квартовые фляги которого привозил из Каджиадо Джи-Си. Просыпаясь по ночам, я пил его вместо воды. Очаровательная кузина моей жены подарила нам две рукодельные квадратные подушечки, набитые сосновыми иголками; одну из них я обычно подкладывал под затылок. Она пахла штатом Мичиган, запах я помнил с детства, он придавал уют любому ночлегу, особенно вдали от дома. Сухой сидр тоже пах Мичиганом; я вспоминал старую яблокодробилку, дверь которой никогда не запирали, только подбивали деревянным клином; вспоминал запах мешков для отжима сока, развешанных для просушки на глубоких ваннах, где фермеры, привозившие фургоны яблок, оставляли долю дробильщика. Под плотиной был глубокий пруд, в мельничном колесе шумела вода, и при известном терпении можно было поймать форель; добычу я складывал в большую плетеную вершу, стоявшую в тени, и покрывал листьями папоротника, а потом шел внутрь, снимал с гвоздя жестяную кружку, приподнимал мешковину над одной из ванн, зачерпывал густой сидр и пил.

Мэри наконец расслабилась, и я надеялся, что лев вечером выйдет на открытое место, и она его уложит наповал и будет счастлива до конца своих дней. Мы закончили трапезу и дружно решили вздремнуть; я вызвался разбудить Мэри, когда придет время ехать на охоту.

Она уснула, едва коснувшись головой подушки. Полог палатки был откинут, и с вершины тянуло свежим бризом. Обычно мы спали ногами к выходу, но сейчас я перенес подушку на другую сторону, подмостил сверху подушечку с сосновыми иголками, разулся, снял штаны, взял книгу и улегся головой к свету. Книга была очень хорошей, ее написал Джеральд Хенли, автор другой очень хорошей книги под названием «Собрание на закате». Мой выбор был не случаен: книга рассказывала про льва, наделавшего много бед и убившего практически всех значимых героев. Мы с Джи-Си читали ее по утрам в туалете, чтобы зарядиться энергией на день. Пару-тройку второстепенных персонажей лев все-таки пощадил, однако их ждали другие несчастья, не менее жуткие, так что все было в порядке. У Хенли был безупречный слог, и его истории служили отличной приправой к охоте на львов. Я только однажды видел, как лев нападает на человека, и это произвело сильное впечатление; мне и сейчас не по себе, когда вспоминаю. Я читал книгу очень медленно, растягивая удовольствие. Дело двигалось к развязке; мне хотелось, чтобы лев загрыз главного героя или, на худой конец, Старого Майора: оба были крайне положительными и благородными фигурами, а он уже давно не убивал персонажей первого эшелона. Мои надежды, можно сказать, оправдались: лев прикончил другого героя, не менее важного и положительного.